— Ты окажешься дома через два месяца, клянусь чем угодно, — сказал Данир. Даже чуть раньше, к сожалению. Что, теперь ты согласна договариваться?
— И мы должны быть счастливы? Два месяца?
— Хотелось бы. Почему нет?
Надо было сказать ему, почему. Если он сам не понимает. И она не из тех, кто поверит, что кольцо, которое она не выбросила, действительно имеет какое-то серьёзное значение.
— Данир, мы не будем ни о чем договариваться. Кроме возвращения меня домой. И это не договор. Это ты пообещал, а я поверила. Понимаешь?
Его взгляд потух, похолодел.
— Хорошо. Только я всё равно пока не сдаюсь.
Ну конечно, он не понял.
А она вдруг подумала, что не желает отказываться от подарка, который ей предложили, ведь это может быть единственный раз в её жизни — даже если жизнь будет долгой. И этот подарок — не вилла. И тем более не самолёт. А в памяти всплыла строчка: «Жизнь — это миг, за него и держись…»
Вот, миг. А тут — целых два месяца.
— Данир Саверин, это я сдаюсь. Просто я не могу быть счастлива, если всё это время буду отрабатывать контракт. Так что не надо договоров.
Он продолжал хмуриться — то ли она плохо объясняла, то ли он удивительно туго соображал. Надо же, виллу предложил, капиталист чОртов, а она не оценила! Да у неё дома и грабли есть. В сарае.
Она прошла эту пару шагов, что их разделяли, обняла Данира и прижалась к нему, поцеловала в подбородок.
— Будем мы счастливы, не будем счастливы… Давай просто будем?
И когда он поспешно, ловя момент, начал её целовать, то смотрел всё ещё недоверчиво. А потом подхватил на руки и отнёс на кровать, положил на одеяла как можно дальше от того места, где недавно лежала девушка-кошка. Поцелуев хотелось ещё и ещё, и платье само услужливо соскользнуло с плеч…
Потом Данир уснул сразу, а Катя долго лежала в кольце его рук и смотрела на тёмные тени, которые иногда скользили по углам. А потом где-то совсем близко раздался переливистый волчий вой — не жалобный, нет. Хозяйский, даже какой-то торжествующий.
Пусть два месяца. Такие каникулы между прошлым и будущим. Пусть будут. Она беременна. Ну и что? Она опять чувствует себя отлично. Нет пока ненужного ребенка от ненужного мужчины, и не будет через два месяца. Данира это никак не касается. Это лишь её дело. И она найдёт деньги на клинику и наркоз…
Часть 9
Катя и радовалась, что на весь день осталась предоставлена самой себе, и заскучала, ожидая Данира. Вот такое противоречивое ощущение. Радость — потому что одиночество днём означало свободу и самостоятельность: осмотреться, и без Данира — потому что вдруг он захочет помешать. Запретил же он Турей объяснять ей некоторые вещи. А то, что осенью дни такие короткие, а ночи длинные — тоже хорошо, они проведут вместе больше времени…
Теперь, когда решение было принято, ушли сомнения и всё стало просто. Пропало беспокойство, мысли о том, насколько неправильно она поступает. Окружающая действительность, мягко говоря, необычна? Ну и что же. Кто-то в её мире покрутил бы у виска, услышав, что она на второй день знакомства закрутила любовь с оборотнем? Собственно, упоминания оборотня уже хватило бы для неоднозначной реакции. Это если она вдруг принялась бы кому-то рассказывать, конечно.
Да пусть идут лесом все несогласные! Ей так хорошо было. Может, то, что ей твердят про кольцо — не совсем чепуха?
Зря она тогда ушла от Савериных. Это вообще непростительно. Может быть, ещё раз, или даже не раз она поговорила бы с айей Лидией, и та нашла бы слова, чтобы объяснить, чтобы можно было поверить. Может, доказательства тоже нашлись бы. Айе Лидии нужна была помощь. А Кате захотелось семью, ребенка, двигаться дальше, поэтому она выбрала Руслана. Не влюбилась, а именно — хотелось двигаться дальше, в семью, в отношения. Теперь это понятно. Влипла она… в отношения. Глупая…
Айя Лидия пыталась излечить Данира. От проклятья. Конечно, если можно так выразиться — лечить от проклятья. И если бы получилось, наверное, ни о каких двух месяцах сейчас не было бы и речи. Что случится через два месяца?!
Данир не скажет. Он даже попросил не говорить об этом с ним. Не думать, не вспоминать об их сроке. Два месяца и всё. Но она ведь так ничего и не пообещала, верно?
Катя сама спустилась вниз по тропинке, прихватив ведро — не такая уж она беспомощная. Старалась, конечно, ступать осторожно и смотрела под ноги. Впрочем, нога не болела, и ничто не напоминало о вчерашней неприятности. Волчица, подруга волка-сторожа, следовала по пятам, и это даже успокаивало.
Внизу действительно текла, пенилась между камней узенькая горная речка. Катя зачерпнула воды, понюхала, попробовала, покосилась на волчицу — та вроде смотрела одобрительно. Ну вода определенно вкусная. Если бы ещё не тащить её вверх.
Катя оставила ведро и прошла немного вдоль русла, прогуляться и посмотреть окрестности. Что сказать — её занесло в чудное место. Обустроить бы тут всё, и чтобы были баня, и газовая плита, и электричество…
Вдруг впереди, как раз на её пути, кто-то появился. Вынырнул из просвета между большими камнями? Человек. Маленький. Да человек ли, или ещё какой-нибудь зверёк в человечьей ипостаси? Катя быстро оглянулась на волчицу — та была спокойна, даже хвостом помахала. А человек замер, увидев Катю, и издалека ей поклонился. И невозмутимо двинулся навстречу.
Мальчишка лет десяти или чуть старше. Темноволосый, худой, жилистый, длинноволосый. Тоже волк? Волчонок. Он тащил на плече большую корзину, похожую на ту, с которой приходила вчера Турей.
Он подошёл, поклонился опять, придерживая корзину, и выразительно принюхался — даже крылья носа затрепетали. Ах ты ж… волчонок.
— Ты волчонок? — прямо спросила Катя и улыбнулась.
— Я волк, айя Катерина! — ответил тот звонко и немного вскинул подбородок.
Имя Кати он, кстати, выговорил легко и отчетливо — тренировался?
— А как тебя зовут, волк?
— Я Мих. Мих Черрин, моя айя.
Он был гораздо смуглее Данира, с темными волосами, у каждого виска среди волос болтались косички, на кончиках туго перевязанные шнурками. Турей была светлокожей, но более тонкие и выразительные черты лица мальчика повторяли её черты с хорошей степенью сходства.
— Ты сын Турей? Ко мне идешь? А тебе не тяжело? Помочь, может? — действительно, корзина выглядела серьезно и заметно оттягивала не слишком пока широкое плечо мальчишки.
— Что ты, айя! — воскликнул он с обидой. — Разве это ноша! Ты думаешь, я слабее тебя? Думаешь, я… — он умолк и поднял подбородок ещё выше.
— Я такое не думаю, Мих. Ты ведь волк, — поправилась Катя и посторонилась, пропуская отважного юного оборотня.
— Это вы, айя Катерина? Что вы здесь делаете, скажите на милость?! — раздался позади голос Турей.
Мих хмыкнул и заторопился, буркнул что-то волчице, и она побежала с ним рядом. А к Кате торопливо приближалась Турей, тоже с корзиной, только гораздо меньше.
— Что вы тут делаете, моя айя? Я же велела вам поберечь ногу. Только дети бывают такими неразумными и не слушаются, айя. Опять покалечитесь и не сможете ходить, а ведь в храм надо зайти своими ногами, да ещё босыми. Что айт Данир станет с вами, с хромой, делать? На руках носить? Ну, может, ему это, конечно, и в радость, да только после храма ему и на другое силы понадобятся…
— Какой храм, Турей? — Катя замерла.
— Да в ближней поедете, он сказал. Это выше в горы подняться надо, немного. Ну так что ж? Хороший храм. Я, как сына родила, шесть раз в год туда молиться хожу, пешком. Туда, говорят, каждый шаг уже молитва…
— Погоди, Турей, — взмолилась Катя, — тебе Данир сказал, что сбирается в храм со мной? А зачем?
Спросила и сама поняла глупость вопроса. И Турей посмотрела странно.
— Ох, айя Катерина. Не знаю я, зачем и почём, но надо сейчас платье подогнать для вас, и башмачки. Так что пойдёмте уж, не будем время терять!
Но ведь и правда — зачем? Если она поняла верно, причём из вчерашнего рассказа той же Турей, надетый в храме браслет окончательно завершит заключение их брака. С Даниром они об этом не говорили, она и не помышляла пока что ни о каких серьезных церемониях. Зачем — на два месяца?..
— Пойдемте, айя, — строго сказала Турей. — А сюда вы за водой, что ли, пришли? Ручей куда ближе. И нарзанный источник тут неподалёку есть, я покажу. Выпьешь из него — так прямо на глазах силы прибывают!
Катя под неодобрительным взглядом Турей воды всё же зачерпнула, хоть и неполное ведёрко. Совсем не тяжело, и не зря же спускалась! И ведро понесла сама, не отдала. Турей недовольно пыхтела, но не стала настаивать.
Платье оказалось ярко-красным, из плотного шелковистого льна, с вышивкой мелким бисером по вороту, рукавам и подолу. Бисер — чёрный и разные оттенки серого, а узор напоминал цветы. По бокам платье шнуровалось, и села на Катиной фигуре очень даже неплохо. Длина?..
— Длину добавим, на три пальца, — решила Турей. — Я специально взяла ленты. Хорошо будет. А Мих пока башмачки стачает. Берись за работу, бездельник, у тебя время до вечера! Будет удобно, айя, и не скользко, по нашим тропинкам ходить самое то! И не упадёте, и в пропасть не сорвётесь — подошвы заговорённые! К знахарке носили, айт за всё заплатил!
Башмаки с заговорённой подошвой, какая прелесть. Как раз для растяпы, которая и на ровном месте кочки найдёт.
Действительно, Мих извлёк из своей корзины вырезанные из мягкой чёрной кожи заготовки, примерил их Кате на ногу, сделал отметки и ушёл за порог, сел на чурбак у раскрытой двери, инструменты разложил перед собой на куске кожи. Ну конечно, внутри этой хибары шить нельзя — слишком мало света. Электричество тут насущная, но такая невозможная необходимость.
— Вы не беспокойтесь, айя Катерина, — Турей по-своему истолковала Катин озадаченный взгляд, — не смотрите что мал, сошьёт, как лучший мастер!
— А вы сами шьете себе обувь?
— Мы? Шьем. Вся семья наша — башмачники, и лавку держим, и на заказ обуваем. И сынок тоже, уже башмачник. Будете довольны, точно говорю, ещё несколько пар закажете. Айт вам велел и меховые сшить. Холодает, снег скоро ляжет.
— И что, в заговорённых башмаках точно не упадёшь? С обрыва, например?
— А как же, Айя, — серьёзно подтвердила Турей. — Не упадёшь. Только прыгать придётся. Но вы-то не станете?
— Не стану, конечно, — вздохнула Катя. — А платье? Ты и портниха?
— Да что платье? Каждая женщина шьет.
Она подошла к сыну, нагнулась, что-то ему сказала, водя пальцем по кожаной заготовке. А волчонок её выслушал, а потом, стрельнув глазами в Катю, пошептал что-то матери на ухо. Турей заулыбалась, тоже оглянулась на Катю и всплеснула руками:
— Вы хлеб ставьте, айя! Пора уже!
— Хлеб? — озадачилась та. — Но ты ведь принесла большую булку!
— Это чтобы днём не голодать. Но вам-то перед храмом надо хлеб испечь! Как же. Всегда пекут хлеб. И с собой возьмёте. Это же на счастье[N1]!
Сплошные сюрпризы. Попадись ей сейчас Данир, услышал бы много интересного! Хотя, конечно, добрый здравый смысл напомнил: Данир ушел, когда она спала. До рассвета. Им некогда было разговаривать. Но — разбудил бы, подумаешь! Зачем нужна спешка, почему нельзя отложить поход в храм — это уже другой вопрос. Зачем и, главное, как печь хлеб, если она не умеет — уже третий. Как вообще печь в этой печке? Не надо больше считать вопросы, они растут, как снежный ком.
Но ведь она согласилась. У здешней жизни есть свои правила, и печь хлеб — это не страшно. Это даже любопытно, если на то пошло. А об остальном можно поговорить.
— Турей, я не знаю, как печь хлеб. Подскажи?
— Как это — не знаете? — не поняла Турей.
— Никогда не пекла. Я только покупала хлеб. У нас его все покупают.
— Шутите, айя? Это где же такое несчастное место? — на лице женщины было самое искреннее недоумение.
— Турей, ну ведь вы башмаки людям шьёте, и их покупают, да? А если бы все шили сами?
— Так то ж башмаки! — она махнула рукой. — Учиться надо, руку набить, это непросто. А хлеб что? Мука, вода, закваска, соли добавить да чуть подсластить, если нравится. К тому же если бы башмаки нужно было жевать каждый день, то все бы умели, не сомневайтесь!
— С тобой сложно спорить, Турей! — рассмеялась Катя. — Хорошо, я поняла.
Бабушка иногда пекла хлеб. Это была её ностальгия по молодости, проведённой в глухой деревне, куда хлеб привозили раз в неделю, и то необязательно. Катю она научила только пирожки печь и булочки, а хлеб — зачем? За углом магазин. Во всяком случае, Катя представляла себе процесс. Тонкости — нет, а процесс в целом — более или менее. И потом, Турей перешивала подол у платья, волчонок Мих шил башмаки, а Кате заняться было нечем. Она отыскала в сундуке деревянную кадушку, похожую на гибрид бочки и тазика. Муку вчера принесла Турей, и закваску тоже — уже тогда можно было забеспокоиться, для чего! Соль, мёд есть. Сахар волки в хозяйстве не держат. А вода? Её как-то незаметно выпили. Кажется, есть повод прогуляться, хотя бы снова к речке. Не так уж далеко.
Катя переобулась в кроссовки, которые, увы, не заговорённые, и взяла ведёрко.
— Я за водой схожу, Турей. Не беспокойся, со мной опять волчица пойдёт, — почему-то она в этом даже не усомнилась.
— Куда? — Турей так и подскочила. — Что, воды мало? Бестолковая я, надо же было сразу принести. Нет, айя Катерина, вы не пойдёте. Я сама на ручей схожу.
— Тогда и я с тобой. Узнаю заодно, где тот ручей.
— Нет, айя! — заволновалась женщина. — Не пойдёте вы! А если упадёте? Вы к нашим горам непривычны. А голова закружится? Что я айту Даниру скажу! Нет, и не думайте!
Она выдернула у Кати из рук ведерко и умчалась — быстрее, чем та начала возражать. Мих хихикнул и ниже склонился над работой. Посоветовал:
— Да не надо с матушкой спорить, айя. Я точно знаю, я пробовал!
— Хорошо, не буду спорить, — согласилась Катя, тоже развеселившись.
Странная у них, что ни говори, субординация. Леди и служанка, вроде бы, точнее — айя и служанка, смысл как будто тот же, но эта служанка вертит леди как знает, ещё и покрикивает.
Что ж, кто может, тот и вертит. Катя пока не может, так что лучше ей ещё какое-то время сидеть ровно и дышать глубоко.
— Там есть сыр и мясо, — сказала она, — не хочешь пожевать, а, Мих?
— Очень хочу, айя, — безо всяких вежливых виляний согласился мальчик.
Ну конечно, чтобы здоровый мальчишка в этом возрасте и на свежем воздухе не хотел есть?! А тут ещё и волк. А воздух в этих горах чудесный, свежий и вкусный, и аппетит от него разгорается зверский… волчий, вот именно.
Катя соорудила из хлеба, сыра и мяса по солидному бутерброду — ах, сюда бы ещё помидоров! — вернулась к Миху.
— Руки мыть будешь?
Тот только заулыбался, отложил работу, с поклоном взял угощение и сразу впился в него зубами. Катя тоже принялась есть. Между делом спросила:
— Ты видел сегодня айта Данира, Мих? Он к вам приходил, да?
— А как же, — закивал тот. — До свету ещё.
— Ну да. Распоряжения оставить. Как бы он в волчьем облике это делал?
— Да обычно, — удивился Мих. — У нас по-волчьи все почти понимают. Чтобы нормально поговорить — это мало кто, а поймут — это запросто. Чтобы поговорить, лучше перекинуться, конечно. У волков ведь глотка другая. Но все равно можно.
Не то чтобы Катя очень удивилась — она ведь слышала уже эти «разговоры» с волками. Но уточнила:
— И что, обо всём поговорить можно? Совершенно обо всем?
— Почти, — кивнул мальчик. — Что-то далекое от волчьей жизни сложно объяснять. Математику — очень сложно. Грамматику — почти невозможно. Географию — можно, но исподволь. А про лес, и как охотиться, и где дичь, и где что растёт, куда идти, где встречаться — это запросто, волчий язык для этого и есть. Дикие волки, лесные братья, об этом обычно и говорят.
Катя не ожидала услышать про математику и грамматику, поэтому закашлялась и помолчала, осознавая.