Кто разбудил, понятно. Настя и разбудила, когда открыла конверт. Кто усыпил? Возможно, Лидия Михайловна знает, а возможно, сама участвовала…
Девушка хотела было рассказать про конверт, фотографию и белое воронье перо, спросить, не знает ли собеседница про какие-то ритуалы с вороньими перьями, например, мансийские, но маленькая хантыйка опять приложила рукавицу ко рту:
— Я предупредила про беду раньше времени. Ты ведь почти догадываешься, что к чему, откуда заблудившаяся душа, но разберись сначала до конца. Не разберешься — не сможешь отпустить ее, а надо бы. Ей тут не место, много дел может натворить.
Уцепившись за глагол «отпустить», Морозова тут же захотела узнать, как это можно сделать.
— Походящее время настанет. Ключик тоже увидишь. Одним ключом ее запирали, другим — выпустить можно. — Серьезно сказала Ирина. — Если не выпустить, а просто прогнать — она так и не найдет дорогу и умрет в Среднем мире, и тогда боги могут захотеть мести. В себе носить — тяжко, это до поры, пока она верх не возьмет, и тогда беда будет не только тебе.
Хантыйка на мгновенье замолчала и, поколебавшись, добавила то, что прозвучало безжалостно и веско:
— Если доживешь до этого, и никто не придет за этой частичкой души раньше, чем ты сможешь ее отпустить.
Доктор Морозова невольно сделала шаг назад, немедленно услышав за спиной знакомый хрипловатый голос:
— Настя, все в порядке?..
Наклеив на лицо фальшивую улыбку, девушка развернулась и помахала мужчинам рукой, тут же легким жестом заправляя выбившуюся прядь волос под шапочку.
— Да, в полном. — Обратно она повернулась практически сразу, намереваясь выспросить у хантыйки дополнительные сведения: — А как…
И тут же осеклась, потому что рядом со снегоходами уже никого не было. Куда так быстро могла исчезнуть маленькая хантыйка на открытой местности, оставалось только гадать. Не закопалась же в снег как куропатка, в самом деле!
Мужчины смотрели на Настю очень по-разному. Лозинский — с любопытством и специфической легкостью во взгляде, которая сквозила во всех его действиях. Игорь — выжидательно и с той долей волнения, которая свойственна близким людям, боящимся пропустить важные новости о ком-то давно и хорошо знакомом.
Беда может прийти раньше времени.
Так к кому? К самой Анастасии Морозовой или к кому-то из этих двоих? Настя разумно ограничилась тем, что поведала сотрудникам ОМВО о заблудившейся душе, той самой крохотной частичке некой могущественной эквы, которая прошла через чье-то чужое тело, прежде чем попасть к Насте.
Только вот вывод был сделан быстро и озвучен вслух. Тот самый вывод, о котором, по словам хантыйки, девушка должна уже догадываться сама.
— Неположенное тело… Человек с фотографии? — задумчиво произнес куратор, и складывалось ощущение, что в самом вопросе уже скрыто утверждение, которое разделяла и Морозова и, наверное, Лозинский тоже.
Теперь птичьи крылья бились и трепетали уже внутри самой Насти. Голубоглазая квартирантка снова металась — теперь не в злобе, а практически в панике.
В бессильной попытке что-либо предпринять…
Она отчаянно боялась.
ГЛАВА 17.
Черная шуба
— Вы все-таки отказываетесь от моего участия в визитах в качестве переодетой старушки?.. — вопрошал профессор-ковбой, простившейся с надеждой отведать шашлыка в местном кафе, сейчас закрытом на специально обслуживание праздника приезжих гостей.
— Категорически. — Со всей серьезностью подтвердил Игорь. — Тебе заняться нечем?
— Да есть чем, на самом-то деле. Посижу еще в архиве музея, покопаюсь в документах. Что-то мне покоя не дает эта демонстрация выставки порталом. И про черную шубу я точно где-то слышал, прямо это словосочетание помню, зуб даю и все прочие части тела! Надо бы повторить заход в «Тему», так сказать. — Антон подмигнул девушке: — Вдруг будет ясность…
Лозинский запоздало сообразил, что фраза «заход в «Тему» звучит как-то двусмысленно, пустился в запутанные объяснения, но добился разве что усугубления двусмысленности. Тогда он смущенно посмеялся, сел в свой «Йети» и уехал, просигналив на прощанье автомобильным гудком.
— Иногда я завидую легким на подъем людям. — Проследил взглядом Игорь быстро удаляющийся внедорожник. — И жалею, что не умею быть таким сам.
Думая о словах Лозинского, Настя почти была уверена, что ясность, действительно, вот-вот — и наступит, но слова хантыйки о преждевременной беде никак не выходили из головы. Есть ведь еще одно действующее лицо — баба Лида, которая сейчас находится между жизнью и смертью. И ей бы не навредить мимоходом. Кто знает, не повторится ли визит улум ис нынче ночью? Уповать на это бессмысленно, надо действовать и искать правду самим. Будет ли столь же агрессивной эква или ждать чего-то худшего?
По дороге с Каменного Мыса Насте пришлось ответить на звонок и убеждать по телефону отца, что все в порядке, а юрист вовсе не нужен, потому что жалобы от клиентки так и не последовало (если бы это произошло, доктора Морозову уже бы известили). Воспользовавшись звонком родителя, Настя аккуратно задала ему несколько вопросов относительно ближайших предков и краем глаза заметила, как одобрительно кивнул куратор. Вряд ли здесь имелся какой-то след: семья Морозовых перебралась в Сургут только в начале восьмидесятых годов, после смерти отца Юра Морозов остался учиться в местном вузе. Затем он устроился на работу, а мама (вторая Настина бабушка) вернулась в Тюмень вместе со старшим сыном, которому север так и не пришелся по душе.
— Пап, извини, но спрошу… А почему вы с бабушкой Женей никак не могли ужиться?..
Юрий Анатольевич помолчал немного, затем вздохнул и заговорил, тщательно подбирая слова:
— Какой смысл сейчас это обсуждать, Настя? Дело прошлое. Может, пунктик был у Евгении Викторовны, настраивалась она на продолжение врачебной династии в семье, а тут я подвернулся единственной дочери и, так сказать, сбил с истинного пути. Бабушка твоя была помешана на работе. Себя не жалела, как будто считала, что всего сделанного ею мало. Она постоянно работала на износ, для нее не существовало ничего другого. И если бы Вера по ее стопам пошла, то преумножила бы начатое матерью. Не получилось, понимаешь?.. Бабушка ведь даже просила тебя оставить в Сургуте, чтобы смену себе растить, раз с Верой не вышло.
«Только ли поэтому?» — с болью в сердце задала себе вопрос Настя.
Может, потому, что также хотела видеть внучку под присмотром?
А потом отец с улыбкой в голосе добавил несколько слов, частично подтверждающих Настино предположение:
— Первое время Евгения Викторовна каждый день звонила, спрашивала то ли в шутку, то ли всерьез, ходишь ли ты во сне или, вдруг, разговариваешь? Или еще какие-нибудь странности в поведении — нет ли их? Интересовалась очень серьезно, при каждом удобном случае. Ругалась, что детей в школе перегружают, так что немудрено — из-за перевозбуждения нервной системы бывает всякое, включая отклонения в развитии. Мама твоя ворчала потом, что нет в семье никаких лунатиков и прочих чудиков.
— Так я не ходила во сне? — переспросила Настя.
— Нет, я уж точно такого не помню! Не лунатила.
— А… отклонения?
— Настя! Никаких отклонений не было. И вообще, почему ты спросила?
Пришлось быстренько свернуть со скользких семейных тем на общие, радостно-предновогодние. И на этих сведениях спасибо. Оставалось надеяться, что папа не поставил мысленную «галочку» и не начнет обсуждение звонка с мамой. С другой стороны, он сейчас вечно занят и далек от каких-то там тонких материй и необычных явлений.
Обойти бывших коллег и приятельниц Евгении Викторовны Стрельцовой оказалось не так-то просто: одна уже пять лет, как переехала в Белгород вместе с мужем, в Сургуте жили только дети (которые в перспективе тоже собирались съехать тем же маршрутом), да взрослые внуки, уже обзаведшиеся своими семьями.
Вторая пожилая женщина, про которую говорила мама, была старше бабушки Жени на семь лет — она ушла из жизни в позапрошлом году. Оставалось еще двое.
К одной-то из них, Ольге Яковлевне, сейчас и направлялись Настя и Игорь — сразу после Каменного Мыса, потому что проживала пенсионерка в поселке Барсово, в одном из новеньких красивых домов, которые постепенно вырастали на месте покосившихся «деревяшек», так называемых балков.
Прим. авт.: настоящий балок — это передвижной домик на полозьях для временного размещения людей. В ХМАО так называют временный деревянный домик на сваях или бывший вагончик, в каких обустраивались переселенцы времен шестидесятых-семидесятых годов двадцатого века. Хотя в Сургуте, вроде бы, уже снесли последний подобный домик, в Сургутском районе их еще можно найти в достаточном количестве.
Деревянные балки с печным отоплением придавали поселку непередаваемое одноэтажное очарование, граничащее с ностальгией по «старым добрым» временам, но они не могли сравниться по качеству условий с современным жильем. По зиме домики горели, словно спичечные коробки, из-за старых печей и обогревателей, по весне их иногда затапливало, когда бурно таяли снега, заваливающие оседающие в землю балки чуть ли не по оконные форточки. Старое ветхое жилье, свидетель активного освоения здешних мест, исчезало с лица Югры. Балки уходили в прошлое, как и те, кто их строил когда-то, обживаясь в суровых неприветливых краях. Но найти эти раритеты строительного искусства все-таки можно: достаточно проехать по объездной дороге вдоль Оби. Тогда перед зрителем предстанет самый настоящий город контрастов: рядом с ультрасовременным жилым комплексом, как грибы в тени дерева, прячутся несколько крохотных деревянных домишек, цепко угнездившихся то на высоком яре, то прямо на берегу…
Вчера куратор нашел кое-какую информацию об Ольге Яковлевне Опацкой.
— Сорок седьмого года рождения, врач-терапевт, вышла на пенсию двенадцать лет назад, занимается общественно-полезной деятельностью по сохранению природных и исторических ценностей Барсовой горы. Вот номер сотового телефона. Лучше не крутить вокруг да около, а сказать прямо, кто ты. Представляйся и напрашивайся на встречу.
Настя позвонила Опацкой, и та немедленно дала согласие:
— Женина внучка? Конечно, я дома, приезжай!
В первые же минуты общения стало ясно, что к Ольге Яковлевне можно было с легкостью запускать Лозинского даже без переодевания в старушку, какая уж тут конспирация! Касательно истории и археологии жизнерадостная полненькая тетушка с ореолом седых кудрей вокруг головы могла бы дать профессору-ковбою изрядную фору!
Гостей она встретила, опираясь на трость для ходьбы.
— Сапожник без сапог, даром что врач! — махнула рукой пожилая женщина, чтобы гости не приглядывались к ее хромоте и не вздумали жалеть. — Артрит! Старость не радость, как говорит моя младшая внучка, а молодость — не жизнь.
Разговор начался как раз с исторических тем, коснувшихся прошлого.
— Отряд мостостроителей тут с семьдесят первого года, тогда и поселок основали. Мы с мужем сюда в семьдесят втором приехали. Стройка была гигантская, только держись! Что тут из-под земли поднимали — на диво всему миру. Я сама огромную кость нашла — потом выяснилось, ребро шерстистого носорога, в Сургутском музее нашлось ему место. Да что там наши музеи! Какие-то находки теперь в Эрмитаже хранятся, в других музеях по стране, что-то и вовсе в Европу попало, такие чудеса чудесные… Подобных археологических комплексов, как Барсова гора, не то, что в России — в мире единицы! Ни за что отсюда не съеду, здешняя земля такую подпитку дает, я из нее силы беру! А храм у нас какой отстроили, загляденье!
Прим. авт.: клады Барсовой горы и правда потрясают воображение: например, ученые Уральского университета нашли на горе странное городище, которое заселялось и опустошалось несколько раз подряд. В конце концов, на его месте было создано святилище, в котором обнаружен клад из предметов, изготовленных в Волжской Булгарии: изумительно красивая чаша, отделанная зернью и сканью, а также богатые украшения, все из позолоченного серебра. С какой целью были захоронены эти вещи — дар духам или просто «заначка» на черный день, уже не узнать. Клад теперь украшает Государственный Эрмитаж. Местный житель в свое время обнаружил и уникальный бронзово-серебряный клад, оставленный людьми кулайской культуры — культовое серебряное литье, нашивные бляхи, серьги, зеркала, полировка которых выдержала тысячи лет в земле, а также — красивейшие из найденных в Сибири застежки с изображением медведя. И это — только малая часть находок.
— Ну, а название самого поселка откуда пошло? — полюбопытствовал Игорь, который, следуя указаниям хозяйки квартиры, вынимал из старомодной посудной горки и расставлял на столе чайные чашки образца добротного китайского фарфора, считавшегося некогда непременным атрибутом встречи почетных гостей.
Настя в это время рассматривала богатую галерею фотографий в разномастных рамках — от картонных до деревянных, — галерею, украшавшую одну из комнатных стен. Самые разные тут были снимки — и любительские, и явно профессиональные! Разбег сюжетов на этих фотокарточках отражал многое: от профессии Ольги Яковлевны до ее увлечения историей.
Да, встречались и знакомые лица! И бабушка Женя мелькает на паре фотографий: вот разухабистая, в телогрейке и с папироской в зубах (надо же, она курила?) на каком-то субботнике, вот чинная и важная, в белом халате, среди таких же людей в белых халатах.
Почему у людей на старых черно-белых фото такие интересные и необыкновенные лица?! Наверное, потому, что у них не было бесконечной возможности «нащелкать» кучу сэлфи, подправить неудачи с помощью фотошопа и прочих цифровых излишеств, убрать круги под глазами и позировать сколь угодно долго, восхищаясь собой любимым!
Каждый такой снимок из прошлого — неповторим, как сама жизнь. Цифровые носители сейчас обитают в сети, безликие и одинаковые, как извечные жертвы модных тенденций и трендов внешности. Прилизанные, отретушированные, перегруженные «красивостями» и спецэффектами. Хоть крылышки себе приставь, хоть кошачьи глазки, хоть птичий хвост, нет пределов доработке и улучшению собственной внешности.
Черно-белые фото можно потрогать, прикоснуться, ощутить пальцами гладкую или зернистую поверхность, почувствовать тепло и ухватить суть — ту самую суть, соль и бьющую ключом жизнь, которой больше никогда не будет.
Были тут и цветные фотографии, отображающие местные природные красоты.
— Это все старшая внучка моя занимается. — Гордо рассказывала пожилая женщина. — Тут ведь природа удивительная. Правда, сейчас повытоптали, цветы рвут, в лесу гадят, на пикники ездят из города, бросают за собой мусор, жгут. Грустно видеть, но мы боремся!
И снова Насте стало неловко: она забыла половину названий растений, чья хрупкая прелесть была схвачена объективом телекамеры. Теперь эти названия всплывали из глубин школьной детской памяти и давали о себе знать… Лесные фиалки. Княжик сибирский. Медуница. Сон-трава. Багульник. Смотрела бы и смотрела. Игорь подошел и тоже встал перед стеной из фото. Стояла бы рядом с ним и стояла…
— Приезжайте весной, ребята, летом. Сейчас тропинки в лесу есть, можно прогуляться, но зима, все-таки, немного не то. А зелень глаз радует.
Заварен чай, поданы к столу маковые сушки и три вида варенья: из местных дикоросов (черника с голубикой), из садовой клубники (да, если арбуз в тепличке угораздит вырастить, так и клубника сургутянам нипочем, с открытого грунта можно собирать ведрами!), и из привозного фрукта — яблок. Вот на яблоки местные дачники не богаты, разве что на кисло-мелкую дичку.
— Курила Женька, курила! — Ольга Яковлевна со смехом указала тростью на пожелтевшую фотографию. — Пока Верочка лет в десять не начала водить носиком и говорить: «Мама, фу»! И ведь даже ко мне пришла, альбом весь перерыла, все, как сказала, «компрометирующие» снимки лично перебрала и даже забрала какие-то. Мол, дочери кардиолога не следует видеть шальную мамкину молодость. Сожгла! Я вот эту отвоевала, с боем, обещала никому не показывать. Нарушила, как видишь, Настенька. Ну — так и мама твоя давно выросла, и Женьки тоже нет, спросить некому с меня.