— Э, тогда бы все было зря. Это пережить надо сначала. Потом уж понимаешь. Пока сама не изживешь горя, никакой пример и никто не поможет. Мне просто легче было: мне надо было спасаться от позора. Вот и вся разница.
— Почему же непременно позор… — начала было Лина, но Вера горячо перебила:
— Господи, да как же не позор? Для меня тем более! Мы с мужем были друзьями. С первого класса вместе. Всю жизнь все он и он. Родня. Родней брата. Ну все: подружка… друг… Потом уж любовь оказалась. Муж… И вдруг! Да как это так?! Оборвалось разом все: вся дружба. Наверное, ему было стыдно, он не мог со мной просто обыкновенно разговаривать. Даже о погоде. Сразу раздражался и начинал кричать… Он… На меня! Если б не это, саму измену я, может, и стерпела бы. А тут как смерть. Позорная, главное. Боялась, как на меня дочки теперь посмотрят: их мама — брошенная… А? Обруганная… А мне же предстояло их воспитывать. Не ему. Надо было набирать высоту.
— Высота ль, высота поднебесная… Глубина ль, глубина окиян-моря…» — проговорила-пропела Лина, снова уйдя в себя, прислушиваясь к чему-то в себе. И Вера молчала, чуть улыбаясь воспоминаниям… Потом они разом глянули друг на друга и теперь улыбнулись уже друг другу. Кругом было тихо-тихо. Не тяжко-тихо, а покойно-тихо. Странная дубрава осталась все той же на вид, но совсем по-иному слышали ее теперь женщины. Будто перестала она сопротивляться им, впустила к себе: живите, мол, я не против…
— Лина, — спохватилась Вера, — а ведь мы все стоим! Инна-то где у нас! Ой-ё-ёй! — И кинулась бежать.
Нагнав ее, Лина сказала вполголоса:
— Я прошу вас, Вера: давайте при Инне не будем об этом. Она не любит, когда я… ухожу туда… Слово с меня взяла, — усмехнулась ласково, — что в Крыму буду исключительно наслаждаться жизнью.
Инна тут как тут: уже шла им навстречу, и подвижное ее лицо выражало одновременно и озабоченность и нетерпение:
— Девушки, что это с вами? Где вы пропали? Еще не время пропадать! У меня для вас подарок! Пошли поскорее, покажу. А то еще пропадет!
— Что, торная дорога с автомобилем? — засмеялась Вера.
— А вот не скажу! — Она махнула призывно рукой: — За мной! Демонстрация чуда на месте!
Она привела их именно к тому месту травянистой полянки, о котором и думала Вера.
— Вот, — торжественно проговорила Инна, отводя в сторону ветки лещины, словно портьеру. Куст скрывал узкий прогал между ровными, как по линеечке, стенками тесно растущих молодых дубков. Явно посаженных. Узенькая межа шла в нужном им направлении. Они не раздумывая ступили на ее травянистую целину. Прощайте, тропки, стежки-дорожки! Уж здесь точно не хаживали милого ножки. И немилого — тоже…
Деревья совсем стеснили межу, идти приходилось только гуськом. Но ведь идти, не ломиться сквозь чащу, не продираться по кустам.
Заметно было: чем дольше они шли, тем шире расступался лесок, тем делалась просторней межа. А трава на ней, сначала густая и высокая, становилась все ниже и беднее. И вот там, где молодой лесок снова переходил в старый, высокий и толстоствольный, из ничего, из нетоптаной травы межи прямо под ноги им бросилась утоптанная дорожка! Женщины остановились, ошеломленные ее явлением не меньше, чем раньше потерей.
— Колдовство, — убежденно проговорила Инна, Вера только руками развела, а Лина, присев на корточки, стала шарить руками по траве, из которой снова взялась тропа.
— Вот нет, — хлопнула она рукой по зеленому дерну, — а вот есть, — и потыкала пальцем в утоптанную землю тропки. — И как это может быть? Нет, я не могу! Я в этом лесу с ума сойду! Мистика!
— Не мистика… Справедливость, — сказала Вера серьезно. И Лина коротко, быстро глянула на нее.
Итак, снова они на тропе. И повела их она, повела… Забирала круче, отклонялась от нужного им курса все больше влево, становилась с каждым метром все тверже, каменистей. Гут не отмостка, кем-то там положенная, тут сама скала проступала, жестким своим телом прорывая истончившуюся почву. Скоро тропа вывела их на край обрыва и поползла вдоль него. В редких прогалинах между кронами пышных дубов взгляд стремительно несся вниз, цепляясь по пути за скальные выступы, валуны, живописно обвитые лианами, растушеванные ветками кустов. Глубоко внизу, мягким зеленым руном, зеленой опарой густого леса всходил пологий холм… Дальше еще один… Еще… Там, внизу, глубоко под ними, шли чередой, накатом большие и малые волны гор. Значит, их тропа — на самой высокой крутизне, не на гребне ли перевала?!
Ну, если не на гребне, так на подходе к нему, на взлете… Скоро ли взлетят? Ничего вокруг не видно: они в зеленом плену деревьев. Деревья над головой, впереди, позади, даже под ногой: внизу, в провале, зелень листвы словно вскипала, порой выплескиваясь на тропу. Иную кудрявую макушку хотелось потрепать рукой, склонившись над провалом, откуда она вздымалась. Деревья стояли и на самой кромке обрыва, изо всей силы корней вцепившись в скалу… А они шли, шли, шли. Уж казалось им, что так и будут они идти вечно и не видеть им больше свободной дали, открытого неба… «Ку-ку… Ку-ку…» — донеслось издалека. Монотонно, равнодушно вещала птица, пророча вечный монотонный путь по лесу. «Ку-ку… Ку-ку…» Пологий участок сменялся новой крутизной, тогда казалось — это последнее усилие, вот сейчас переступят порог и взойдут на вершину, увидят… Хоть что-нибудь… По крайней мере — горизонт. Ноги торопились, сами несли вверх, хоть сердце колотилось на пределе. Вере казалось, что ее ребра встопорщились, приподнялись, да так и держатся, не в состоянии расслабиться и вытолкнуть из легких уже испитый, без кислорода, воздух. Он стоял в легких и не давал вдохнуть свежий глоток. Короткие передышки помогали мало. Только раздышишься, но сделаешь несколько шагов, и снова ребра — врастопырку. Всякие разговоры давно прекратились.
Вот и опять резко влево вильнула тропа, не желая карабкаться на шишак, круто вздыбившийся прямо на их пути. Было видно, как редеет лес ближе к его вершине. Инна — она теперь бессменно шла впереди — крикнула:
— Посидите здесь внизу, отдышитесь, я поднимусь, посмотрю, что там… — И пошла. А они смотрели ей вслед. Хрупкая, удивительно маленькая на фоне скал и деревьев фигурка тонкой свечкой замелькала среди зелени, в пятнах света, тени… Скрылась…
— Осторожней, Инна! — с тревогой крикнула Лина.
— Не бойся! — донеслось в ответ.
Они уселись на склоне так, чтобы ноги оказались выше головы. Неудобно, конечно: руки в упоре за спиной принимали на себя всю тяжесть тела, но ногам требовался отдых. Гудели ножки.
— Что значит молодость, — позавидовала Вера Инне. — И я в тридцать семь еще ничего себе бегала. Ходила с заводскими ребятами в горный поход. Не куда-нибудь в низенький Крым — на Тянь-Шань. Да с рюкзаком килограммов на восемнадцать. Сейчас порожняя иду, а вон как… Да, то был последний год моей мирной жизни. Когда Тянь-Шань…
— Вера, вы простите меня… Может, вам покажется мой вопрос грубым, несправедливым… Но пока шли, я все думала… Сравнивала… Как у вас… Как у меня… — Она помолчала. И Вера знала, о чем ее сейчас спросят. И спросили: — Скажите, Вера, вам было б легче, если как у меня? — Так Вера услышала свой собственный вопрос со стороны.
— Я себя, Лина, об этом спрашиваю всю жизнь. По-разному выходит ответ. Зато ваш ответ, спроси я у вас о моем случае, знаю точно. Так ведь, не ошибаюсь?
Лина рывком переменила позу, поджав под себя ноги и выпрямившись всем корпусом, словно пружина развернулась.
— Господи, все стерпела бы, только бы знать, что он где-то есть… Жив.
— В том-то и дело, — печально, тонким девчачьим голосом протянула Вера. — На вашем месте я бы так же. А теперь вы меня простите, но вы спросили меня, как мне было бы легче… — И Вера тоже села иначе, повернувшись лицом к Лине. Можно было подумать, что она собирается говорить долго, устраиваясь поудобнее. Но она сказала немного: — Мне кажется, — она выделила слово голосом, — что нам с дочками, да, было бы легче жить. Но ведь и вам, Лина, только кажется, что вам было бы легче на моем месте.
Они смотрели друг другу в лицо, в глаза, вглядывались, стараясь понять и себя, и другую. Вера видела, что Лину, по крайней мере, не оскорбил ее жестокий ответ. И снова принялась за свое темное дело кукушка, в одну ровную нить вытягивая запутанные смятенные мысли двух женщин, в упор глядящих друг на друга… «Ку-ку… Куку…» Как странно: чего так волноваться… «Ку-ку… Ку-ку…» Все просто на земле… Деревья, скалы, листья, трава. Трава… Листья… «Ку-ку… Ку-ку…» Вечно… Похоже…
Одно «ку-ку» походило на другое…
Если б сейчас Вера и Лина могли видеть себя со стороны, они удивились бы, как и впрямь похожи сейчас. Их лица утратили черты возраста: не молодые и не старые — вечные в своем усилии понять другую, как себя. Или себя, как другую. Кто скажет, что труднее.
Все же Вере пришло в голову, что нечестно с ее стороны так ничего толком и не объяснить.
— Лина, — окликнула-позвала она тихонько, — помните, с чего мы начали? Вы о снах рассказали своих: как лицо Алеши превращается в другое… в другого… Со мной это и случилось. Только не во сне, а наяву. Смотришь ему в лицо: те же черты, глаза… Нет, — вдруг в отчаянии мотнула она головой. — Вот глаза-то и выдают, что не он. Глаза мертвые. И вы правы, Лина, что боитесь пережить такое. Наверное, это самое страшное, что можно пережить при жизни…
— Кроме смерти… — беззвучно, одними губами откликнулась Лина.
— Лина, Лина, — страстно зашептала Вера и сжала в горсти траву, попавшую ей под руку, — подумайте-ка: смерть оставила вам память и любовь. Вас насильно разлучили, нет в вашей беде ни его, ни вашей вины. А мне и памятью некуда вернуться. Там пусто… — И она рассказала Лине о давнем разговоре с дочками, открывшем ей глаза на эту пустоту.
— А я… Я бы на все согласилась, только бы мой Витя мог дружить с отцом!
— У вас сын… Это может быть… У нас же дочери. Наверное, потому и не получилась у них дружба. Они, дочки, как-то странно, не так, как я, реагировали. Понятно, что не так. Это понятно… Я о другом хочу сказать по этому поводу… Ну ладно: ушел он. Иной раз приходил. Хоть и забывал иногда, что обещал прийти. Они ждут… Но обида у них проходила быстро. А вот когда квартиру разменяли — он настоял — и мы с высокого этажа перебрались вниз, да еще напротив близко многоэтажный дом, у нас и летом темно, — вот это все на девчат подействовало так… «Он нас выкинул… Вышвырнул…» Других и слов нет. «Ему же надо где-то жить», — объясняю им. Не слышат. Не понимают. Мне тяжело было эту их материальность осознавать. Что ж так тупо? Потом дошло до меня: так им было проще выразить свою боль… недоумение. Может, и унижение… Ведь девочки. Отец оказался первым мужчиной, который их бросил. Со временем, наверное, и прошло бы. Но теперь он обиделся на них. Исчез лет на восемь. Не из города исчез — просто у нас не появлялся, не звонил. Девчонки кончали школу. Поступали в институт. Болели. Жизнь шла… Они влюблялись. Страдали. Материально мы все время нуждались. Младшая замуж вышла. Старшая вот не хочет. — Вера усмехнулась. — Слишком буквально восприняла мой опыт. Пылкая девочка. Истовая. Младшая проще. За старшую все время боюсь. Это ведь пока молодость, красота — так и поклонники. Однажды поймет, что одна… Говорю ей, а она: одна, да не предана. А с отцом… Тут знаете как, Лина: встречи не встречи — все получается одинаково… безнравственно… Какая уж дружба, когда от случая к случаю… Вид один. Всем больно. Девочки уже были подростками…
Слушая Веру, Лина плавно раскачивалась из стороны в сторону, слегка, еле заметно, будто в такт музыке, слышимой только ей. Она сказала, очень тихо, медленно, убеждая самой этой тихостью речи, каким-то прислушивающимся голосом:
— Вот что я знаю совершенно точно: Алеша так бы не мог. Он бы бедствовал, скитался, но нас с Витей не потревожил бы… Разлюбить меня мог бы… Почему же нет? — Она спросила так ласково, карие глаза светились так мягко, словно предположение, что Алеша мог ее разлюбить, овеяло ее счастьем. Вере показалось, что и сам воздух засветился вкруг Лининого лица. И она зажмурилась, почувствовав, как сильно сжало сердце от непонятного еще ей самой чувства: то ли радости, то ли страдания. Внезапно, сами собой, обильные слезы хлынули из-под стиснутых век. Она запрокинула лицо, пытаясь остановить слезы, не дать им пролиться… А они лились и лились, словно родился источник… Вера не разжала рук, охвативших колени, напротив, еще крепче напрягла их — держала себя в руках и старалась говорить без всхлипов и вздохов:
— Не беспокойтесь, Лина… Пусть… Я сто лет не плакала… Пусть… Это хорошо… Лин, идите пока к Инне, хорошо? Я — сейчас…
Лина растерянно постояла над ней и, не решившись дотронуться, утешить, тихо побрела по склону вверх, сокрушенно покачивая головой. Но скоро нежная, счастливая улыбка снова осветила ее лицо.
А Вера плакала. «И я бы так… И я бы так…» — твердила она про себя, отзываясь всем сердцем Лининому бескорыстию. Но не было того человека. Той ее, прежней, не было… О, она сразу поверила Лине: Алеша не мог бы так, как ее муж. А вот она могла бы как Лина. Она бы и была Линой, случись с ней такое. Перед ее зажмуренными глазами возникло лицо Лины, озаренное светом, вдохновенное…. Тут и остановился поток слез, высохли разом, и от удивления открылись глаза: вдруг Вера поняла, что каким-то образом помогла Лине. С этим выражением радостного удивления Вера медленно оглядывалась вокруг, впуская в себя напрочь забытый лесной мир: покой деревьев… их ветви, оберегающе простертые над нею… голубые прогалины неба среди зелени — скупо, редко вправленные в узорчатые рамы дубовых листьев… свет небесный льется сквозь них тихими лучами, чуть дымятся лучи… Словно после крепкого здорового сна, может еще и украшенного добрым сновидением, которое не запомнилось, но оставило след счастья в душе, — так чувствовала себя Вера. Будто омыли ее свежей и чистой прохладной водой. Ей казалась, что она сейчас как хорошо промытая стеклянная банка — пустая, прозрачная… Ей даже почудился блеск этой банки в мелькании солнечных пятен на жесткой дубовой листве. Вера улыбнулась своему смешному видению и уткнулась в колени, в юбку, чтоб промокнуть мокрое лицо. И потерлась лицом о юбку, взятую у Альки-прим ради юга, — белую в широкую слабо-розовую полоску, как будто и впрямь прижалась к дочкиным коленям. «Ну и вот… Ну и пусть… Как хорош мир Божий… Хорошо жить… Главное, она никого не предала… Нет… Не обидела… Никому дороги не перешла… Алеша… Лина…», — то ли она себе, то ли лес ей, кто-то нашептывал утешающие слова…
Нет, лес молчал. Наконец, до Веры дошло его глубокое молчание. Вера прислушалась к нему… И с беспокойством подумала, что девчат-то все нет. Она, кажется, уже вечность одна… Сообразила все же, что Лина, видимо, нарочно медлит, время тянет, чтобы дать ей прийти в себя, успокоилась и закричала, обернувшись к склону:
— Ау-у-у-у! Ли-и-на-а! Инна-а-а!
— Иде-ем! — раздалось совсем рядом. Девушки только и ждали, когда она позовет их, не хотели застать врасплох.
— Ка-ак жалко, что вы не поднялись с нами, — сказала Инна, едва увидев Веру. — Ведь мы видели просторы!
Однако, как оказалось, кроме просторов, они не увидели ничего. Просторы были набиты кудрявыми от леса горами.
— До самого горизонта. Будто мы не в Крыму, а в Сибири, неделю иди и не выберешься…
Инна, говоря это, осеклась, осознав несокрушимую истину: идти-то кому? Им идти…
…Трое помолчали, осознавая эту истину. Ничего не стали обсуждать. Ну не сбылись просторы… Но тропа продолжалась. Пока… Долго ли, коротко ли шли они так, молча, пока та же Инна не нашлась, как поправить ею же поколебленный моральный дух отряда. Тяжко-тяжко вздохнув, она сказала:
— А зверя уж никто и не вспомнит… Бедненького…
Они даже остановились от удивления… Господи… В самом деле — забыли про зверя… Своего зверя, ради которого кричали и пели, кому рассказывали приятнейшие истории! Наконец они снова смеялись…
— Знаете, я ему благодарна… — сказала Лина. — Нашему зверю. Это он так нас сблизил. Мне кажется, я теперь и жить буду как-то иначе… Вот увидишь, Инна. — Она говорила «Инна», а смотрела на Веру. Вера смутилась от этого признания.