Между тем, повеселевший Будищев выпытывал у Барановского подробности. То, что пулемету необходимо ленточное питание он знал с самого начала. Но вот как его сделать? Сначала он попытался соорудить стальную ленту, благо с её устройством был неплохо знаком. Однако стоимость в таком случае получалась запредельная, да к тому же никак не получалось подобрать подходящий материал. Тогда Владимир Степанович и предложил сделать её холщовой, усилив медными бляшками, а отладку механизма поручить слесарям со своей фабрики. И вот наконец-таки всё получилось. В определенном роде, этот успех был не менее важным, чем радио.
— Ну, брат, это ты хватил, — добродушно усмехнулся инженер. — Кстати, ты слышал, что Скобелева вызвали в Петербург?
— И что?
— Почти наверняка, государь поручит Михаилу Дмитриевичу покорение Ахалтекинского оазиса.
— Думаешь, там понадобятся наши пулеметы?
— Скобелев в отличие от прочих генералов весьма высоко ценит митральезы. А ты сам говорил, лучшей рекламы, чем война, для оружия не бывает.
— Но армия не приняла нашу разработку на вооружение.
— Зато флот принял. И если генерал сумеет настоять на своём, а энергии ему не занимать, то ему придадут морскую батарею. Вот только кто бы научил их правильной тактике…
— Натаскать несколько расчетов не так уж и сложно. Пусть пришлют офицера и несколько матросов на завод, я им быстро всё объясню, покажу и дам попробовать.
— Статского никто и слушать не станет.
— Куда ты клонишь? — насторожился Дмитрий.
— К тому, что Путилов прав. Тебе не помешало бы поступить на службу и получить офицерский чин.
— И зачем мне это? — скривился Будищев, с трудом удержавшись от упоминания болезни, именуемой в народе почечуем. [33]
— Ну, во-первых, это повысит твой статус. Быть личным дворянином всяко лучше, чем мещанином, или даже купцом. Во-вторых, мы устроим тебя в пулеметную команду, где ты сам сможешь все контролировать, от обучения комендоров, до обслуживания митральез.
— А в третьих будет?
— Отчего же нет, — улыбнулся инженер и показал на Гесю. — Полагаю, Гедвиге Генриховне будет весьма приятно стать женой офицера.
— Боюсь, что я равнодушна к этой категории мужчин, — рассмеялась модистка. — Хотя, должна признать, что Дмитрию очень идет форма!
— А если война? — встревожилась Стеша.
— Степанида Акимовна, помилуйте! — благодушно улыбнулся Владимир Степанович. — Ну, какая война? К тому же, если она и случится, не дай Бог, конечно, то Дмитрия Николаевича все равно призовут. Но только нижним чином, а не офицером.
— Божезбавь! — шутливо перекрестился Будищев.
— Господа, — смущенно прервал их метрдотель. — Вам просили передать.
— Что там ещё?
— Шампанского-с.
— Что?!
— Простите великодушно, — служитель перешел на шепот. — Господа офицеры из соседнего кабинета заприметили ваших барышень, да и велели прислать.
— Я полагал, что у вас приличное заведение, — нахмурился Барановский.
— Не извольте гневаться, а только мы люди подневольные…
— Что происходит? — встревожились гости.
— Да так, — криво усмехнувшись, пробурчал Дмитрий, незаметно расстегивая сюртук. — Кое-кому зубы жмут!
— Господа, честь имею рекомендоваться! — развязно представился появившийся вслед за метрдотелем юный офицер в красной венгерке и бокалом в руке. — Лейб-гвардии Гусарского полка корнет Бриллинг.
— Что вам угодно, милостивый государь?
— Мне угодно выразить восхищение красотой ваших дам!
С этими словами он изобразил лёгкий поклон и опрокинул в себя содержимое бокала. После чего ещё раз нахально осклабился и хотел было уйти, но его остановил издевательский голос Дмитрия.
— Рановато пришел, убогий. Вот поедим, тогда и подберешь, что останется.
— Что?!
— Да ты ещё и глухой?
— Ах ты, купчишка, да я тебя…
— Пошел вон!
Разъяренный офицер сначала побледнел, затем покраснел, машинально схватился за левый бок, но, не обнаружив сабли, смешался, а пока он терял время, появилось новое действующее лицо — невысокий господин, раскрасневшийся от мороза, во фраке и с орденом святого Станислава на шейной ленте.
— Великодушно прошу простить за опоздание, господа, раньше никак не получилось! — улыбаясь сказал Путилов, приглаживая немного растрепавшиеся виски.
— Штрафную Его Превосходительству! — обрадовался его приходу Барановский.
— С удовольствием! — не стал отказываться фабрикант и вопросительно посмотрел на гусара.
— Корнет уже уходит, — пояснил инженер.
Появление хоть и статского, но все-таки генерала, вернуло Бриллинга в реальность. Затевать ссору при столь высокопоставленном лице было глупо, а потому он поспешил откланяться:
— Честь имею, господа, — звякнул шпорами офицер, не забыв добавить со значением: — Надеюсь, мы ещё встретимся!
Будищев в ответ только помахал ему рукой, дескать, ступай, пока не наваляли, но, поскольку все были заняты Путиловым, это мало кто заметил.
— Я только что от Великого князя Константина Николаевича, — рассказывал Николай Иванович. — До него дошли слухи о вашем изобретении, и, полагаю, вас обоих скоро ждет аудиенция у Его Императорского Высочества.
— Прекрасная новость! — с воодушевлением воскликнул инженер.
— Точно в кондукторы произведут, — буркнул Дмитрий.
— Очень жалею, что не успел на ваш доклад, — продолжал Путилов. — Вы, Дмитрий Николаевич обладаете живым и образным языком, особенно, когда не употребляете ваших словечек.
— Каких словечек? — переспросил сидящий рядом с ним ректор университета. — Сегодня господин Будищев ничего такого говорил!
— Ну и зря, — захохотал фабрикант. — Иногда и профессуре не худо узнать на каком языке разговаривают мастеровые!
— Вон вы про что. Нет, это, пожалуй, лишнее. И если многоуважаемый господин изобретатель сумеет и впредь обходиться без них, то я бы предложил ему прочитать несколько лекций на нашем факультете.
— Что?! — изумился Дмитрий, настолько дикой ему показалась эта мысль.
— Отчего же нет? Язык у вас, как совершенно справедливо отметил Николай Иванович, весьма живой и образный. Фантазия тоже богатая. Я полагаю, студентам было бы полезно услышать ваши идеи о перспективах развития гальванического дела. Я, разумеется, имею в виду техническую сторону дела.
— А какую же ещё?
— Видите ли, — помялся ученый муж, тщательно подбирая слова, — некоторые лекторы, говоря о будущем, пытаются декларировать идеи о неких новациях в государственном и социальном устройстве общества…
— Пропаганду ведут? — назвал вещи своими именами Будищев.
— Можно сказать и так. Но вы, надеюсь, не принадлежите к их числу?
— Нет. Но могу рассказать вашим студентам о службе нижних чинов в армии, чтобы знали куда попадают неблагонадежные…
— Это тоже лишнее! — решительно отказался ректор и вопросительно взглянул на своего собеседника. — Ну как?
— Спасибо, конечно, но какой из меня лектор…
— Пятьдесят рублей за час!
— Твою…
— Что, простите?
— Согласен!
— Тогда предлагаю тост. За новое слово в науке!
Предложение было принято как нельзя более своевременно, поскольку официант подал, наконец, французский суп-пюре с гренками, под который благовоспитанным господам не грех и водочки. Гости оживились и снова стали поздравлять компаньонов с удачным дебютом, делать комплименты дамам, одновременно отдавая должное искусству поваров. За первой переменой блюд последовала вторая, затем третья, за ними было сладкое…
В общем, праздник удался.
— Зачем ты так с этим корнетом? — устало спросил Барановский, когда они покидали ресторан. — Он же ещё мальчишка. Очевидно, фант проиграл, вот и…
— Да на здоровье! — ухмыльнулся компаньон.
— Но дело может кончиться дуэлью!
— С бывшим унтером?
— Действительно, — озадачился инженер. — Но, в любом случае, хотелось бы избежать скандала.
— Ой, да ладно тебе. Он же лыка не вязал. Завтра проспится и не вспомнит, где куролесил.
— Ты думаешь?
— Что я офицерье в подпитом состоянии не видел?
— Надеюсь, ты прав.
— Да чёрт с ним! Лучше скажи, про лекции они серьезно? Я же…
— А что тебя удивляет? У меня тоже нет диплома, но перед студентами я выступал не раз.
— Ты — другое дело, дворянин и всё такое. Да у тебя папа — профессор!
— А тебя Путилов похвалил.
— И что?
— Боже, как ты всё-таки наивен иногда! — рассмеялся Барановский. — Николай Иванович рассказал, что был у великого князя, к которому не всякого генерала пустят, после чего тут же сделал комплимент тебе, именно как рассказчику и, в некотором роде, популяризатору.
— Однако!
— А ты как думал?
— Надо бы как-то отблагодарить.
— За подряд на паровозы, который получил его завод? Ладно, нам всем пора домой. Сажай своих красавиц в сани, пока не замерзли.
Предложение было на редкость своевременным, поскольку спутницы Будищева были готовы. Обе девушки выглядели обворожительно в зимних шубках, а их сияющие глаза могли свести с ума кого угодно. Правда в глазах Геси иногда мелькало какое-то беспокойство, но она упорно гнала его прочь. Слишком уж много событий произошло сегодня и их следовало хорошенько обдумать.
Стеша же просто безмятежно улыбалась. Она и без того знала, что Дмитрий самый умный и добрый. И если захочет, то достанет даже звезду с неба. А сегодня об этом узнали и все остальные.
Когда-то в этом каземате стояла пушка, которой так и не довелось выстрелить по врагу, хотя жерло грозно выглядывало в амбразуру. Увы, оборонительного значения Петропавловская крепость давно не имела, превратившись из военного форпоста в узилище для инакомыслящих. Поэтому орудие давно убрали, амбразуру забрали толстой решеткой и теперь там сидел заключенный. Когда-то он был молод и даже красив, имел мечты, стремления. Боже, как давно это было! Полгода назад…
Звякнула железом о железо крышка глазка, и чей-то равнодушный взгляд скользнула по сгорбившейся фигуре арестанта. Тот, погруженный в какую-то невероятную апатию, даже не пошевелился в ответ. Затем раздался противный скрип давно не смазанных петель, и отворилась дверь.
— На выход, — нечеловечески равнодушным голосом велел хожалый.
На самом деле, это было не рядовым событием. Обычно тюремщики не разговаривали со своими узниками, и единственный с кем заключенный общался после суда, был священник. Впрочем, общением это было назвать трудно. Седой благообразный батюшка накрыл его епитрахилей и вопросил о грехах. Затем, не дождавшись ответа, сокрушенно покачал головой и, перекрестив на прощание, вышел вон. Поднявшись на разом одеревеневших ногах, отказавшийся от исповеди преступник, с трудом шел по коридору. Его ждала виселица.
Было время, когда он даже мечтал о таком конце, воображая, что это будет прекрасный светлый день, а у его эшафота будет стоять с цветами всё прогрессивное человечество, восхищенное его подвигом. Увы, вместо этого было раннее утро, пустой двор, равнодушные лица палача, конвоиров, прокурора и доктора, который должен будет засвидетельствовать смерть.
— Вы слышите меня? — донесся до приговоренного чей-то голос.
— Д-да, — едва шевеля помертвевшими губами, ответил он.
— Вы — Григорий Назимов?
— К-когда-то меня так звали.
— Вы осуждены за убийство великого князя Алексея Александровича?
— Да, — еле слышно отозвался узник, но видимо расспросы разбудили в нём любопытство и в глазах проявился огонек интереса. — Зачем вы спрашиваете?
— Я знаю, что это были не вы.
— Откуда?
— Это не важно. Просто скажите мне, кто это был?
— Это был я!
— Лжете! Облегчите душу перед смертью, скажите мне, это был…
— Слушайте, вы, — с необыкновенным ожесточением воскликнул Назимов. — Это был я! Я один! Запомните!
Но жандармский офицер продолжал стоять рядом, не обращая внимания на приступ ярости у приговоренного, и когда тот стих, снова задал вопрос:
— Это был Будищев?
— Что?! Да… то есть, нет… зачем вы меня мучаете?
— Скажите только одно слово.
— И что, — почти плача спросил Григорий, — меня не казнят?
— Нет, — не стал кривить душой штабс-капитан. — Вас повесят, таков приговор.
— Тогда зачем это всё?
— Разве вы не хотите остаться неотомщенным?
— Я уже отомстил за весь угнетенный народ…
— Бросьте. Алексей Александрович не сделал никому зла, не занимал важных постов. Не было никакого смысла убивать его.
— Всё равно.
— Хочешь сдохнуть за чужое преступление? — разозлился жандарм. — Ну и чёрт с тобой. Конвой, ведите его!
Вскоре осужденный оказался на эшафоте, после чего ему зачитали приговор. Назимов остался безучастным. И даже когда ему надели на голову мешок, он стоял так, будто происходящее никак его не касалось. И лишь ощутив на шее петлю, он дернулся и что-то промычал, но было поздно. Люк под ногами открылся и бесформенная фигура в сером халате скользнула вниз.
— Плохо Прошка казнит, — вздохнул врач.
— Что?!
— Я говорю, что люк надобно открывать резко, а веревку делать подлиннее, — охотно пояснил эскулап. — Тогда шея под тяжестью тела ломается, и смерть происходит быстро. А теперь придется ждать.
Но палач, которого доктор назвал Прошкой, видимо и сам понял, что совершил оплошку, а потому повис на теле приговоренного, обхватив его руками и ногами.
— Не извольте сомневаться, Ваше Благородие, — приговаривал он, с какой-то сладострастностью чувствуя конвульсии. — Чичас дойдет, болезный.
— Вот подлец! — ругнулся врач и с сочувствием посмотрел на офицера. — Вам, Вельбицкий, видимо, непривычны такие зрелища?
— Не то чтобы, — поморщился штабс-капитан. — Смерть я повидал…
— Нет, батенька, это вам не война. Тут совсем иной склад характера надобен. И чего вас только с Харькова сюда принесло?
— Ситуация сложная. Вызвали всех кого только можно.
— Это да, — вздохнул доктор и показал на казненного. — А ведь всё он! Показал, мерзавец, что и из револьвера убить можно-с!
Это было правдой. Если после неудачного покушения Соловьева террористы переключились было на взрывчатку, делая в подпольных мастерских адские машинки из динамита, то удачный выстрел Назимова заставил их снова вернуться к огнестрельному оружию. За каких-то полгода случилось сразу несколько покушений стоивших жизни трем высокопоставленным жандармам, и только главная мишень террористов — император Александр II оставался пока не уязвимым. Но стрельба не утихала. Ведь одна верная пуля, может решить все беды России…
Графиня Блудова никогда не вела слишком уж бурную светскую жизнь, но были в ней и блистательные приемы, и великолепные балы, и многое другое, что тешит самолюбие в молодости, но по прошествии времени уже не кажется таким важным. Что эти мимолетные радости, по сравнению с вечностью? Однако успеху своего племянника старушка искренне обрадовалась, тем более что и сама была к нему причастна.
— Так ты, mignon neveu, [34] говоришь, что будешь выступать с лекциями?
— По крайней мере, я получил такое предложение. Если честно, сам в шоке. Я ведь не очень образован.
— Пустые опасения, мой друг. Да, есть много вещей, о которых ты не имеешь порядочных понятий, но тебя ведь не зовут преподавать французскую грамматику?
— Слава Богу, нет, — усмехнулся Будищев.
— Напрасно смеешься. Я помню времена, когда гувернерами и учителями становились совершенно пустые люди, ничего не знающие и не умеющие, а их воспитанники потом становились сенаторами и министрами.
— Да. Вы мне об этом рассказывали.
— О, я о многом могла бы тебе поведать, но, боюсь, уже не успею. Старость.
— Не говорите так. Вы ещё о-го-го!
— Оставь эту неуклюжую лесть. Не знаю, какой ты ученый-изобретатель, но придворный бы из тебя точно не получился.