Слезы и сопли текут по моему лицу. — Иначе что? — шепчу я надтреснутым голосом, раздутым от сотен пчелиных укусов.
— Иначеж-ж-ж, — говорит он, насмешливо глядя на меня, когда одна пчела ползет по его лицу, а ее острые лапки прокалывают кожу под левым глазом, — ты ж-ж-ж сойдешь с ума.
Глава 36
Я резко просыпаюсь и скидываю с себя ультразвуковой шлем. Грудь тяжело вздымается, сердце бешено колотится. Широко раскрытыми глазами смотрю вникуда. Я должна рассмотреть реальную вероятность того, что я, буквально, схожу с ума.
Свернувшись калачиком на боку, подтянула колени к груди и больно прижала к креслу. Становится хуже. Более продолжительные галлюцинации, ужасы все ярче − более неконтролируемые, как шторм, циклон. Возможно, не разум представителя Белл был таким хаотичным и жестоким. Может быть, это я отравляла его разум.
Что происходит, когда я теряю контроль? Что происходит, когда не могу остановить бурю, когда не могу избежать кошмара? Я в ужасе смотрю на кресло. Что, если я застряну в грезах? Нельзя представить более совершенный ад, чем быть пойманным в ловушку в собственном уме.
− Я так рада, что на этот раз все прошло спокойно и мирно! − голос мисс Уайт разносится в комнате на второй камере. Я замираю. Мне так хотелось поскорее убраться отсюда, что я забыла, насколько важен этот сеанс.
Ответ представителя Белл слишком низкий, чтобы я могла разобрать, но он, кажется, довольно положительно относится к грезам. Я включаю видео и вижу, что мисс Уайт назначает ему новые встречи. Меня охватывает тревога − чем больше встреч, тем больше времени я провожу в его мечтах, а значит, больше шансов застрять в кошмарах. По коже бегут мурашки от ощущения воображаемых пчел.
Я все еще в комнате грез, когда мисс Уайт открывает дверь. − Элла! − восклицает она. − Ах, милая девочка! Что ты обнаружила?
Я уклоняюсь от вопроса. − У Белл были хорошие грезы?
Улыбка мисс Уайт исчезает. − А есть причина, по которой они не должны были быть?
− Мне было трудно проникнуть в его мысли, − говорю я.
Мисс Уайт тяжело присаживается рядом со мной. − На снимках нет ничего необычного, − говорит она. − Я заметила, что во время раздумий представитель часто двигал руками, как будто пытался отмахнуться от насекомых.
Или пчел…
− Он был на улице со своим дедом во сне, − говорю я. − Там были жуки.
И сто миллионов пчел.
− Ты обнаружила что-нибудь полезное? − спрашивает мисс Уайт.
− Я думаю, что дедушкины грезы происходят из его мыслей о семье − что понятно, учитывая обстоятельства.
− Но у него были грезы о своем дедушке до того, как на его семью напали. Им угрожали до взрыва андроида?
− Мисс Уайт? − спрашиваю я, заглядывая ей в глаза. − Вы… вы беспокоитесь?
− Беспокоюсь?
− То, что мы делаем… правильно?
− Я… я не уверена, − признается она. − Я хочу защитить нашу нацию, нашу семью, чтобы сепаратистская война никогда не повторилась, но…
Но.
Она потирает свою железную руку, которую она потеряла на войне. − Это было ужасно, − говорит она, отводя от меня взгляд. − Война. Я даже не видела никаких сражений, но я была там, когда Валлетту бомбили, я видела, как город тонул в море… − ее голос срывается, и я вижу непролитые слезы в ее глазах. − Да-да, это того стоит. Если мы сможем гарантировать, что такая война никогда не повторится…
Я прикусываю губу. − Не уверена. Быть может, некоторые войны стоят того, чтобы воевать…
Мисс Уайт кладет руку мне на колено. − Это террористы, они убили твоего отца, Элла, − говорит она. − Что может быть страшнее, чем сражаться с ними?
Я киваю, но больше не смотрю ей в глаза. Это неправильно. Джек не был похож на террориста, и я не думаю, что он в принципе причастен к убийству отца.
− В любом случае, грезы, − добавляет мисс Уайт, − помни: грезы часто бывают символическими, как сны. Если у него была какая-то неотложная мысль, она должна была появиться в его грезах.
Я тупо смотрю на нее. Я чувствую себя такой опустошенной. − Грезы начались со шторма, − говорю я.
− Шторм?
Я киваю. − Циклон. Но поскольку с неба падала только кровь, я почти уверена, что это было связано с тем, как его жена и дочь были убиты вчера.
− О, Элла, − говорит мисс Уайт, обнимая меня. − Какой ужас! — она железной рукой сжимает меня еще крепче, прижимая к себе.
Я отталкиваю ее. Не хочу, чтобы меня трогали. Не хочу думать о циклоне, пчелах, моем отце. Мисс Уайт выглядит немного обиженной, когда я отдаляюсь от нее, и я чувствую себя виноватой. Она ведь здесь только для того, чтобы помочь моей маме и после того, как она узнала, что я могу помочь правительству. Она не виновата, что я начинаю сомневаться во всем, включая правительство, на которое она работает. На которое Я работаю, напоминаю я себе.
По крайней мере, пока.
Сегодня, я получу ответы сегодня вечером, когда ворвусь в сознание Джека. Кожу покалывает, и я вспоминаю, как тысячи пчел жалили и поедали меня изнутри. И вдруг мне становится страшно. Может быть, я утратила способность проникать в чужие сны. Может быть, если я войду в сознание Джека, я никогда не смогу уйти. Пчелы проглотят меня живьем.
И тогда, как сказал папа, я сойду с ума.
Я прикусываю губу. Ведь папа ничего не говорил. Все это было галлюцинацией − включая его самого.
Может, я уже сошла с ума.
Глава 37
Я та еще сова, но за кофе обычно добираюсь только часам к десяти. Не очень-то мне хочется свалиться перед Джеком от недосыпа. К полуночи я превращаюсь в сплошной нервный комок.
Я не должна этого делать. Не должна впускать члена Зунзаны в свой дом, где находится мама, где есть Грезы. Я должна ввести код «паника» на манжете, как только увижу его.
Я должна.
Вместо этого я поднимаюсь по небольшой лестнице в конце коридора, что ведет в сад на крыше. Мама часто проводила здесь время, постепенно засаживая террасу перцем помидорами, фасолью и горошком, вьющимися желтыми розами и веточками незабудок, спрятанными по углам. Теперь сад совсем не такой цветущий, как до болезни мамы, но все еще подает признаки жизни.
Скамейка у водоема обычно завалена инвентарем: грязной лопаткой, несколькими ведрами и корзинкой, в которой я собираю овощи. И сейчас на ней сидит Джек. Хоть я и ждала его, но видеть человека, который тесно ассоциируется с терроризмом, сидящим на крыше моего дома, — странно.
Толстый жук пролетает мимо моего уха, и я яростно отмахиваюсь от него, подпрыгивая от жужжания. Это всего лишь жук, но сердце колотится просто бешено.
Пчелы. Повсюду пчелы. Ползут под кожей, пережевывая мою плоть.
Я подавляю дрожь.
− Давай покончим с этим, −прошу я.
Джек встает.
− Значит… все, что нужно, − это толькочтобы я погрузился в грезы, и тогда ты снова мне поверишь?
Что-то вроде того.
− Да, − отвечаю я.
Джек хлопает в ладоши, как будто только что закончил что-то строить и гордится своим достижением.
− Прекрасно! Чем скорее ты снова начнешь доверять мне, тем легче будет. Хотя, честно говоря, я понятия не имею, как ты можешь мне не доверять. Посмотри на меня. − Он выпячивает подбородок и ухмыляется. − У меня очень «надежное» лицо, тебе так не кажется?
− Помнишь, как я ударила тебя у могилы отца? −спрашиваю сентиментальным голосом.
− Да, − осторожно отвечает Джек.
− Ты хорошо смотрелся с разбитой губой.
− Стыд − это исцеление. Я выглядел немного опасным, да?
− Я могу ударить еще раз, если хочешь.
Джек вскидывает руки.
− О, нет, не могу причинять тебе такие неудобства.
−С удовольствием сделаю это снова.
Джек отрывисто смеется, пока доходим до лестницы.
− Тихо, − приказываю я.
Он вскинул бровь.
− Не хочешь, чтобы кто-нибудь увидел, как ты крадешься с таким чертовски красивым мной?
− Не хочу будить маму.
К его чести, Джек тут же трезвеет. Он молча спускается за мной по лестнице. Мы крадемся мимо маминой комнаты, через квартиру. Джек реагирует только тогда, когда видит зияющую дыру там, где когда-то была наша комната интерфейса — а ныне обгоревшие останки, накрытые брезентом.
Джек открывает рот, но не издает ни звука. Он просто смотрит на всю эту разруху, пока я не тяну его за руку к двери, а затем к лифту, который ведет вниз, на этаж спа ментальных Грез.
− Итак, эти грезы… −начинает он нервно, когда двери лифта открываются.
− Мечтать не трудно, − отвечаю я. − Так же легко, как засыпать.
− О, я знаю, − говорит Джек. − У меня уже был такой опыт.
Я недоверчиво смотрю на него.
−Я имею ввиду, что у военных есть нечто подобное, − уточняет он.
− Нет, это придумала мама, она не продала свою формулу.
Джек пожимает плечами. − У них были комнаты отдыха после интенсивных тренировок или стычек.
− Это совсем другое дело, − говорю я, когда мы достигаем подвального этажа здания. − Ладно, значит, грезы − это в основном сны о воспоминаниях. Мне нужно, чтобы ты сосредоточился на воспоминаниях обо мне. У нас есть мониторы, которые могут показать, снится ли тебе то, что действительно произошло, или ты это выдумываешь.
−То есть, я всегда могу сказать, что мечтаю о тебе с тех пор, как мы встретились, но на самом деле мечтаю о чем-то другом. Тогда ты не узнаешь, реален мой сон или нет.
Я злобно ухмыльнулась, открывая дверь в комнату грез. − О, я узнаю, поверь.
Джек прыгает в сенсорное кресло, как в шезлонг, и протягивает руку за электродами. У него нет подходящего наруча, поэтому это усложняет процесс мечтаний, но не делает невозможным.
Я опускаю ультразвуковой шлем на голову Джека и даю ему затянуться ярко-зеленым наркотиком грез. Когда он засыпает, я бесшумно выскальзываю из сенсорной камеры в рубку управления. После чего включаю сканирование мозга и настраиваю монитор, который показывает активность мозга. Я хочу знать, являются ли воспоминания, за которыми я собираюсь шпионить, правдой или же воображением.
Добравшись до второй камеры, я работаю быстро, подключаясь к механизму и накачивая себя еще большим наркотиком грез. Не имеет значения, что я выпила четыре чашки кофе − как только наркотик попадет в мой организм, я отключусь.
Меня ошеломляют виды, запахи, звуки всей Новой Венеции. Свет становится ярче, воздух пропитан запахами пастицци* (*Прим. ред.: Пастицци — традиционные мальтийские булочки с сыром или другими наполнителями) и медовых колец, гудки и сирены так раздражают, что я закрываю уши руками. Я не могу сосредоточиться в этой какофонии звуков.
В центре столпотворения — грезы, но не совсем те, что я знаю. Прыгающая неоновая овца больше и блестит ярче, мигающий лозунг мигает беспорядочно.
Это память Джека, и для него новая Венеция была хаотичной массой образов и звуков. Интересно, как долго он был в городе на тот момент. Интересно, он все еще считаетновую Венецию такой же? Для меня город так же удобен, как и моя квартира.
Джек начинает входить в Спа-салон Ментальных Грез, но колеблется. Он, кажется, испугался. Затем останавливается у окна, нервно проводит пальцами по волосам, пытаясь пригладить их. На нем мятый костюм и начищенные ботинки. Он пытается поправить галстук в отражении на блестящей поверхности окна.
И затем…
Я иду к нему.
Я.
Это не я − это воспоминание обо мне. Воспоминание меня более совершенно, чем настоящая я. Она больше похожа на лучшую версию меня; на то, как я хотела бы выглядеть, чем на то, какая я на самом деле. На мне черная майка, джинсы, кроссовки и подвеска в виде печенья. Волосы собраны в хвост. Кажется, я возвращалась с йоги в Центральных Садах − я занималась этим до того, как маме стало хуже. В воспоминании я занята своим наручКОМом, просматривая сообщения.
Я смотрю, не в силах оторваться от воспоминаний Джека.
А затем Джек отворачивается от окна, где в отражении поправлял галстук, и видит меня. Город исчезает.
Сонный пейзаж − серый и пустой, не бесплотный, просто пустой. В какой-то момент город был там, такой властный и огромный, а в следующую секунду он исчез.
Это происходит так внезапно, что я начинаю задыхаться.
Значит, это правда. Джек действительно встречал меня раньше. И когда он увидел меня впервые, весь мир для него померк.
Глава 38
Я не могу понять, что вижу.
Я… я и понятия не имела, что когда-то встречала Джека. Но когда он увидел меня в первый раз… он видел только меня, все остальное исчезло. И через его глаза − это была та самая Я, которой мне хотелось быть. Он видел меня лучше, чем я есть на самом деле.
Едва дыша наблюда., как мы разговариваем в его воспоминании. Мир вокруг Джека и его воспоминания обо мне медленно всплывают, но грань исчезает. Свет теперь тусклый, едва видимый. Звуки приглушены. Запах лимонов и лаванды − как и мой шампунь − сильнее запахов еды, продаваемой уличными торговцами, вездесущая соленость в воздухе.
Я изменила восприятия Джеком мира.
Его воспоминания ускоряются по мере того, как он следует за воспоминаниями − я погружаюсь в грезы. Он встречает мисс Уайт, они разговаривают. Мои глаза танцуют над картиной воспоминаний Джека в первые дни его работы в Грезах в качестве помощника мисс Уайт. Она никогда не позволяла ему заниматься серьезными делами, но он поддерживал графики и данные, помогал ей с клиентами-спа, но не с грезами.
И я замечаю, что он смотрит на задний план, а не на нее. Он смотрел на меня.
Теперь, когда я вижу его воспоминания, это так странно. Но я не могу не обратить внимание на то, как Джек думает обо мне в своих воспоминаниях. В каких бы воспоминаниях я не появлялась, его мир становился сразу ярче, слаще. За пределами моего сияния он тусклый и темный.
Вскоре память Джека замедляется − примерно через месяц после того, как он начал работать в Грезах. Он видит, что я плачу. Я помню ту ночь. Не Джек, − но я помню, как плакала, сидя на скамейке на крыше нашей квартиры. В тот вечер мамины врачи заговорили об уходе после смерти, и их лечение было направлено на то, чтобы мама чувствовала себя комфортно, а не пыталась найти лекарство.
В ту ночь врачи отказались от нее.
Я закрыла глаза, вспоминая. Я поднялась по лестнице в мамин сад − к сожалению, заброшенный на тот момент, почти все было мертво, а в гидропонной системе начали цвести водоросли. Я села на скамейку и заплакала. Я ничего не скрывала. Несмотря на то, что я сидела на крыше, в одном из самых больших городов в мире, я чувствовала, что это самое уединенное для меня место − вне пределов слышимости от всех остальных, в месте, куда мама больше не могла попасть.
Когда я думаю о том времени, я вспоминаю насколько мне было одиноко.
Но в памяти Джека он там. Он услышал меня с улицы и поднялся по пожарной лестнице. И нашел меня.
В памяти Джека он был со мной. В своей памяти − я одинока.
Каждая деталь верна. В тот день я была именно в этой одежде, на штанах было горчичное пятно. Это было лето моей несчастной челки, и вот она, в памяти − мое лицо.
Но Джека нет в моей памяти о той ночи.
В этом воспоминании, в его воспоминании, которое я наблюдаю, Джек обнимает меня до тех пор, пока я не перестаю плакать, а затем, в его воспоминаниях, я смотрю ему в глаза, и мы целуемся.
Я помню, как плакала в ту ночь, а потом легла спать одна. Но мои губы в синяках. Я прикасаюсь к ним, наблюдая, как мы целуемся. Я закрыла глаза. Кажется, я помню прикосновение его губ к своим. Давление, его вкус.
Нет.
Я открываю глаза. Это не реально. Мы очнемся от Грез Джека, и экраны покажут мне, что все это − плод его воображения. Но часть меня хочет, чтобы это было реальностью. Та часть меня, которая помнит, как плакала в одиночестве. Хотела бы я, чтобы в ту ночь там был кто-то, кто мог поцелуями прогнать боль.