— Из центра. Я неосторожно захлопнул дверь библиотечного архива, и теперь вынужден добираться обратно на метро.
Посмотрев на его запястье, вместо персоника увидела массивный напульсник. Для скользящего взгляда только прикрытие, чтобы не светить невзначай голой рукой без гаджета.
— А как ты, — спросила я его тоже в полголоса, поддаваясь секретности, — минуешь все турникеты на станции? Как ты оплатил проезд на входе?
— Никак. Я тень, которая не существует в системе.
— И ты захлопнул дверь в архив?
— Потом обязательно объясню. Так что, едем?
— Едем.
Виктор улыбнулся.
Добирались мы с пересадками в южную часть трущоб. Я на сегодня растеряла все свои планы, решив, что ради такого дня с родителями, такой встречи с Виктором, я все отложу на потом. Не убегут никуда ни работа, ни ужин, и, будь неладны, все напоминалки на персонике, когда они отключатся там, в другом мире других людей. А если мама права, и я сама себе враг со своим одиночеством? Вот же ведь — рядом со мной мужчина. И он такой, о каком бы мечталось — красивый, — не похожий на всех прочих, добрый — любящий и своих родителей и своего собакена, интересный, — живущий вообще в параллельном мире! А прошлое нужно оставить в прошлом… не ворошить, не думать. Не пытаться вспомнить! Или не думать об этом хотя бы сейчас!
Намело в трущобах сильнее, чем в центре. Не стало видно ни грязи, ни мусора. Стало светлее. Старый Сиверск немного изменил свой портрет, превратившись в город глубокого сна, а не отчужденности. Подсвечивалась дорога к жилым домам, опечатанные походили на коробки, аллея, по которой мы шли, уходила вперед белой дорожкой снега. Без единого следа.
— Я покажу тебе сначала Печатный Двор, через него попадем на Садовый, потом домой, я Нюфа погулять заберу, и последним пунктом пройдемся по набережной. Как план?
— Отличный.
— А про собакена есть новость — в апреле он станет папой. Недалеко живет лохматая и ушастая леди той же породы, и мы уже давно договорились, как наш вырастет, свести их для потомства. Вот совпало, что Нюф неделю назад отмечал свой первый год рождения и праздновал свадьбу. Взрослый стал.
— Щенков раздавать будете?
— Ну да. Там хозяйка уже давно расписала, кому кутят из знакомых дарить. Один нам достанется, и, если хочешь, я подарю его тебе.
— Я и нюфаундленд в моей несчастной ячейке?
Тут Виктор нарочито хмыкнул:
— А кто знает, где ты будешь жить к тому времени, когда они подрастут?
Вход в Печатный Двор оказался простым — нужно лишь пройти через сквозной подъезд кирпичной девятиэтажки. В печатном двое тоже был вечер, я увидела два жилых дома, невысоких — в три этажа, и здание типографии, вывеска на котором, отчего-то была с твердым знаком «Печатникъ».
— Стойте! Стойте!
Виктор кинулся к окошку будки-пристроя, где секунду назад погас свет.
— Ну? — глухо раздалось изнутри и свет снова загорелся. — Я уже домой хочу.
— Карту пожалуйста.
В окошко высунулась свернутая газета, и Виктор, забрав ее, кивнул человеку:
— Спасибо. Хорошего вечера и передавайте привет дедушке Паше! Успели, — он вернулся ко мне, — забирай. Здесь на ближайший месяц расписаны все адреса, то есть по какому адресу будет вход в каждый, и время действия. Чтобы тебе не пришлось искать телефон для звонка. А на последней — схема проходов между Дворами. Она никогда не меняется.
— Спасибо.
Я завозилась с рюкзаком, начиная чувствовать, как немеют пальцы от более низкой температуры, и спрятала карту в маленькое отделение.
— Советую уже начинать запоминать — в Типографском есть всегда ход в Садовый, вот, левый жилой дом с цифрой «5» над парадным подъездом. Там на второй этаж, и дверь, обитая клеенкой с номером «8» — это не квартира, это сразу выход на пожарную лестницу в другом Дворе. Идем.
Просто так
В Садовом не было сада. Несколько заснеженных берез, три лавочки на короткой аллее с тем же старинным оформлением чугуна и дерева. Пара средних лет под руку шла по направлению к нам от здания с большим окном. Сначала мне показалось, что это витрина магазина, но при приближении я увидела название «Садовое кафе» и посетителей внутри.
— Ты же не против?
Я была не против. Тем более, что приземленно хотела в туалет после всего чая, что выпила у мамы, и была голодна. Внутри, выбрав столик, я скинула свою куртку и рюкзак на вешалку, бросила взгляд на серый экран отключенного персоника и поняла, что все же капелька неуютности от этого есть. Не смотря на всю атмосферу, на безопасность и на то, что мне и не хотелось сейчас быть ни с кем на связи. Здесь, во Дворах, я выпадала из суетливого мира, с моим расписанием, музыкой, аудиокнигами и даже подслушиванием мыслей.
— Что будешь?
— А что есть?
— Десерты и напитки, серьезно поесть можно дома или в гостях, а кафешек на все Дворы три. И нам везет, что сейчас тут немного народу. Пошли к витрине.
Я обрадовалась, что был мой любимый топленый шоколад с кокосовыми сливками, и я заказала его и вазочку грецких орехов. Виктор выбрал себе кусок слоеного торта и чай. Он забрал весь поднос и ничем не заплатил за еду. Поэтому я, как вернулась и туалета, решилась спросить:
— Здесь вообще все бесплатно?
— Да, — он уверенно кивнул и продолжил, — даже работа.
— Как такое может быть? Не вежливо так выпытывать, но мне хочется прояснить, как же эти Дворы существуют?
— Ты спрашиваешь у сказки, почему случается чудо? Это магия.
— Виктор, это не магия. Я помню, что у твоих родителей на ужин было вино, не скажу тебе точно марку. Но я такое в магазине видела. На полке коробки с чаями известной фирмы, кофе готовят на кофемашине и пользуются капсулами, явно изготовленными на производстве. Даже вот прямо сейчас у тебя на куске торта лежит шоколадный овальчик на котором белой глазурью нарисована эмблема сиверской кондитерской фабрики.
— Дитя континента… В тебе еще много вредных убеждений, поэтому кажется важным — а откуда все это? Можно сказать ниоткуда и отовсюду одновременно, уж если тебе так нужно все выяснить. Дворы обособленны, они встроены в город, как пространство, отщепленное от другого пространства, как закладочка в книге. У нас только время общее, а природа разная. И ресурс один, энергия одна с городом.
Виктор подпер щеку кулаком, закинул в рот упомянутый шоколадный овальчик и глотнул чай.
— У нас в каждом здании есть считок. На нем напротив каждой квартиры каждый день поле полуночи появляются данные — к какому дому твоего мегаполиса на эти сутки подключаются жильцы. Одна квартирка к целому дому, и, скорее всего к полихаусу — так что, представляешь, однажды ты подарила Дворам стакан воды и один ватт электричества. Может быть раз за всю свою жизнь, но благодаря этому существуют эти островки счастья. Еда? Что приносит «прибой» от города, тем и живем. Зато люди здесь работают тоже бесплатно. От души. Хотят быть полезными, хотят заниматься этим для себя. А если надоест, то попросят еще кого-то взять на себя раздачу пирожных а сами уйдут в печатники. Или неделю будут мести дорожки и складировать мусор. А захотят — так и устроят себе отпуск на полгода, ничего не делая, просто смотря любимый фильмы запоем. Здесь все живут так, как хотят.
— Я не осуждаю, — с примиряющей ноткой сказала я, заметив, что тон Виктора стал жестче, — я хотела знать. Разобраться. Мне неловко от самого факта, что я вот сейчас съем эти орехи за «спасибо», а они ничего не стоили ни мне, ни тебе.
— Вот, вот оно вредное убеждение! Бросай его. Почему все должно быть заслужено? Почему прежде, чем достичь счастья, нужно долго страдать и завоевывать его? Почему пирожное только за деньги? А просто так? Почему существует эта гадкая поговорка «за все надо платить»? Тебе не приходила в голову мысль, что, может быть, и не надо? Живи и радуйся. Не страдай мыслью «а заслужила ли я», или «а что я сделала, чтобы мне вот это вот все так радостью свалилось». Не отравляй себе жизнь. Наслаждайся ею. Я привел тебя сюда, чтобы ты смогла прочувствовать момент счастья без ерундового груза. Вот тебе снег, вот тебе звезды, вот тебе тепло кафе, ароматы кофе и ванили, вкус кокоса и шоколада, я, в конце концов!
Тут Виктор слегка подался вперед, и произнес уже с улыбкой:
— И я тоже просто так, я ничего не жду и тем более, не потребую. Мы пришли сюда, едим десерт, разговариваем, потом пойдем дальше гулять, и после я провожу тебя до метро. Вечер ни к чему тебя не обязывает, как бы это пошло ни звучало — ни за что не надо платить, понимаешь?
Я кивнула. Высыпала орешки в пиалу с лакомством, размешала и отправила ложку в рот, наслаждаясь сразу всем букетом — вкусом, ароматом, и теплой усмешкой моего незаурядного друга. Хорошо было не думать. Хорошо было забыть о том, что рассказали родители…
Приглашение
Когда мы зашли за Нюфом Евфим Фимыч и Виктория Августовна не хотели нас отпускать без чая и пирогов с капустой, но время и так позднее.
— Мы прогуляемся еще минут двадцать на набережной, и все.
— Эльса, обещай, что не будешь пропадать так на долго, а заглянешь в гости в ближайшие же дни!
Я кивнула, уверенная, что смогу забежать сразу после похода к тете. Виктор, ненадолго разувшись, скрылся в глубине квартиры, а Ефим Фимыч выпустил с кухни нетерпеливо гавкающего пса.
— А ты знаешь, что у него скоро будут щенки? Не прямо у него, конечно, а у его невесты, и одного кутенка отдадут нам. Мы его тебе подарим. Ты же любишь собак?
— Таких наглых собак? — Нюф в коридоре заполнил собой все, крутясь восьмеркой возле моих ног и настырно бодая локти и рюкзак головой и носом. — Конечно люблю. Но сейчас он похож больше на кота!
— Удивительно, да? — Виктория кивнула своему мужу. — У него море щенячьей радости только при присутствии Эльсы. Нюф игривый, энергичный, но от тебя он еще более радостный.
— Пойдем!
Я успела чуть погладить собаку, как Виктор вернулся с варежками в руках, и щелкнул язычком замка.
— Хорошего вечера.
— Не пропадай, родная!
Внизу я увидела родителей Виктора у освещенного окна, они махали нам, и я невольно тоже подняла руку. Это было так сказочно. Это было так, как не бывает больше нигде — теплый дом, уютный свет из залы, семейная пара. На мою поднятую ладонь сам Виктор надел вязаную варежку:
— Нашел, носи. У тебя уже пальцы все белые и нос красный. В другой день подыщем и пальто теплее, потому что твоя мегаполисная одежка только на весну здешнюю подойдет, а не на зиму.
Он дал мне вторую варежку, а потом снял с себя шарф и намотал его на меня. Укрыв и шею и полголовы.
— Спасибо.
— Ты не представляешь, как же я рад, что встретил тебя сегодня. А если бы ты больше никогда не решилась прийти к нам, то я бы тебя и не увидел, да?
— Как можно сюда не прийти? Работы много свалилось, и с родителями дела были.
— Эльса, — он решительно взял меня за плечи, добавив в голос торжественности, — от лица всех дворовых жителей, приглашаю тебя сюда насовсем. Переезжай. Твоя жизнь изменится в лучшую сторону. Ты будешь ездить на континент навещать родителей, тебе не придется расставаться с близкими. А здесь будет больше друзей, больше времени.
— А работа? Я люблю заниматься визуалом, оживлять на несколько минут для людей их мечту или воспоминания. Куда без технологий?
— Придумаем что-то похожее и тут. Пойдешь в Театральный Двор или в печатный. К черту эти гаджеты, от них больше вреда, чем пользы.
Виктор схмурил свои темные брови и заговорил более серьезно, не отпуская мои плечи, а, наоборот, покрепче сжав их пальцами:
— Тебя травит тот воздух, я же вижу. Я видел какая ты сидела в том вагоне — лица нет, измученная, глаза были красные, будто не спала двое суток. Сколько там людей, толкаться в потоке чужаков. Сколько там информационного мусора с каждого экрана, с аудиовещателей, засилие лжеценностей — вкалывать, чтобы потреблять. А жить когда? А сейчас я вижу, что лицо у тебя просветлело, щеки горят, глаза сияют. Тебе тут место.
Я улыбнулась, чувствуя, что лицо и уши у меня действительно горячие.
— Я честно хотел бы видеть тебя здесь чаще, и я себя не в женихи сватаю, а не могу смотреть, как, явно наш человек, гибнет там, — он кивнул в сторону, — где забывается все хорошее и бескорыстное.
— Я тебе сейчас не отвечу, Виктор. Это слишком непростой шаг.
— А по-моему, проще некуда. Ладно, может, не пойдем на набережную Пройдем круг по нашему Двору, а потом я тебя провожу… или останешься у нас переночевать?
Я вскинулась:
— Нет, ты что. Это совсем никак, я лучше домой.
— Как хочешь.
Нюф, взрывая грудью сугробы, носился под окнами, потом аккуратно вынюхивал закрытую арку, из которой я впервые попала сюда, и, набегавшись, стал вышагивать рядом с нами. Мы прошли Двор от края до края пять раз. Я слушала Виктора, который стал рассказывать про то, что последние годы роется в городском архиве, чтобы досконально изучить Сиверск, с самого основания. Детально читает все подряд, надеясь по новостям прошлых лет, по документам проектного строительства понять — есть ли хоть одно упоминание Дворов. А еще у него есть убеждение, что и других городах-миллионниках есть похожие пространства, и есть мечта — побывать там. Он искал что-то, что называл «Путь».
Когда мы прошли через другую арку, поменьше первой, и вышли в трущобы, мой персоник ожил и дал короткий сигнал, Потом еще дважды. Я силой воли удержала руку, чтобы не глянуть тут же на сообщение, и не обидеть тем самым Виктора, который продолжал говорить.
Ноги у меня устали, в навалившейся теплоте не расслабило, а, наоборот, начало немного потряхивать, как будто я еще больше замерзала. Как бы ни было интересно, но я Виктора слышала уже через слово, смотря вперед на просвет между домами и мысленно торопилась туда — сейчас сяду в вагон, доеду домой, залезу в горячую ванну, отогреваясь, и спать! Так хотелось вытянуться во весь рост под одеялом и отключить мозг.
Меня одолевал прошедший день, накатывая на сознание тяжелыми облаками — в детстве со мной случилась беда, родители сделали все, чтобы я забыла убийцу и убитого ребенка, я выяснила это, и на несколько минут снова была, как в детстве, в объятиях мамы и папы. И он не злились друг на друга. Они хотели мне счастья, каждый по-своему, и я пойду на уступки — доучусь на журналиста, помогу отцу со статьями, подыщу себе пару и подумаю о детях. Заглажу свою вину неблагодарности, получив и свою награду — мир между нами тремя, мы снова будем семьей… Кто знает, может, и на предложение Виктора соглашусь. И присмотрюсь к нему, как к «моей любви на всю жизнь», чем он не жених, и чем я ему не невеста? У него со своими родителями теплые отношения, он знает, что такое дом. Он открыт, и зовет меня к себе…
Уши заложило как ватой, и я не могла вникать в рассказ Виктора, но внезапно меня встряхнул и вернул на землю рык Нюфа. Пес бежал все это время то впереди, то позади нас, обнюхивая голые кустики аллеи и лавочки, как вдруг вскинул голову и зарычал, развернувшись всем корпусом в сторону темного проулка. Это был опечатанный и нежилой участок квартала, бетонные коробки домов стояли как стояли, людей с той стороны или вообще шевеления, не заметно. Было еще темнее в глубине, внутри. Ничего не разглядеть.
Нюф расставил передние лапы, ощетинил холку и пригнул голову, зарычав сильнее. Глухо, злобно, предостерегающе.
Я посмотрела на побледневшего, как бумага, Виктора, но он не отозвал пса, и стоял на месте как вкопанный.
— Что там, Нюф?
Тот на мой вопрос стал лаять, оголяя клыки, и делать медленные шаги на встречу невидимой опасности. Я стянула варежку, лихорадочно полезла в карман за наушниками и сунула таблетки в уши, едва не уронив одну в снег из-за трясущихся пальцев. Была тишина. Я залезла в персоник, включая хоть какой-то трек музыки или станции, чтобы активировать возможный поток чужих мыслей, и музыка не прервалась. Виктор, поняв меня не правильно, вышел из оцепенения:
— Не вызывай никого. Меня не видно в толпе, но если прилетят коптеры, так легко остаться невидимкой не получится. Будут вопросы.
Еще несколько секунд собака агрессивно рычала, потом заворчала, и как только для чутья все стало спокойно, Нюф фыркнул. Его поза расслабилась, шерсть на загривке сникла, и он обернулся на нас.