Думаю, что она подсядет к своему новому парню, от этой мысли меня подташнивает, но она падает в малиновое кресло, вдали от всех. У нее влажные волосы, они еще не высохли после душа, мокрыми прядками лежат на плечах. Настя на меня не смотрит, достает свой ноут, вставляет в уши наушники и начинает писать. Она не ругается вместе со всеми, не выступает из-за того, что мы застряли здесь надолго, похоже ей тоже плевать на Новый год.
Максим ей кивает, улыбаясь, странная встреча для новоиспеченных влюбленных. Каскадер не идет к ней, более того, крутится вокруг нашей парикмахерши, пока Настя ожесточенно щелкает по клавишам. Бросает быстрый взгляд за окно, где все так же идет снег. Если так будет продолжаться, скоро у нас и половины окна не будет.
Смотрю на Настасью, потом на Максима, потом снова на Настасью, мать моя женщина, да она меня обманула, вчера в очередной раз умыла меня. Они не встречаются, скорее всего он попытался, но получил от ворот поворот и решил искать счастья в другом, более легком месте, а я идиот поверил авторше. Не понимаю, как ей удается так легко выворачивать меня на изнанку? Она словно сильный магнит. Я больше не злюсь, не верю, что она с ним переспала.
Но на всякий случай допросил свою знакомую горничную, ту самую, что дала мне ключи от номера, она видела, что Настя и Макс покинули ресторан в два часа ночи, Настя пришла слишком быстро, я смотрел на часы. Прошло чересчур мало времени. К тому же, сейчас, когда мои глаза и мозг не ослеплены ревностью, я понимаю, что моя авторша после секса выглядит иначе. Уж я-то знаю. Не спала она с ним. Да и не смотрит она на него горящими глазами, я помню тот взгляд полный желания, от него до сих пор ползут мурашки по позвоночнику. Мы, конечно, делали это и быстрее, но им не было смысла так торопиться, они могли спокойно пойти в его номер и отдыхать там до утра. От этой мысли ревность снова подкатывает к горлу. Им не нужно скрывать свои отношения. Не могла она с ним.
Но это еще не все. Мне смешно, потому что Настасья не знает, что придумал Игорь Петрович. У нас пропадает съемочный день, а мы продолжаем спешить, поэтому он решил снимать единственную доступную нам сейчас сцену, но Насте еще неизвестно, до чего именно он додумался у себя в номере сегодня утром. Я так громко ржал, что даже закашлялся.
— Все свободны, Настасья и Семён останьтесь.
Настя безразлично кивает, продолжая строчить на компе.
— Слушай, — садится режиссёр на ее подлокотник, — Настя, мы терять день не хотим, все, что мы можем снять — это интим.
Сейчас будет весело, расплываюсь в широкой улыбке, не отрывая от авторши глаз, хочу видеть ее реакцию.
— Понятно, так я тут причем? Ирину позвать надо, в сценарии все отлично прописано.
Мы с режиссёром переглядываемся, не могу успокоиться, прикрываю рот рукой, чтобы не смеяться. Особенно забавно, учитывая нашу вчерашнюю ссору. Представляю, как она меня ненавидит, а теперь это… По контору окон мигают золотистые фонарики.
— У Ирины отказ от обнаженных и полуобнажённых сцен, она это в контракт вписала.
— Не поняла?
Веселенькие жизнеутверждающие новогодние мотивы, звучащие вокруг, как нельзя лучше подходят к неловкому моменту.
— Ну актрисы не всегда хотят быть обнаженными, — оборачивается ко мне Игорь Петрович, поправляя очки в старомодной оправе, он старается говорить, как можно деликатнее. — Там, где видно ее лицо, она будет сниматься с Семёном, я имею ввиду крупные планы, но мне нужен кусочек в постели, где не будет видно, что это она, кусок тела, чувственный кадр, там должна была сниматься дублерша, — он меняет позу, садится поудобнее, — ну дублерша с Семёном.
Настя отрывается от ноутбука, подозрительно осматривает нас обоих, похоже до нее начинает доходить, что мы задумали нечто нехорошее.
— Ну и?
Недоверчиво косится на меня, а я широко улыбаюсь, и, хотя, она резко отворачивается, я успеваю заметить, что писательница смутилась.
— Ну, и мы застряли тут, — откашливается в кулак режиссёр.
— Понимаю, я тут причем?
— Настя, ты к Ирине ближе всех по комплекции, — резко выдыхает Игорь Петрович, — мне нужна красивая грудь, ты будешь в бюстгальтере, не голая же.
Настя вскакивает со своего кресла, а я не могу больше сдерживать смех. Она такая забавная, когда злится.
— Семен, заткнись, ты мне не помогаешь, — шикает на меня режиссёр, машет кулаком в лицо.
Он даже вспотел в своей клетчатой синей рубашке.
— Чего? — таращится на нас Настасья, убирая волосы за уши, ее лицо покрывается красными пятнами. — Вы…вы, что совсем с ума сошли? Я не актриса, в жизни не стояла перед камерой, да еще без штанов, вы вообще слышите себя, Игорь Петрович? Вон Мариночку снимайте, горничную, полно официанток, Любовь Викторовну в конце концов.
— Семен тоже не актер, но ты заставила его сниматься.
Согласно киваю, продолжая ей улыбаться, она такая милая, когда не знает, что ей делать. Прелесть просто.
— Я? Заставила?
Не могу больше смеяться, живот разболелся. Я предупреждал их, что она не согласится. Сползаю с насиженного места, засовываю руки в карманы, становлюсь за спиной режиссёра. Настя садится обратно.
— Там полумрак будет, — берет ее за руку Игорь Петрович, подымая очки на лоб, — какие официантки и горничные? Им платить надо! Где я возьму деньги?
Настя смотрит на меня исподлобья, брови сурово сходятся на переносице.
— Вон, пусть этот поулыбается. Они растают и разденутся.
Режиссёр вцепился в ее руку, Настя снова пытается встать, но он не дает ей и шанса. Прижал коленом к креслу и настаивает:
— Мы уже пробовали, все хотят денег.
— Мариночка с удовольствием полежит в постели с Семеном.
Наши глаза встречаются, качаю головой, вредная девка, все-таки.
— Она слишком худая, — гладит Настину руку режиссёр, загоняя авторшу в угол, — у нее ребра выпирают, а Любовь Викторовне пятьдесят шесть лет. Мы все видели твое декольте, Настенька. У тебя наверняка есть красивое белье, тебе даже джинсы снимать не придется, вы будете под одеялом, он просто спустится по твоей шее поцелуями, от груди к животу и все.
Вообще-то перспектива приятная, но Настя смотрит в ужасе, ее и без того большие глаза увеличиваются в несколько раз, от чего меня снова разбирает смех.
— Нет, — кивает Настя, — только через мой труп. Вы себя слышите?
Игорь Петрович теряет терпение.
— Настя, ты не забыла, что это и твой фильм тоже? Ты понимаешь, что если мы не успеем, то мы все провалим и нам, извини, пипец. И все. Ты хочешь, чтобы сняли фильм по твоей книге?
— Ну снимите, что-нибудь другое, — мается Настя.
— Мы уже все передумали. Из доступного только это. Кроме меня и Семёна больше никто не будет знать, что это твои сиськи в лифчике.
— Нет, — кивает Настя, скрещивая руки на груди.
- Ну пусть все провалится к чертям собачьим, — вскидывает руки режиссёр, хлопая себя по коленям. — Давай выкинем наш труд и пусть все катится. Мне отчитываться надо перед студией, продюсерами. Это искусство, Настасья, оно бывает разным! Ну завалило нас снегом! Ну так бывает!
— Нет, — упирается Настя.
Разглядываю ее, как тогда, в первый раз, перед бильярдным столом, хитро улыбаюсь, а Настя, почему-то, не отворачивается, смотрит прямо в глаза. Подхожу к режиссёру, хлопая несчастного по плечу:
— Игорь Петрович, видите, человеку слабо. Она ханжа.
Не отрываю от нее глаз, бросаю вызов. Ее взгляд меняется, между нами снова пробегает искра. Настя щурится:
— Я не ханжа!
— Ханжа, ханжа, — еще одна улыбка.
— Да ты хоть знаешь значение этого слова, Семён? — она пыхтит, как паровоз.
Мне становится жарко в моем белом свитере. Наконец-то столь любимая мной колючая авторша вернулась.
— Лицемерка, прикрывающийся добродетельностью, а на самом деле совершенно другая, — намекаю на все то, что между нами было, подмигиваю ей, — так что, — пожимаю плечами, — ты ханжа, Настасья, и тебе слабо!
— Мне не слабо! — ее глаза загораются, так и знал, что она поведется.
Ну, не одна она у нас хитрая. Встречается она с каскадером, ага.
— Слабо, — приподымаю брови, — пойдемте, Игорь Петрович, искать дешевую официантку, — хлопаю режиссёра по плечу, — может кто согласится, раз уж нашей авторше слабо. Ну не может она ради искусства.
Настя встает, смотрит на меня так, что сердце уходит в пятки. Это та самая Настасья, которую я усадил на бильярдный стол.
Она отпихивает меня в сторону, проходя мимо.
— Не слабо мне. Куда идти? Где раздеваться?
Игорь Петрович перекрещивается, обнимая меня в благодарность, а я даю ему пять, уж я-то знаю, как развести эту женщину на постель.
Но когда я вхожу в подготовленное помещение, честно говоря, я сам немного нервничаю. Игорь Петрович всех выгнал, оставил необходимый свет, сам сел за камеру. Мариночка долго гримировала нас. После чего в комнате мы втроем, но красная, как рак Настя даже дышать боится, натянула одеяло до подбородка. Мне даже неловко, что я заставил ее это сделать, меня попросили раздеться до трусов, но Настя, бросая на меня быстрый взгляд, отворачивается.
— Так ладно, — одевает наушники режиссёр. — Все мы прочли сценарий. Настя, тебе вообще ничего не надо делать. Ты просто лежи и все. Все сделает Семен.
— Ну как обычно, — тихонько смеюсь, Настя грозно зыркает на меня.
Тяну за край одеяла, но она не отпускает, закатываю глаза к потолку. Вцепилась в него, как будто оно самое дорогое в жизни.
— Мне нужна середина твоего тела, — спрятавшись за камерой продолжает Игорь Петрович, — от подбородка до паха, поэтому твое выражение лица может быть любым, крупный план мы снимем с Ириной.
— Сема, ты залезь под одеяло и ложись на нее сверху, между ног.
Настя хлопает себя по лбу, трагично вздыхая:
— Я ненавижу вас обоих, — качает головой авторша, закрывая глаза, стараясь не смотреть на меня.
А вот я плохой мальчик, отбираю одеяло, жадно рассматривая свою Настасью. С ума сойти, улыбаться я перестаю, потому что на ней полупрозрачный бюстгальтер, который не только красиво держит форму груди, но и почти не скрывает прелестные розовые соски. Потрясающая бархатистая кожа. Нафиг я на это согласился? Она невероятная, я моментально твердею.
— Ты очень красивая, — шепчу ей на ухо, наклоняясь и укладываясь сверху.
На Насте одеты джинсы, голая только верхняя половина тела, но я хочу выгнать режиссёра, погасить эти софиты. Как я собирался что-то делать на камеру? Я сейчас сдохну от перевозбуждения.
— Стоп, нет, так не пойдет, — трет переносицу Игорь Петрович.
Мы оборачиваемся.
— Настя, твои джинсы видны, снимай штаны.
Я слезаю с нее, сажусь на край, натягиваю одеяло, чтобы прикрыть свой срам. Не представляю, как профессиональные актеры делают это, не возбуждаясь, хотя, будь на месте Насти Ирина, мы бы уже забыли про эту сцену.
Авторша смотрит на меня с ненавистью, под одеялом стягивая штаны, выкидывая на пол.
— Довольны? Надеюсь вы оба попадете в ад, — рычит она на режиссёра, а он кивает мне.
Я возвращаюсь на свое место. Отбрасываю одеяло, но тут же жалею, что родился. Сотню раз ко мне жались полуголые модели и мне было все равно, я понимал, что это рабочие моменты. Однажды я снимался с полностью обнаженной девушкой, ее звали Карина и ее голая грудь касалась моей спины. И знаете что? Она очень замерзла, и все, о чем я мог думать — это какие же у нее ледяные руки и ноги, а еще о том, что к моим губам прилипли ее волосы, но убрать было неудобно.
Но Настасья и ее тонкие, ничего не скрывающие черные трусики с желто-красными цветами, они как издевательство над моей нервной системой. Я не видел ее голой до этого, и теперь залип на округлых соблазнительных бедрах. Сейчас кончу в свои труселя, и это станет самым большим позором в моей жизни. Не могу оторвать глаз от того, что вижу. Хочу ее так сильно, что не соображаю, где нахожусь. Зачем я вообще на это подписался?
— Семен, начинай.
Я смотрю на ее манящую кожу и проклинаю все на свете. Я не могу делать вид, что я притворяюсь, будто ласкаю ее, если я хочу ласкать ее по-настоящему, боюсь превратить это в кино совсем другого жанра. Вдавливаю девушку в постель, потому что моя твердая плоть нуждается в этом, едва заметном, но очень сладком трении. Опускаю дорожку поцелуев по шее. Подозреваю, что просто чмокал бы любую другую, во время съемок, но Настасью ласкаю по полной, очень натурально, с языком, засасывая кожу. Она пытается сдерживаться, но слегка выгибается мне на встречу, вижу, как дергается жилка на ее шее, чувствую, как сильно бьется сердце.
— Стоп, — вздыхает режиссёр, потирая подбородок, — нет, Настасья, давай либо за плечи его возьми, либо в волосы пальцы запусти. Что они у тебя как плети по бокам лежат? Он же тебя не насилует.
Настасья послушно запускает пальчики в мои волосы, нежно массируя кожу головы. Ну спасибо, Игорь Петрович, удружил, чувствую, как ласково она перебирает мои пряди, ощущаю тонкую нотку ее собственного женского аромата, не в силах сдерживаться, легонько потираюсь. К черту все, не хочу в этом участвовать. Я. Хочу. Настю. Не могу себя контролировать.
— Семён, приспусти одеяло до поясницы, — он снова чешет подбородок, раздумывая, — может вообще убрать одеяло, — смотрит на меня, — а с тебя трусы снять?
— Нет! — оборачиваемся одновременно.
— Ладно, не нойте, я пошутил. У нас не тот рейтинг.
Большей пытки я в жизни не испытывал. Лежать и не иметь возможность делать с ней все, что я хочу — это убийственно.
— Начинай сначала, Семен, — зевает Игорь Петрович, не прикрывая рот, камера приближается, — а ты, Настя, испытывай наслаждение, а то как будто кол осиновый проглотила, расслабься. Оно же все видно через объектив.
- На наслаждение мы с вами не договаривались, — смотрит на меня Настя. — Вы хотели сиськи, я дала вам сиськи.
Это одновременно смешно, возбуждающе и дико, а еще у меня мерзнет спина.
— Нет, я не могу в этом участвовать, — смеюсь, не опираясь больше на руки, падаю на Настю, укладываясь на нее всем телом.
— Ты между прочем тяжёлый, — подымает она ноги, сгибая в коленях, сжимая меня бедрами, наши глаза снова встречаются.
Слишком долго смотрим друг на друга, жажду поцеловать ее в губы, хочу спрятаться под одеялом. Хочу, хочу, хочу…
— Семен, соберись, не капризничай. Все! Камера! Мотор.
Снова начинаю сначала: целую шею, спускаюсь к ключицам, ласкаю кожу груди, там, где она не прикрыта кружевом. Дохожу до полупрозрачной ткани, и на мгновение забываю, что мы здесь не одни. Ткань просвечивается, вижу ее соски. Дело в том, что красивее я не встречал. Чудесные небольшие розовые горшинки, моментально твердеющие под моим взглядом, от моего дыхания. Знаю, что не должен этого делать, но я поддаюсь бедрами вперед, и засасываю сосок через ткань. Настя непроизвольно выгибается, она больше не боится, чувствую, как ее пальцы тянут меня за волосы, ощущаю, как она прижалась ко мне, спускаюсь ниже, ласкаю ребра, дохожу до пупка и погружаю туда язык, облизывая и покусывая.
— Семен! — в ужасе кричит режиссёр, хватаясь за голову, камера отъезжает. — Что ты творишь? Стоп! Это уже не в какие ворота.
— Что опять не так?
— Да перебор это. Можно поскромнее, вы меня с ума сведете. То не хотят, то порнушку устроили. Ты еще в трусы к ней языком залезь.
— Я могу, — смотрю на Настю, она моментально заливается краской, отворачиваясь.
— Не сомневаюсь. И целуй кожу вокруг лифчика, не надо ее так засасывать.
Смотрю на осоловевшую Настю и понимаю, что подыхаю здесь не один. Ну, по крайней мере, не так обидно. Я облизал верхнюю половину Настиного тела еще несколько раз, прежде чем Игорю Петровичу понравилась картинка.
Когда он сказал «все», Настя, как ошпаренная вылетела из комнаты, натянув халат. Я тоже оделся, услышав, как Игорь хвастается перед Виктором, что кадры получились просто потрясающие, вышло очень реалистично, кажется, что нас обоих трясет от желания. Получилось чувственно и красиво. Да уж, кажется!?