Нет, я не в гостях. В трущобах, в старой квартире, на тесной кухне — я дома. Из-за него. Из-за Гранида, сидящего позади меня. Вернись мы с ним в мою ячейку в полихаусе, останься в этой дыре, переберись в дорогие хоромы, любые стены с ним будут домом. А он? Что он? В этот момент Гранид не делал ничего особенного, — отделял мясо от костей, мягко отпихиваясь от голодного пса, который лез мордой на стол. Поставил ему миску у мойки и вымыл руки. Вымыл доску и нож. Убрал запасные порции в холодильник, освободил мойку и спросил:
— С чаем будем?
Просто спросил. Обыденно, как будто это наш стотысячный вечер тут, и крутились мы на этой кухне не один раз, делая каждый свое дело, и всегда здесь пахло горячим ужином, и всегда возилась под ногами собака. Много лет вместе. Много лет вдвоем. Без занудства и привычки, а с простым счастьем жизни.
— С чаем.
— Зеленый был, но кончился. Обычный черный сойдет?
— Сойдет.
Гранид включил электрический чайник, засыпал заварку в заварной, и снова сел позади. А я запнулась в действиях и неуклюже сморщила блинчик, попытавшись завернуть рулетом подплавленную сырную начинку. Пять на тарелке лежали ровные и красивые, а шестой вышел мятым.
— Чуть-чуть осталось.
Седьмой, восьмой, девятый. Я выключила конфорку, отставила сковородку и не успела повернуться, как почувствовала, что Гранид слишком близко. Он подошел со спины и обнял меня за плечи, поцеловав волосы и прижавшись щекой к затылку. Не со страстью, как можно было бы ждать от мужчины, а наоборот — даже робко и осторожно, как обнял бы тот Гранид ту свою Эльсу… Я застыла. Оцепенела от внезапности, и не зная, что сделать. От волнения онемев, я пыталась выговорить храброе «я — она», но вышел дурацкий, жалкий всхлип.
Сбросив его руки, кинулась в коридор и схватила рюкзак…
— Эльса, не убегай! Не выдержал, прости меня! — Гранид подлетел к двери, загородив выход и заговорил еще быстрее: — Ты поймешь, когда меня вспомнишь, дай мне тебе объяснить… только минуту, выслушай!
Куда завалились эти фотографии? Я дергала клапан, еле открыла карман, шарила пальцами в пустоте… и добилась одного — рюкзак упал на пол.
— Я к тебе больше не прикоснусь, обещаю! Эльса… это без умысла… не как тогда! — Гранид по-своему понял мою реакцию, испугавшись, что его внезапное объятие для меня лишь пошлое домогательство. — Мы знали друг друга раньше!
Да к черту фотографии. Я сделала шаг, обняла его за шею и прижалась, почувствовав, как сильно колотится сердце и какой он весь холодный и взмокший от резкого волнения. Гранид замолк, как выключили. Только ледяные ладони медленно легли на спину, оттаяв через долгие и тихие минуты. Без тени смущения или прежнего страха, так и стояла — положив голову на плечо и не размыкая рук.
— Эльса… — услышала его гулкий осторожный голос. — Я сегодня спросил Черкеса — с чего вдруг он сказал «сестренка», когда ты ему позвонила. И вытащил, клещами, — всю вашу историю с клиникой, с «незабудкой». Ты их не помнишь, но знаешь… он так сказал. А меня? Хоть немного, хоть как тень?.. Я тебе записки оставлял на всех наших местах. Я все дворы и улицы в Тольфе обыскал. Всегда, когда мог, вырывался в Безлюдье, спустя и год, и два, и три. Даже через восемь лет, я снова туда приходил и оставлял сообщения, думая, что если ребенком тебя куда-то увезли родители то в восемнадцать ты могла вернуться сама. После учебы и службы я последний раз там побывал. И решил, если ответа нет, значит ты умерла. Ты не могла меня бросить, что бы ни держало, за десять лет ты бы вырвалась… Эльса, ведь если ты сейчас меня обняла, есть надежда? Хоть проблеск?
Если открою рот — завою, от его передавшейся тоски и тревоги. Не могла отвечать, ни словом, ни звуком. Хотела одного — слышать, как он ждал и искал, и перебарывать свою необоснованную вину за то, что я в те годы равнодушно жила своей жизнью. Вечно бы его обнимать… но все-таки отступила, отлипла, и взяла рюкзак с пола. Глаза не поднимала, — сил не нашла.
— Что ты там потеряла?
— Фотографии. — В спокойном состоянии обе карточки быстро нашлись, и я протянула их ему. — Сама про все узнала недавно.
— У меня в то время была твоя фотография, пока одна скотина не уничтожила мой тайник… и фотоаппарат, гнида, разбил, и симки с кадрами я так и не нашел. Полжизни бы отдал… а это ты где достала?
— Андрей твое личное дело из Тольфы привез, я выпросила.
— Мне нужно было со слов начать. Не знал с каких… Одно чувство — схватить тебя и не отпускать. Испугал? Обнаглел?
— Нет.
Выдохнула и решилась взглянуть в лицо. Но продолжить словами «Я давно знаю, кто ты» — не смогла. Как оправдаться, что не призналась в этом, а молчала с самого февраля? Изуверка! Гранид надо мной измывался, третируя и устраивая проверки, но и я хороша — уже после коньячных откровений нужно было сказать ему правду.
Все вставало на свои места, срасталось покалеченное, возвращалось утерянное. Я сама чувствовала себя вчерашней «потеряшкой», которой так счастливо сегодня от нахождения самой себя. А теперь и Гранид меня нашел. Стоял у двери все еще бледный и, непривычно к его характеру, растерянный. Такой настоящий, родной и близкий, до каждой колючей ресницы — мой.
От любви ли это было? Мне не разобраться — а чувство приятное, собственническое, наглое — мой. И можно умирать от этого счастья.
— Будь эта «незабудка» проклята…
За стол не сели — тарелку поставили на подоконник, разлили чай и простояли у окна, как в привокзальном кафе, беря рулетики и перекусывая наспех. Я смотрела на крыльцо, разглядывая щербины ступеней и думая о деталях этой скудной картинки, отвлекая себя от того, чтобы не краснеть. Гранид смотрел на меня. И расстояние между нами так, в одну тарелку и было. Его не смущало ничто, как будто нарочно испытывал меня своим пристальным взглядом, то ли издеваясь, то ли серьезно. Растерянность ушла, ее сменила довольная ухмылка. Не выдержала:
— Я сейчас поперхнусь.
— Не могу оторваться, у тебя уши, как угли, красные. Даже мерцают.
— Отстань от моих ушей. Видишь, что взволнованная, и нарочно пялишься?
— Да.
Допив чай и вымыв от масла руки, я расколола волосы и закрыла эти симафорные сигналы. Он тоже сполоснул руки, растормошил отдыхающего Нюфа и ушел в коридор. Пора была уходить. Я закрыла окно, скинула посуду в раковину, в прихожей сунулась обратно в кеды, а пустой рюкзак на плечо.
— Покажи мне Дворы.
— Сегодня?
— Можно пройти хоть через один на обратном пути?
Посмотрела в распечатку — куда ближе идти, и чтобы по времени совпало. Сверилась и с картой, чтобы не спутать улицы:
— До сюда доберемся? Если не путаю, это не очень далеко…
Я ему в адрес ткнула, а он приобнял голову ладонями и поцеловал меня в лоб.
— Теперь тебя ни за что не потеряю.
План
Больше всего я боялась, что встречу Виктора. Я, Гранид и Нюф — попадись все трое на глаза во Дворах, я бы задохнулась от чувства вины и от чувства жалости. Это все было так несправедливо по отношению к нему — по сути, моему другу и замечательному человеку! К счастью, не столкнулась ни с ним, ни с его родителями.
Гранида за руку вести не пришлось. Без труда прошел и через арку, и через внутренние переходы четырех Дворов, оглядывая их бегло, но внимательно. Я говорила в полголоса о том, как они замкнуты сами в себе, какие здесь люди, сколько таких, чем характерен каждый. А когда вышли из последнего — до дома Андрея осталось полквартала.
Следователь уже был у себя. Запустил Нюфа, нам предложил кофе, но оба мы отказались. Сели в зале, где еще недавно перекидывались, как мячиком, детскими воспоминаниями мои повзрослевшие друзья.
— Все, что мог я и моя команда, мы сделали. То, что тебе написал о «войне» Елиссарио — это его реакция на наше прощупывание и внимание к людям в контакте с ним. Хоть и старались аккуратно, но… не-вы-шло…
Андрей отпил свой кофе, покрутил на столе чистый лист бумаги, потер небритую щеку в задумчивости.
— Подключилась Тольфа, вышестоящие настояли на задержании некоторых лиц, а не на слежке за ними. Как результат — лишь одного успели взять и допросить, остальные исчезли с радаров буквально утром, а днем уже были найдены у промзоны — живые, но под дозой и чистые, как белый лист. «Незабудкой» заправили так, что теперь три человека в больнице с серьезным нарушением работы головного мозга, и не могут вспомнить не только, что делали последнее время, но даже и как их зовут. Один, самый тяжелый, практически инсультник — в коме. Зачищает хвосты колодезный. Напрямую на него — ничего нет.
— Остались гонцы.
— Единственный плюс, — согласился с Гранидом Андрей, — но они наотрез отказываются вести хоть кого-то в клинику. И я понимаю — выдавать полиции само существование Мостов опасно со всех сторон — и свои в трущобах не простят, и мы в психушку закроем, а если поверим — колодезные достанут. Молчат, и валят все на Илью, как на мертвого. Он для них непонятно куда пропал уже с неделю…
— А сам Илья? Он согласится вывести нас на клинику. А если что-то мешает, нужно поговорить подробнее и поискать варианты.
— Да, но это задача второго плана. Колодцы — без них, мы ничего не можем. Нужно накрыть притон. Потому и хотел обсудить с тобой — ты должна ему позвонить, Эльса. Договориться о встрече, поговорить, и любым способом вытянуть адрес, место, намек, что угодно, что нас туда приведет. Я, Гранид, Тимур и мой напарник — подстрахуем, распределимся, ты будешь не одна, не бойся.
— Я не боюсь. Я не знаю, что говорить. Елисей в курсе, что я могу открыть дверь в его Колодцы, и ни за что не выдаст мне этого. Потому и считает опасной, потому и хочет использовать в каких-то своих целях… а еще думает, что зачем-то сам нужен мне.
— А вот это как раз объяснимо. Ты Гранида вытащила? Вытащила.
Только собралась возразить, не сразу догнав, что он говорит об их видении событий.
— Ты была в Колодцах? Была. Ты уже как бы адрес знаешь. Теперь ответь мне, законопослушная жительница Сиверска, почему не настучала на притон в полицию? Почему в эту же ночь ты не открывала подъездную или подвальную дверь для наряда вооруженных законников и медиков скорой? М? Нет, притоны продолжили существование, работу, и никто их больше не беспокоил.
Память моя услужливо выдала, почти что слово в слово тон редактора на вечере мамы — «Почему моя жизнь не уничтожена одним вашим словом, одним движением тонкой ручки?»
— Давай сыграем в его версию событий. Эльса, и время больше не терпит. Мы тоже прижаты к стенке обстоятельствами…
— Черкес, — веско произнес Гранид, и не продолжил.
Прозвучало как предупреждение — или не сболтнуть лишнего, или не давить на меня. Андрей его понял, и ответил на не заданный вопрос:
— Я тебя под удар не подставлю, сестренка. Если сплела судьба в клубок всех, то удивляться совпадениям нет смысла. Разговори этого псевдо-редактора. А мы прикроем. Будем рядом.
— Почему ты считаешь, что она должна быть на встрече одна?
— Чтобы он уверился в ее силе. За ней — целая армия, поэтому ей не нужна и охрана. У меня есть идея, которой можно пустить пыль в глаза.
Андрей пересказал мне мою же легенду, придумав и выгоду, и объяснив логику событий, и обрисовав псевдо армию, которая «за мной».
— Я тебя поняла. Ну и задачку ты мне задал.
— Ты справишься.
Его уверенность мне польстила. Не было у меня ни подвешенного языка, ни проницательности, ни умения в беседе выводить на нужные темы. Но он был уверен. И Гранид смотрел на меня без тени сомнения в этом же.
Солги…
В метро на кольцевой линии ехали до пересадки. Места были, но мы не сели, а отошли к концу вагона, подальше от входа-выхода людей — ехать нам еще долго. Слежки и подозрительных не заметили.
— Я тебя ненавидел.
Услышала я негромкие слова Гранида. Он стоял рядом, держась за поручень и спиной к людям, а я, наоборот, лопатками подпирала стенку, и мне был виден весь вагон. Мы были друг к другу почти лицом к лицу, только в шаге по диагонали. Я не спросила «за что?». Если он начал этот разговор, значит, хочет сказать что-то большее.
— Ты нарочно украла все, что принадлежало ей. От цвета волос до любви к готовке… Не имела права, подделывалась, заставляя меня вспоминать и узнавать массу мелочей, которые были ее, а не твои. Знаешь, как раскалывалось сознание от понимания, что ты меня впервые видишь, не узнаешь и не знаешь, и в тоже время один в один привередливо очищаешь с орехов всю шелуху, прежде, чем съесть. Пьешь залпом. Подбираешь под себя ногу, когда садишься и закалываешь волосы в два «рогалика», а не в один, как все другие. Бесило, что ты бесхитростная, неискушенная, доверчивая, — не от искренности такая, а потому что дура. Так мне было проще все себе объяснить, чем поверить, что ты во взрослой жизни, сумела сохранить что-то… оттуда. Я ведь не собирался приходить лично. Программа готова, патент пришел, — все бы переслал через сеть, перечислил деньги и прощай, долги.
— И почему же объявился?
— Получил от тебя сообщение. Помнишь такое: «…Если в городе — будь осторожен, если в трущобах — вдвойне».
— И что? — Честно не поняла я.
— Так не бывает. Ты должна злиться ненавидеть, презирать, — что угодно после февральского случая, но только не беспокоиться о моей участи. Знаю, что не помнишь того дня… меня вымораживало, что что ты постоянно носишь еду, а я взамен ничего. Здоровый лоб, с пустыми руками и карманами — ни денег, чтобы купить, ни смелости, чтобы украсть. На кого злился? На тебя, конечно. Что сделал? Да наврал, что ты, малявка, мерзко готовишь, и что лучше бы не бралась, и тем более не носила сюда.
— Мерзавец.
Я улыбнулась ему, а Гранид, увидев мою реакцию, вздохнул как обреченный:
— Могла бы и пихнуть локтем под ребра за все хорошее. Мне бы легче стало.
Я так и сделала — толкнула его кулаком под левый бок, не забыв, что правый еще и так скован ушибом. Он довольно хмыкнул. И опять стал печальным.
— Раскаивался, мучился, знал, что сильно тебя этим задел, но извиняться — характера не хватало. Струсил. Думал, что ты после совсем не появишься… мы с тобой тогда дней десять от силы, как знакомы были. Но нет, пришла. И принесла клубнику, малину в стеклянной банке и сливки в термосе. Мол, на этот раз не отговорюсь, что плохо приготовлено. Ни словом не попрекнула за прошлое свинство. Неисправимая.
Гранид рассказывал, и голос его все больше тускнел. Он хотел сказать что-то еще, но передумал и замолчал. Я уже догадывалась, почему он такой, и что с ним происходит, только не могла решиться ответить ему взаимными воспоминаниями.
— Эльса… даже тогда, девчонкой, ты мне простила злые слова. Не поверила? Пожалела? Знала, что на самом деле причина в другом? Глупо спрашивать, знаю, что не ответишь. Как бы мне хотелось, чтобы ты вспомнила хоть минуту из того лета.
Я поняла его в этом больше, чем он сам надеялся — Граниду нужно было эхо из прошлого. Взаимность узнавания, уверенность, что он в этом прошлом остался не один. Ему хотелось этого именно сейчас, прямо в глазах плескалось, жгло меня безысходной надеждой, почти отчаяньем:
— Солги. Пожалуйста, три слова — «я тебя помню», и мне будет достаточно. Солги, Лисенок…
Сердце как ожгло. Мне показалось, что я сейчас от собственной затопившей нежности и любви умру. Замерла, застыла. И внезапно упала, как в океан, во все, что еще секунду назад было сокрыто.
— Я тебя помню…
Объявление о станции перебило меня ненадолго, я замолчала, и Гранид благодарно кивнул, подумав, что это все. Даже этой якобы лжи, действительно, хватило на то, чтобы в его лице проскользнуло облегчение. Но как только вернулся обычный фоновый гул, придвинулась ближе, заговорив полушепотом:
— Вор, ты все-таки стал откуда-то утаскивать еду… носил картошку и запекал ее в углях. Часто угощал фруктами и орехами, а один раз приманил белку в маленькой сосновой роще у откоса. У меня она почему-то очень осторожно брала корм, а у тебя прямо на руке сидела. Врун, ты носил меня через заросли крапивы, а когда в шутку сердился, всегда обещал, что в следующий раз меня туда сбросишь. И никогда этого не делал. Храбрец, залез на дикую яблоню с маленькими желтыми яблочками, сладкими как черешня, чтобы набрать самых спелых, и ободрался, когда поехал с непрочной ветки вниз. Обгорел на солнцепеке, пока выискивал самые крупные ромашки для моего венка, а я дожидалась в тени и скручивала из лопухов шляпу. Ты меня не обманешь никакими словами. Ты всегда обо мне заботился — не замерзла, не перегрелась, не устала? Сколько протоптал тропинок, расчистил полянок на наших местах-посиделаках, сколько сделал навесов из хвои и перетаскал бревен для сидушек. Вымок и продрог до костей, когда прятал меня в грозу в расщелине толстых корней под обрывом, а сам загораживал от ветра и дождя. Собрал два мостика через глубокие овраги, чтобы я не рисковала каждый раз прыгать. А едва заикнулась, что хотела бы в Безлюдье полетать на качелях, как уже через неделю ты со своей хитрой ухмылочкой утащил меня к окраине рощи и показал — что сделал их. Из толстого каната и широкой дубовой доски, — как достал, как собрал, как закрепил? Загадка…