А понимала ли она в полной мере, что старый Сиверск больше не жилой? Та квартира давно оставлена, а сейчас наверняка запечатана, как и многие другие.
Ужинали мы как обычно — ей я приготовила фаршированный перчик с начинкой из говяжьего фарша, тертой цветной капусты и приправ. Со сметаной, с подливкой, в прикуску с льняными тонкими лепешками. А себе черный чай с лимоном. Телевизор работал без звука, тетя с подносом была в кресле а я на диване. Я подумала, что она не включает звук, потому что еще хочет поговорить, но больше не услышала ни слова. Убрав, помыв посуду, я оделась, обулась, взяла коробку мусора и крикнула:
— Я ушла!
Несколько дней ее слова не оставляли меня, а особенно фраза про счастье.
За неделю я дважды была в гостях у Виктора. Гуляли с Нюфом, потом ужинали с его родителями. Один раз я помогала готовить Виктории Августовне и она даже не возмущалась, что меню у меня принципиально другое. Сказала, что если Витя ее не думает набиваться в женихи, то она набивается в свекрови, и будет хорошей мамой. Потом смеялась и обнимала. Много обнимала. Было и приятно и не очень приятно, потому что гораздо сильнее я приучена к соблюдению личного пространства и дистанции. Но открытость и южный темперамент их семьи подкупал, и было хорошо. Разве это преступление — хотеть счастья?
За неделю я дважды появлялась и у родителей, сначала у мамы, куда и папа был приглашен на чаепитие, потом у папы. Куда пришла и мама, впервые посмотрев как живет ее бывший муж. Конечно, она долго ворчала, что в такой берлоге нет уюта, и «опять свое старье не выбросил, что за бардак», но потом снисходительно махнула рукой, заняла место за столом и хвалила все, что я приготовила на обед. Они общались! Они общались друг с другом, не срываясь на ругательства и упреки. Спрашивали вместе о моих делах — с заказами, с новыми курсами, делились своими новостями — о новой статье или новой главе романа. Я не расспрашивала их больше про то лето… И мне было так хорошо! Разве это преступление — хотеть счастья?
За неделю я просмотрела два учебных ролика, написала заметку о художнике. Мне так хотелось отблагодарить родителей за все то, что они сделали для меня, что я постаралась найти в журналистике удовольствие. Параллельно взялась за свои заказы по визуалу. И хватало времени. Я плавала через день в бассейне, через день ходила на гимнастику. Свободно закупала любимые продукты, зная, что у меня снова есть финансовый тыл, и не нужно жестоко экономить ради новых пенсионных накоплений. Я готовила взахлеб сложное и разное, кормила Гранида, носила гостинцы к родителям и Виктору, баловала тетю, ела сама. И радовалась всем этим обычным вещам! Разве это преступление — хотеть счастья?
Признание
— Пятнадцатого февраля я съеду, — оповестил меня Гранид прямо с порога, едва зашел.
— Хорошо.
— Хотел раньше, но не получается, в гор. управлении загвоздка с квартирой.
— Уж вытерплю как-нибудь, — ответила я чтобы хоть что-то ответить, сосредоточившись на наложении ключевых точек снимка на 3D модель в программе. — Не… по…мру…
— Я от следователя. Дело мое тоже закрывают. За недоказанностью состава преступления. Закрепили за мной статус бывшего наркозависимого, медики освидетельствовали трудоспособность. И тебе нужно подтвердить снятие меня с регистрации по твоему адресу. Я выпишусь на свой.
— Как закрывают? — Поразилась я. — Еще же ничего не выяснили, никого не задержали, не нашли…
— Надавили на начальство Черкеса и на него самого. Я из Тольфы, а ворошить там не позволили заинтересованные люди.
— И как же ты теперь?
— Никак. Меня устраивает чистый лист, новое начало без прошлого. Свободен по всем статьям.
— А наказать преступников?
Гранид смолчал.
Я решила отвлечься от работы, все сохранила, и пока Гранид мыл руки с улицы, поставила вариться кофе. Спросила, когда вышел:
— Кофе будешь?
— Буду. Ромашка, почему ты не рассказала мне, что за тобой в трущобах следили?
Пожала плечами. Сама не знала ответа. За последнюю неделю с Гранидом мне было не так просто и безразлично, как неделями раньше. Я не знала, что мне делать с такими противоречивыми чувствами… он — чужой человек, если говорить, как есть, и в тоже время — теперь не чужой. Даже если он весь день молча проводил в квартире, его присутствие я ощущала сильнее, а не как раньше — что фоном маячит.
— Выходит, люди из притонов все еще ищут меня? И откуда-то знают, что ты со мной связана…
— Надеюсь, что нет. Но я тебя не выдам, даже если припрут к стенке.
Улыбнулась, только натолкнулась на такие глаза Гранида, что попытка развеять напряжение легким тоном, провалилась. Он нехорошо сощурился, и процедил:
— Даже не вздумай так сглупить, героиня.
Все последнее время Гранид вел себя как нормальный человек. Его вспышки желчи прекратились, он не обзывался, не доставал меня с оценочными суждениями. Не повторялось и того короткого проблеска улыбчивости и хорошего настроения, что довелось увидеть, когда заболела. Он был неразговорчив, но и не хмур. Погружен в свои дела и мысли, много пропадал где-то, а когда возвращался, то ел, спал, сидел за компьютером или за персоником. Но из-за перемен, из-за изменившегося к нему спорного отношения, не могла вдруг не заметить — когда я за работой, за плитой, за другими делами, увлечена и сосредоточена, Гранид за мной наблюдал. Аккуратно, тихо, задумчиво. Меня его внимание не пугало.
Не чувствовала я в его пристальности плохого или пошлого. Да, жили мы вместе, спали почти рядом, Гранид уже вполне себе оправился, чтобы вернулся интерес к женщинам. Я за жизнь, а в юности особенно, знала липкость похотливых взглядов, различала особый, маслянистый блеск глаз у мужчин, и мысленное раздевание с улыбочкой удовольствия на лице. Он не так смотрел. Иначе.
— Можно отпраздновать «чистый лист». Хочешь ужин особенный?
— Хочу. Давай прямо сегодня. Приготовишь? И коньяка выпьем, а то он стоит у тебя в холодильнике без дела.
Мне показалось, что в его голосе прозвучали нотки какого-то вызова. Будто бы язва вернулась, но при этом Гранид вполне дружелюбно улыбнулся.
Он на счет ужина никаких личных пожеланий не высказал, поэтому я закупила все на свой вкус. Чтобы не возиться с долгой готовкой взяла продукты больше на приготовление закусок — ингредиенты для паштета, шпинатные крекеры с кунжутом, зелень, черные маслины и четыре сорта сыров. На десерт — горький шоколад с апельсином. Оставшуюся часть работы я доделала быстро, успела ко времени и отправила заказчику маленькое превью. Засуетилась на кухне. К семи вечера я и Гранид сидели по разные стороны кухонной стойки и оба подняли маленькие каплевидные рюмки с коньяком.
— Поздравляю.
— Взаимно. Ты, наконец-то будешь свободна.
— Как и ты.
После двух крекерных бутербродов и второй рюмки, он спросил:
— Зачем ты занимаешься тем, что тебе не нравится?
Не совсем поняв о чем он спрашивает, ответила размыто:
— Эта штука называется взрослая жизнь, тут частенько приходится заниматься тем, что не нравится.
— Да ну? Не знал… — Гранид лениво качнул головой в мою сторону, в сторону кухонного уголка за моей спиной: — Ты готовишь. Вкусно, даже простое. Видно, что любишь это занятие.
— Не спорю.
— И ролики у тебя стоящие. С отдачей работаешь.
— Да.
— Курсы тебе зачем?
— Родителям хочу сделать приятное. Я ведь начинала учиться на журналиста, бросила, а их… отца больше всего, тревожит нестабильность выбранного мной визуала. Ты в курсе на сколько это ширпотребная профессия? Теперь я буду немного там и немного там.
— Послушная девочка, — с неприятной ноткой в голосе сказал Гранид и взялся за тарелки с сырами. — Пошли лучше в комнату, а то вдруг я допьюсь до беспамятства, так лучше свалюсь сразу с пола на пол, чем с этого стула.
Я согласилась и всю трапезу перенесли на тумбу, которую выкатила с прихожей зоны. Гранид сел на пол, подсунув под спину свой постельный валик, а я забралась на диван и обняла подушку. Дневной свет ушел, за окном-стеной горел огнями Сиверск, а в комнате осталась включенным только настольная лампа рядом с компом.
— Ты сам чем планируешь заняться?
— Чем и раньше — программированием.
— Уже нашел место, или сам на себя будешь?
— С завтрашнего дня отправлю резюме, а там посмотрим. А ты, если что, сможешь мне снова помочь деньгами?
— Смогу, наверное, если очень надо.
Гранид то ли чихнул, то ли громко фыркнул, и сам себе закрыл глаза худой ладонью. Потом спросил:
— А деньги у тебя откуда? Разве ты на меня еще не все спустила?
— Мне родители помогли. Они скинулись со своих пенсионных.
— Это сколько, если не секрет?
Не чувствуя подвоха, я назвала сумму. Гранид помолчал, пожевал сыр и оливки, над чем-то раздумывая, а потом произнес:
— А сколько ушло на меня, за все сразу? Вплоть до этого куска сыра?
— Я так не скажу, я же не считала.
— С вопросом не отстану, озвучь хоть примерно, округли.
Я припомнила и озвучила.
— Выходит, столько стоила тебе моя жизнь. Лечение, обеспечение, и кормежка. — Он повертел очередную оливку, наколотую на фруктовую вилочку с двумя зубцами. — А ты и сейчас не говоришь мне о том, чтобы вернуть тебе эти деньги, а даже соглашаешься снова помочь, если очень надо.
Я пожала плечами.
— Знаешь, ты такая вся хорошая-хорошая, что аж тошно становится. Иногда это в тебе не заметно, а иногда прям скулы сводит.
— Я не хорошая-хорошая.
— А ты мне деньги без возврата сможешь дать? Я возьму и уйду с концами. Без отдачи, без благодарности… взрослая жизнь называется — это когда за добро скорее пинка под зад отхватишь, а не спасибо?
— А ты такой?
— Такой, — с готовностью кивнул Гранид и очень серьезно посмотрел на меня. — У меня в жизни так, что если сам не выгрызешь, и не смоешься вовремя, останешься ни с чем. Папы-мамы не скинутся. Так что пользоваться нужно всем и всегда при любом удобном случае. Да, Ромашка?
— Откуда я знаю. Я слишком хорошая, чтобы тебя понять.
— Доверчивая дуреха…
Мысленно я с ним не согласилась, но в слух не сказала ничего. Не проклюнулось даже обиды, что обозвал. Я бы дала ему денег, если нужно, но не потому, что такая наивная и бескорыстная дура, а потому что он, куда отпираться, перестал быть чужим. Злое свойство психики, что невольно ценишь того, в кого столько вложила. Или синдром заложника, который сочувствует своему захватчику и сопереживает ему. И еще виновата та вспышка памяти. Тот осколок лета и дружбы. То его мальчишеское лицо.
— А ты… а ты как свою профессию выбрал?
— Это она меня выбрала. Я всегда рвался к компьютерам и хотел познать эти загадки цифрового мира. Как оно работает, как создавать свое?
— Расскажи.
— Зачем?
— Ты все равно скоро уйдешь, без отдачи и благодарности, как сам говоришь. Так хоть расскажи что-нибудь про себя.
Я решила больше не пить. Устроилась полулежа на диване, укрыла ноги пледом и утащила вазочку с колотым шоколадом к себе. А Гранид налил еще рюмку. Бутылка изначально не была полной, и сейчас в ней оставалось на четверть. Он не упьется до отключки, даже если сильно захочет.
— У меня не длинная биография. Я детдомовский, родился и почти всю жизнь провел в городе Тольфа. Самый большой город Большеречья.
— Слышала о таком, знаю.
— Хорошо учился, хорошо сдал экзамены, по программированию учувствовал во всех мероприятиях и конкурсах, так что к старшим классам выиграл гос. стипендию на возможность обучаться вышке бесплатно. К третьему курсу показал себя еще лучше, так что два года практиковался в ОРК. Знаешь, что это?
— Неа.
— Оборонно-ресурсный комитет. Суть в том, что они занимаются продвижением новых технологий в оборонке и добычи ресурсов. Большая часть всего секретна, само собой. Я подписал с ними контракт, что они оплачивают мне оставшиеся два года старших курсов, дают доступ к практике и обеспечивают сверхновым оборудованием. Дальше ответственность за неразглашение и право призвать на три года работы в любое время на любой объект. Закрытая командировка.
— Это как?
— Отпускают работать на гражданке. Но как только государству ты понадобишься как специалист, ты обязан оставить все и отслужить обещанное время на закрытом объекте, решая те задачи, которые перед тобой ставят. И в моем случае призыв по контракту случился три года назад. Меня отправили на север, и я работал над программным обеспечением добычи солнечной энергии…
— Подожди, а это тебе можно рассказывать? Пусть даже и мне?
— А ты разболтаешь?
— И что дальше?
— А дальше… Я создал «Оптиму». Если по-простому, то я написал программу-синтез, объединяющую несколько сложных программ в одну, упрощенную. Стало возможным не только обрабатывать больший объем данных, но и делать это быстрее. Разница — стратегически важная в гонке преимуществ с другими странами, что мы бы опередили их лет на пятьдесят. Я создал то, что сделало бы меня очень богатым. Успей я оформить патент, продать его за процент от потока, успей я заявить об «Оптиме» в новом направлении…
— И почему ты не успел?
— Потому что дурак. В первый же день увольнения, как вернулся домой, радостно выложил все своему другу, своей жене и шурину. Как теперь долой все финансовые трудности, как заживем, как весь мир объездим. Я так соскучился по близкому общению, забыв о том, что они за люди. И про себя и свои правило не доверять никому тоже забыл.
— И поэтому они решили тебя убить?
— Да, — вздохнул Гранид, — поэтому. Друг мой тоже программист, — ему ничего не стоило вникнуть в детали и легко присвоить себе разработку. А она хранилась на внешнем носителе. Я же умный. Я нигде не оставил следов, и никуда ее не копировал.
— Жуть.
— Сейчас ты подумала, как несчастного белого зайку чуть не загрызли серые волки? — Он спросил и коротко рассмеялся. По-злому. — А я та еще свинья. Я к своей цели шел напролом, и даже по головам. Я воровал гаджеты в магазинах, и взламывал платные сервисы через библиотечный комп в те годы, когда не мог ни за что заплатить, живя в интернате. Я подсыпал слабительное в сок своим самым сильным конкурентам на офф-лайн стажировках и конкурсах, когда не был уверен в силах на сто процентов, а стипендия мне была нужна больше жизни. Я так хотел выбиться в люди, что сам воровал идеи у подвыпивших коллег и воплощал их в жизнь быстрее, чем они, колеблясь и раскачиваясь. Я, заядлый холостяк, влюбил в себя женщину со связями и из обеспеченной семьи. Это ее брат работает так высоко, что имеет доступ к программам способным стереть личность со всех баз данных. Я хотел воспользоваться ее возможностями и рвануть как можно дальше от всего, использовать как трамплин. Я никогда не хотел ни семьи, ни детей, а ей наврал, что хочу. Наврал, что люблю ее. И за три года моей вынужденной командировки она нашла себе счастье с моим другом. Хорошим знакомым и коллегой, которому я более-менее доверял. Так что я получил то, что вполне заслуживаю.
Гранид прервался, спокойно закинул в рот последний крекер с паштетом и налил еще рюмку.
— Я хотел воспользоваться ими, а они успели меня опередить и попользовались мной. Я усвоил урок. Даже не злюсь и не хочу мести, пусть оставят меня в покое и забудут. Меня задевает только степень их мер — сдохнуть от наркоты и лихорадки, это слишком жестко даже для такой сволочи как я. Как тебе кажется, Ромашка? Или нормальная мера?
Мы долго молчали. Я доела шоколад, Гранид допил коньяк.
Алкоголь расслабил его, но и погрузил в мрачное состояние. Он сидел на полу, подобрав острые колени к груди, и оперся на них руками. Закрывал на короткое время глаза, задумавшись, потом открывал и смотрел невидяще в сторону входной двери.
— Я пьяный, — сказал Гранид глухо, когда я уже думала, что разговор наш давно закончен, — и поэтому я тебе расскажу то, что никогда и никому не рассказывал… Мне было пятнадцать. Я впервые после многих попыток смог взломать архив с закрытыми данными и узнать, как зовут мою мать и почему она меня оставила. Воображал себе разное и героическое —, она меня спасала, она сама была в опасности и у нее не оставалось другого выхода. Я всю свою сознательную жизнь тогда придумывал эти сказки. А оказалось, что она отказалась от меня сразу же как родила, потому что очень хотела замуж за нового мужчину. Ему такой «прицеп» был не нужен, он своих хотел, но своих никак не получалось. И по полицейским протоколам, которые я тоже нашел, выяснилось, что он ее, такую шёлковую, регулярно бил, и через пять лет прибил насмерть. Она давно в могиле, убийца в тюрьме. Биологический отец неизвестен. А я, ничего не зная, еще десять лет после ее смерти мечтал, что однажды она объявится и все объяснит. Я мечтал, что всему виной обстоятельства непреодолимой силы. Но это предыстория. Я подвожу к тому, о ком на самом деле хочу рассказать.