— Что это?! Тут какие-то гномы обитают?!
Игорь рассмеялся:
— Нет, не гномы. Это ондатровые хатки под снегом. Обитатели хаток не впадают в спячку, а все, что вы видите вокруг — это вода подо льдом.
Настина попытка прочитать про ондатр в Интернете провалилась, поскольку сеть после поворота с трассы отсутствовала. Пришлось любоваться окрестностями. Выглянуло солнце, — неизменный спутник мороза, — позолотило снежные просторы, превратило белый цвет в апельсиновый, на котором густо лежали синие тени высоких сосен. Не исключено, что днем в самом Сургуте будет сумрачно и пасмурно, смотря, откуда дует ветер: если со стороны теплого канала ГРЭС, этого «генератора облаков», как шутят местные жители, то город постепенно затянет туманом. Здесь же царило декабрьское неяркое солнце. Ничего, вот-вот случится зимнее солнцестояние, а затем день начнет прибавляться на «воробьиный шаг»!
Прим. авт.: В Сургуте две ГРЭС, ГРЭС 1 — один из основных источников поставки электроэнергии Западной Сибири и Урала, а ГРЭС 2 — самая крупная ТЭС в России и третья по установленной мощности и тепловой генерации в мире.
Ровная дорога сменилась некоторым подъемом в горку, а потом показался и сам Каменный Мыс — холмистая местность, остатки древних гор со дна океана. Вид открывался красивый — заснеженный мрачно-синий лес, домики под яркими бордовыми крышами, крохотные фигурки людей.
— Вон там, — показал куратор, — катаются на тюбингах. Но мы едем дальше и сворачиваем налево. Горнолыжные склоны, стоянка, пункт проката, кафе, гостевые домики… Перепад высот тут смешной, около сотни метров, но организаторы хорошо «нашаманили» с трамплинами и всякими прочими сюрпризами на спуске. Для беговых лыж тоже трассы есть, в поля можно уйти кататься или в лес… Вон там, еще дальше — стилизованный чум и площадка, где катают на собачьих и оленьих упряжках. В будние дни такого развлечения нет, да и народу маловато, но сегодня тут масштабное мероприятие.
Иллюстрацией последних слов служили автобусы с логотипом крупной компании, выстроившиеся в ряд на автомобильной стоянке. Дядька с громкоговорителем командовал, разделяя потоки тех, кто выходил из автобусов, и направляя лыжников — за номерами для соревнований и на регистрацию, родителей с детьми — на каток, учебную лыжную горку или гору с «ватрушками»-тюбингами.
Налетел порыв ветра, и, несмотря на теплый комбинезон, Настя поежилась. Щеки щипало морозцем.
— Интересно, неужели будут кататься на холоде?
— Горнолыжные подъемники, по-моему, работают до минус двадцати пяти градусов. Не знаю, хорошо ли бегут лыжи, но, наверное, есть смазка для таких случаев.
— А нам… туда, к чуму? — указала девушка рукой на характерное строение в отдалении.
Светло-карие глаза неожиданно озорно блеснули:
— Лозинского еще нет, а без него никуда. И переводчик, и детектор аномалий. Нам — вон туда, каток-то пустой.
— Каток?! — ошеломленно переспросила Настя, но сама идея увлекла. — Я последний раз стояла на коньках… в Тюмени, лет пять назад!
— Стояли или катались?
— Стояла! — со смехом призналась Морозова. — А вы, Игорь?
— А я катался. В школе еще, в хоккейной дворовой команде. Пора обновить навыки, место подходящее, а мерзнуть в ожидании Лозинского или скучать в машине мы не будем.
Маленький деревянный домик у катка, окруженного металлической сеткой с гирляндой цветных лампочек, днем совершенно не актуальных, оказался пунктом проката не только беговых лыж, но и коньков. Молодая улыбчивая женщина выдала требуемый тридцать шестой и сорок второй размеры, но предупредила:
— Ребята, холодает. Каток вчера чистили, но то ли изморозь какая-то выпала, то ли еще что, — кататься будете как по пенопласту.
Ну, до катка еще дойти надо! Проковылять по дощатому полу домика, затем — по снегу, и вот… Игорь почему-то поехал сразу и даже не без некоторого изящества, хотя школу заканчивал гораздо раньше, чем свершился тот самый опыт «стояния» Морозовой на катке в Тюмени. Настя никогда не жаловалась на координацию движений, но первые шаги на катке дались с трудом — зато не без веселья. К тому же, в бодром музыкальном сопровождении известной радиостанции: колонки громкоговорителя были закреплены где-то высоко на столбе рядом с катком. В силу того, что с одной стороны катка располагался лыжный склон, создавалось странное рокочущее эхо, усиленное порывами ветра.
Скользящий шаг, другой… Мимо проносится Игорь, ухитряющийся на ходу оглядываться и даже выписывать какие-то «восьмерки», что показалось девушке высшим пилотажем фигурного катания — сама она так никогда не умела.
— Какой же это пенопласт! — проворчала Настя, совершая взмахи руками, будто пингвин, выбирающийся из пенной волны на скалистый обледенелый берег. — Это же зеркало, скользкое!
— Лед и должен быть скользким! Шансов упасть больше, если будете делать короткие мелкие шажки!
Может быть, упоминание о зеркале сыграло свою роль, может, что-то еще, но внутри сознания шевельнулась-таки холодная змейка. Не в ярости, не в злобе, а… как будто по-собачьи виновато виляя хвостом. Что, извиняется за ночное нападение на хозяйку тела? С ужасом чувствуя, как холодеют пальцы рук, Настя резко затормозила и, конечно же, растянулась во весь рост. Ну, хоть не на спину упала, на бок.
Рядом тут же свистнули лезвия коньков о скрипящий лед, по которому игриво бегали мелкие искорки солнечного света:
— Настя! Ушиблись?
— Нет, кажется… Нет.
Не ушиблась. Стянула с рук варежки, села… и с детским восторгом смотрела, как шелковистый иней с кончиков пальцев уже дотянулся до снежного бордюра вокруг катка, и, повинуясь ему, как оркестр — движениям палочки дирижера, снег взвился, принимая причудливые формы. И вот уже забегали по бордюру два зайца, играя в догонялки, а за ними высунулась из сугроба снежная лисья морда, будто хищница присматривалась, какой из зимних зайцев пожирнее и повкуснее будет. А зайцы выскочили на лед и заскользили в смешной и неистовой пляске, подгоняемые ветром.
— Игорь, — Настя зачарованно прошептала, стараясь даже не моргать, чтобы не спугнуть картину, — вы тоже видите?
— Да. — Ответил куратор, замерший около своей подопечной и с изумлением разглядывающий пляску снежных зверей. — Это… она?
— Похоже. Ночью чуть не убила, теперь вот решила развлечь.
Спохватившись, что спутница замерзнет, сидя на льду, мужчина наклонился, чтобы помочь подняться, и наваждение немедленно исчезло. Прикосновение горячих рук прогнало шелковистый иней, вместе с ним рассыпались в прах и снежные звери. А холодная змейка тихо-тихо отступила и прикрыла за собой невидимую дверь.
Наверное, усилие было недостаточным, а может, Настя неловко повернулась, пытаясь встать, но результат оказался следующим: Игорь равновесие не удержал и тоже упал, повторно увлекая за собой Настю. Правда, на сей раз упала она не на лед. Приземление было мягким — прямехонько на самого Нефедова.
— Ой. — Тихо сказала Морозова в сопровождении таких взмахов руками, что воображаемый пингвин уже не только мог бы выбраться махом на самый высокий айсберг, он бы взлетел!
Несколько секунд оба барахтались, принимая вертикальное положение, и сделали это, только обнявшись — под рекламную паузу на радио, обещавшую массу новогодних подарков, сюрпризов и заманчивых акций в магазинах.
— Ой. — Черная лыжная шапочка Игоря все-таки соскользнула с волос и упала на лед.
Тонкая полоска седых волос сверкнула на солнце. На коньках у Насти бы не вышло привстать на цыпочки, чтоб дотронуться до нее… Да и не надо — рост позволял. А отстраниться куратор не успел.
— Настя… — начал он осторожно, как если бы стоял не на прочном льду катка, а на хрупком стекле, — не нужно. Помните, что я говорил о случайном попутчике в купе поезда? Все закончится — и для меня, и для вас.
— А если бы не закончилось?
— Тогда не в этой жизни.
— Жизнь одна.
— Кто знает?..
В глазах зачесалось так же, как было ночью, когда непрошеные слезинки прокладывали себе дорожки на щеках.
— Не хочешь стать другим с прежней памятью?! — резко спросила Настя, вспомнив фразу Лозинского.
Мужчина медленно покачал головой:
— Не смогу.
Закипала внутри злость — на холодную змейку, на него, — своя собственная злость, никак не связанная с сутью голубоглазой эквы. Настя выдернула свои руки из рук куратора, сердито размазывая по лицу мгновенно замерзающие слезы:
— Я хочу знать, что ты такого сделал!
Рекламная пауза на радио кончилась. Рокочущее эхо из громкоговорителей донесло музыку, а следом — и слова. И с первых же строк куплета Настя увидела, как на лицо Игоря Нефедова набежала тень.
«Не успели слезы высохнуть в глазах ее,
Он вернулся, стали строить планы на житье-бытье.
Он старался жить как надо,
Перестать рубить с плеча…»
Прим. авт.: Песня группы «Чайф», «Точка», слова и музыка В. Шахрина.
— Если я все равно забуду — так какая разница, можно и сказать!
На каток забежала стайка хохочущих детей.
«Вроде бы поставил точку…»
Игорь наклонился и поднял свою шапочку. Затем распрямился и посмотрел прямо в голубые глаза. Настя поняла — сейчас он сделает свой шаг по скользкому льду, и этот шаг дастся гораздо тяжелее, чем попытка встать на коньки после многолетнего перерыва.
«Точка снова стала горяча…»
ГЛАВА 16.
Заблудившаяся душа
Эхо продолжало играть c музыкой из колонок на столбе, которая как будто даже стала громче:
«Просыпаясь оттого, что снова снится бой,
В сотый раз он его опять закрыл собой…»
— Я тоже просыпаюсь снова и снова. Несколько лет. Потому что раздумывал доли секунды перед тем, как закрыть друга. — Говорил куратор, глядя Насте прямо в глаза. — Того, кто был другом с самого раннего детства. Того, кто не побоялся в одиночку вытащить меня из крошащегося под ногами месива льда и воды, когда мы, два малолетних дурака, сунулись в начале весны на реку… А раздумывал я потому, что накануне узнал от него самого — моя жена собирается уйти к нему после возвращения… оттуда, где мы с ним сейчас находились оба.
Очевидно, на радиостанции произошел какой-то сбой программы, и песня про точку зазвучала второй раз подряд. Игорь тряхнул головой и нахмурился, как будто звуки, льющиеся из динамиков на столбе, несли за собой не только память, но и физическую боль.
— Им двоим хватило нескольких встреч здесь, в Сургуте, куда мы часто приезжали в гости из Тюмени… Говорят, что школьная любовь — глупости, но этих встреч действительно оказалось достаточно, чтобы оживить ту самую школьную любовь. Наш полудетский любовный треугольник распался, когда друг перебрался в Сургут, а я… был рядом с ней, и это сыграло решающую роль в выборе. Мы поженились, как только я отучился на втором курсе. Но все годы семейного счастья оказались иллюзией.
«Из Тюмени!» Морозова силилась вспомнить, какие вузы в Тюмени готовят военных специалистов… Вроде один точно есть… Кто такой Игорь? Профессиональный военный или же просто «солдат удачи» — тот, кто следует за метками горячих точек на картах?.. Насте было совершенно неважно. Он — тот, кто находится рядом меньше недели, нарушает законы физики, жарит картошку и безошибочно находит в обувной тумбочке отцовские тапочки. Почему-то этих составляющих характеристики было вполне достаточно для того, чтобы просто стоять рядом с ним и думать, что так может быть всегда.
Прим. авт.: возможно, говоря о военном вузе, героиня имела в виду Тюменское высшее военно-инженерное командное училище имени маршала инженерных войск А.И.Прошлякова (ТВВИКУ).
— … эти доли секунды давали мне подлую надежду — он будет убит и все станет как раньше. А любимая женщина останется со мной.
«Человек слаб! — послышался внутри сознания голос голубоглазой эквы. — Все вы слабы и нелепы, когда дело касается чувств… А потом он допустил еще худшую слабость, когда опомнился и кричал: «Назад!» так, что раз и навсегда сорвал голосовые связки…»
— …сорвал голос и попытался сделать то, что должен был сделать с самого начала для того, кто был мне другом, несмотря ни на что. Закрыть. Мне казалось, что я даже успел, когда почувствовал удар в голову и падал на землю в полной уверенности, что пуля досталась мне самому. Мне казалось, что я все успел, но напрасно. В госпитале сказали, что я родился в рубашке. Ничего я не успел, Настя.
«Наша память бьет наотмашь,
Обжигает, как хмельной глоток,
Так уж вышло — не прожить нам против совести с тобой, браток…»
Морозова догадывалась, что это не финал истории. Только мысленно шикнула на голубоглазую тварь, которую, похоже, рассказ куратора просто-напросто рассмешил. «Смертные… все вы одинаковы!»
Хрипловатый голос между тем продолжал:
— Я вернулся через полгода, пытаясь вести себя как ни в чем не бывало — она ведь ничего мне не говорила, ни разу даже не заикалась об уходе к другому. Но как будто поняла все — сразу, с первого обмена взглядами. Мы уже не смогли оставаться рядом. После ближайшей ссоры, разгоревшейся на пустом месте, я… высказал все, что было на душе, собрал вещи и переехал к своей матери. В тот же вечер… она вышла на обочину объездной дороги в Тюмени, чтобы шагнуть под грузовик, несущийся на максимально возможной скорости.
Ветер стих, и музыка теперь звучала без раскатистого эха, совсем другая — про то, что на белом свете есть место, где всегда мороз, как будто новая веселая песня хотела загладить и спрятать то, что выдернула из памяти предыдущая.
«Разобралась со своей жизнью, кому сделала хуже? Хороша женщина, которая жила с одним, потому что удачно подвернулся под руку, а сама хотела уйти к другому!» — хмыкнула холодная змейка, и Настя на сей раз была с нею вполне согласна, но вслух сказала другое:
— Мне кажется, что за грех самоубийства каждый отвечает сам.
— Его не должно было случиться, а у меня имелось достаточно времени, чтобы его предотвратить. — Жестко ответил Игорь. — Мне не нужно было распускать язык во время ссоры.
— Доли секунды?..
— Да. Хватило бы, я не сомневаюсь. Две жизни — больше, чем одна, и осознание этого сводило с ума до тех пор, пока мне не позвонили из «Жизненного долга» — где-то через месяц после похорон. Так я и стал пропавшим без вести, работая здесь. Или… все это иллюзия моего мозга, а сам я до сих пор лежу в нейротравме, так и не придя в сознание после ранения, кто знает? Я наводил справки в Тюмени — с моей матерью все в порядке, родители моей покойной жены уехали к младшему сыну в Тобольск, там есть внуки, хоть как-то заполняющие пустоту утраты. Родители моего друга здесь, и в социальной службе я работаю совершенно не зря. У его отца инвалидность первой группы, моя помощь совершенно не лишняя.
— Он… узнает тебя, как друга детства своего сына?
— Нет, Настя. Никто из общих знакомых в этом или любом другом городе не узнает меня. Я для них не существую.
Настя даже не могла представить, насколько такая жизнь может быть невыносимой. Проступок? А каждый ли корил бы себя за него так, как это делает Нефедов день за днем?
— Не знаю, как будет происходить возвращение к прежней жизни, но оно хотя бы мне обещано. — Продолжал куратор. — На факсе стоит метка: «Последнее дело», и я готов вывернуться наизнанку, чтобы оно завершилось успешно. Я хочу увидеть свою мать, начисто забыв причину, по которой меня сейчас нет рядом.
— Но ведь речь не идет о… кажется, втором портале, который «Непоправимое зло»?
— Не идет. Но раз мне сразу предложили стать куратором, значит, расплатиться по-иному не выйдет уже никогда.
Насколько оправданы муки совести? Игорь уверен, что оправданы, и поступивший из «Жизненного долга» звонок, вроде бы, это подтверждает. В итоге сейчас Игорь Нефедов занимается тем, что помогает «разруливать» долги других людей. Возвращает надежду на то, что причиненный вред еще можно поправить. Для него портал — вовсе не «волшебный пендель», а та самая возможность обновления. Прижизненный шанс что-то изменить? Об этом ли рассуждал Лозинский?