— Тогда, насколько я понял, на данном этапе все упирается в тебя. Сны-образы о новой дыре смогут рассказать, что находится по ту ее сторону и стоит ли вообще туда соваться. Не приведет ли она нас в открытый космос, или на необитаемую планету, или в другое, не приспособленное для жизни место? Но пока этого сна нет, последствия прыжка и сам прыжок обсуждать бессмысленно.
Надо же, какой сообразительный нам достался хамелеончик. Он был абсолютно прав, но я не спешила ему отвечать.
— Тимериус сомневается, сможешь ли ты видеть нужные нам сны, — сказал Никель. — Не оказалась ли ты здесь лишь… в силу связей и полезных знакомств.
Спасибо за перевод, я и сама уже догадалась, почувствовав острую и жгучую обиду, такую сильную оттого, что неожиданную — я совсем не ожидала выпада со стороны молчаливого, замкнутого хамелеона. Мне показалось, что мы начали находить общий язык.
Что он о себе возомнил, этот вымирающий вид, доисторическое ископаемое?! У меня было, что ему возразить — например то, что я не прибегала к Нику, умоляя взять в команду странницей, а оказалась на этом месте против воли; но я не рискнула подать голос — за его твердость я бы не поручилась.
Никель подошел к Тимериусу, протянул руку к голографическому Атлатису, ухватил его и сжал пальцы. Тот лопнул, словно воздушный шарик, брызнув ослепительными искрами и оставив после себя бледное голубоватое мерцание.
Мне показалось, что он сердится: еще бы, некомпетентный выбор странника бросал тень и на него, как на руководителя.
— Бессмысленно другое — ждать, что странник сможет увидеть сон-образ о дыре, находящейся в другом измерении, даже ни разу не увидев ее. Хотя, я повторю тебе снова — Варисса самый одаренный странник-алмаз из всех, которых я встречал. Она может видеть сны-образы даже о тех мирах, в которых никогда не бывала; более того, в них никогда не бывал и никто из нас.
У меня задрожали губы. Это было неправдой, точнее, было не совсем правдой. Я и правда часто видела во сне другие миры — когда только переехала в Набил и раньше, на Земле; я видела их еще даже до того как узнала, что я странница; достаточно часто, чтобы заслужить свое прозвище.
Но с тех пор, как я вышла замуж, эта способность пошла на убыль: сильные чувства блокируют интуицию и ломают связь с подсознанием. Как мы с Ником и предполагали, это оказалось временным явлением. Как только с чувствами было покончено, сны вернулись.
— Что с тобой? — я все еще молчала, и Никель внимательно посмотрел на меня, поняв наконец, что со мной что-то не так. Тимериус последовал его примеру.
— Он позвал меня… — почти прошептала я.
— Что? — Никель сделал шаг навстречу, но ближе не подошел, словно заметив у меня признаки опасного и заразного заболевания.
Неужели они никогда не видели женщину, вот-вот готовую расплакаться?
Их сбитый с толку вид позабавил, и я несколько раз глубоко вздохнула, собираясь с духом. Не видели — и не увидят. На миг прикрыв глаза, я снова вспомнила гигантскую волну, но на этот раз вместо испуга почувствовала уверенность.
— Я видела сон-образ. Сегодня, — со стороны могло показаться, что я оправдываюсь перед атлантом, но это было не так.
Эти слова предназначались одному Никелю; замолчав, я посмотрела прямо ему в глаза, жадно наблюдая смену эмоций на его лице — удивление, затем недоверие, почти сразу уступившее место надежде. Его лицо осветилось радостью, уголки губ поползли вверх: еще чуть-чуть, и он бы улыбнулся, и это была бы самая нормальная, правильная и искренняя улыбка из всех, что он так щедро отсыпал с момента моего возвращения.
— Это был Атлантис? Атлантис позвал тебя?
— Да. И не в первый раз… — я сделала паузу. Ладно, если уж признаваться, то до конца. — Я видела еще один сон-образ, около двух недель назад.
11. Соединение
Улыбка, так и не успевшая появиться на свет, увяла. Никель еще пару секунд смотрел на меня, пока радость в его глазах не сменилась ужасом.
В то же мгновение он снова превратился в обычного Никеля — и даже хуже.
Отвернувшись, он сказал длинную витиеватую фразу. Кровь бросилась мне к лицу, еще никогда я не слышала, чтобы Ник ругался ТАК грязно. Этим дело не ограничилось. Схватившись за голову, он в сердцах пнул стоящий рядом стул, так что тот укатился далеко в сторону. Следующей под горячую руку чуть не попалась Шелли; я явственно представила, как Никель берет прибор и, подняв над головой, с размаху кидает об пол.
Нет, пронесло. Благоразумие взяло вверх, и Ник опустился в кресло, почти полулег, облокотившись на спинку и вытянув ноги. Сделал еле заметное движение головой вбок, прочь от яркого солнца, и свет потускнел: на стеклянные потолочные плиты медленно наползли непрозрачные панели, затемнив зал.
Я осмелилась выдохнуть. Убедившись, что Ник не смотрит в мою сторону, тихо отошла в сторону и села на откатившийся стул. Инстинкт самосохранения подсказывал, что сейчас лучше держаться подальше.
— Ничего. Это была моя ошибка, — наконец сказал он, и я расслышала нотки обреченности в его на удивление спокойном голосе. — Сам виноват.
Интересное заявление. И неожиданное, как гром среди ясного неба. Его неспособность признавать ошибки казалась столь прочной и непоколебимой, что постепенно я сама начала верить, будто он на них не способен.
— И в чем же ты ошибся, позволь узнать?
— Нужно было забрать тебя раньше. До того, как все началось.
Это было бы грустно, если бы не было так смешно. Я рассмеялась. Смех получился несколько более истеричным, чем мне бы хотелось, с парочкой странных всхлипов в конце — подавленные слезы все еще давали о себе знать.
Не понимаю, почему никто не рассмеялся вместе со мной. Хотя бы Ник, тот еще любитель остроумных шуток (особенно своих). Этому находилось лишь одно доступное объяснение — его слова не были шуткой. Ник действительно считал меня вещью, по первой необходимости транспортируемой между мирами.
— Ты сам хоть понимаешь, как ужасно это звучит? — задала я риторический вопрос. Ник не откликнулся, и мой взгляд упал на Тимериуса. Если кто чего и не понимал, то именно он — выражение растерянности на лице атланта принесло мне неописуемое удовлетворение.
— Ник, будь добр, объясни своему другу атланту, что к чему. Он только на первый взгляд выглядит информированным.
Я попыталась по максимуму вытравить яд из своей улыбки; сомневаюсь, что так уж преуспела в этом. Вообще-то я даже хотела добавить, что стоило бы более тщательно отбирать себе компаньонов, но сдержалась. Если Никель лишится драгоценного хамелеона, мне точно несдобровать.
Никель ногой пихнул в сторону атланта стул, на котором сидел ранее.
— Садись. Ты прав, для того, чтобы предугадать, что ждет по другую сторону дыры, нужен особый сон. Но не один, а несколько. Это называется соединением. Я не знаю…
Он замолк. Я впервые видела, чтобы Ник не мог найти правильные слова.
— Никто точно не знает, кто или что их посылает. Алмазы видят серию снов-образов. Сначала про мир, из которого будут прыгать. Эти сны дают представление о прилегающих территориях к дыре-входу. И именно по ним, не без помощи специальных атласов снов и расшифровки, странник может понять, с какой именно кротовой норой он соединен. И завершающий сон — о дыре-выходе. То есть, уже о том мире, куда ему предстоит прыгать.
— Это должно быть очень редким явлением, верно? — Тимериус тщательно обдумал его слова.
— Да. Странники-алмазы тоже, знаешь ли, на дороге не валяются, — после этих слов я почувствовала прилив острой благодарности к Нику.
— А как же истории, что вы постоянно видите во сне другие вселенные? — Тимериус повернулся ко мне. — Всего лишь слухи?
Я пожала плечами.
— Нет, одиночные сны тоже бывают, и гораздо чаще. Но после них, я, как правило, всегда остаюсь в неведении, к какой же из десятков открытых…
— Или сотен неоткрытых, — вставил Никель.
— … дыр они относятся, — продолжила я.
— Одиночки возникают спонтанно, они непохожи друг на друга, их не связывает ничего общего, — меня охватило вдохновение. — Но когда происходит соединение, сны начинают идти цепочкой. Они становятся еще более ясными, чем обычно, и продолжаются до тех пор, пока не наступает кульминация — самый важный, решающий сон о том, что будет ждать странников с той стороны дыры. Но без предшествующих ему снов он неполон и малоинформативен, понимаешь? Соединение — уже не просто туманное приглашение в другой мир, а настойчивый зов, требование явиться с уже проложенным маршрутом…
Я замолкла, переводя дыхание. Мужчины смотрели со странным выражением лиц, застигнутые врасплох моим внезапным красноречием. Вслед за ними, я почувствовала холод в груди и волнение.
Объясняя атланту процесс коммуникации странников с кротовыми норами, мне открылась важная деталь, Деталь, которую я не замечала, или отказывалась замечать все эти дни.
Я оказалась здесь не по прихоти Никеля. Не только по ней. И, как бы это не бесило, конкретно сейчас я должна быть здесь.
Маршрут уже проложен; нужно еще немного времени, чтобы он полностью открылся.
— Значит, ты увидела два похожих сна об Атлантисе за короткое время и решила, что это приглашение. То есть, соединение. Сколько других странников сейчас видит эти же самые сны? — спросил Тимериус.
Я наморщила лоб.
— Единицы. Алмазов действительно мало. Но кто-нибудь видит наверняка. Возникла новая дыра, и сейчас она зовет к себе всех, кто мог бы ее услышать. Так я думаю. А слова, что новый мир ждет исключительно МЕНЯ, просто байка — я выразительно поглядела на Ника. — Для привлечения туристов с Земли.
— Это может стать проблемой?
— Нет, — ответил Никель. Он немного оживился и выпрямился в кресле. — Без подтвержденного факта возникновения новой дыры и точной информации об ее местонахождении это сплошное блуждание в потемках. Какими бы реальными не казались сны-образы, это всего лишь сны; определить расположение кротовой норы по ним невозможно. И даже с ними это сложный процесс, в котором приходится расшифровывать символы и разгадывать загадки подсознания.
— Но ты сможешь их разгадать? — атлант смотрел на меня.
— Сомневаюсь, — с сожалением ответила я. Мне очень не хотелось его разочаровывать, особенно сейчас, когда в его взгляде проснулось нечто, похожее на уважение.
— Зато я смогу, — Никель встал и прошел вдоль зала, сложив руки на груди. — Для этого понадобится объем знаний, которыми не располагает ни один из странников, а также доступ к технологиям. И того и другого у меня предостаточно.
Он замолчал и остановился поодаль, спиной к нам. Даже в неясном свете чувствовалось, что он снова помрачнел. Ник стоял ровно, расправив широкие плечи, но фигура его как-то потемнела, будто вобрав в себя часть окружающего полумрака.
— К несчастью, для получения представления о полной картине местности нужно проанализировать каждый сон из цепочки. А тот, первый, уже потерян, — он обернулся и кинул в меня тяжелый взгляд, словно предлагая разубедить в обратном.
Я лишь поджала губы. Сон двухнедельной давности я, действительно, помнила очень смутно.
Не дождавшись ответа, Ник отвернулся.
— Сны быстро забываются, стираясь даже из долговременного отдела памяти, а для правильной интерпретации посланий важна каждая мелочь. Самая незначительная деталь может стать решающей.
Я не разделяла его пессимизма.
— Зато я прекрасно помню сегодняшний сон, и готова пересказать его во всех подробностях.
— А ты готова поручиться, что все эти подробности действительно приснились тебе, а не были заботливо дорисованы воображением после пробуждения, дабы заполнить пропуски и несостыковки, свойственные снам? — атлант удивлял меня все больше. Он словно специально готовился к разговору, загрузив в свой нейроноситель различную информацию про странников и сновидения.
— Это был сон-образ, Тим, — сократив его имя, отчеканила я. — В нем не было пропусков и несостыковок.
— Ну так перескажи его, Варисса, — сказал Ник.
Он прижал ладонь к груди, затем отнял ее — снял яркую соринку с идеально чистой рубашки; поднес к глазам, растер. Между пальцами возникло голубое свечение, разгорающееся ярче и ярче. — И думай об Атлантисе, не выпускай его из головы.
Соринка превратилась в сиящий шар размером с апельсин. Он переливался всеми оттенками синего, ярко освещая ладонь и лицо Никеля.
— В близжайшие дни тебе нужно будет увидеть как можно больше снов-образов, а мне их тщательно проанализировать. Иначе нам придется воспользоваться твоим советом и поискать себе другого странника.
Ник подкинул шар в воздух, и тот по дуге перелетел разделяющее нас расстояние. Я поймала его. Это снова был Атлантис, только на это раз поверхность планеты беспокойно мерцала: океаны норовили поглотить крошечный клочок суши. Я сжала руку, и они заволновались еще больше; сопротивления не последовало, зато в кончиках пальцев появилось легкое покалывание.
Я невольно замерла в восхищении — имитация водного мира была непередаваемой.
Мне не требовалось думать об Атлантисе больше.
Он уже был во мне.
Если посмотреть внимательно, можно было различить серую пелену облаков, окутывающую голубой шар тончайшим слоем ваты. Вода тоже выглядела реалистично: ближе к земле отливала бирюзовым, а на глубине приобретала насыщенный синий цвет.
Пол качнулся под ногами, скрипя палубными досками, справа сбоку мелькнула проворная тень.
"Пирусы — морские птицы Атлантиса, ничем не напоминают чаек внешне, зато кричат похоже" — всплыла фраза в моей голове.
Я с трудом оторвала взгляд от Атлантиса, и положила голографическую модель на стол. Нейроноситель вел себя странно: выдавал мне не ту информацию и не тогда, когда нужно.
Остаток дня я провела, пересказывая свои сны, сегодняшний, а также предыдущий — в конце концов я имела о нем куда больше представления, чем вначале- скорее всего, просто нафантазировала, как и предположил Тимериус.
Мы два раза прерывались на еду. Освещение периодически менялось от ослепительного дневного света к почти полной тьме, в которой ярко светились начертанные Ником таблицы и схемы.
Казалось, Никелю никогда не надоест слушать мой рассказ. Раз за разом он просил повторить его, одновременно мучая бесконечными уточняющими вопросами и комментируя каждую новую деталь, вроде:
"Предположительно, ты видела во сне апокалипсис Атлантиса. Если отталкиваться от этого, нужно искать пейзаж, соответствующий территориям до потопа. Коттеджные поселки были характерны для западной части старого Основного континента… Но и на других континентах их хватало. Отметаем".
Особенный интерес вызвало появление в моем сне Тимериуса: дойдя до этого момента, я не смогла сдержать обвинительные нотки в голосе, испытывая негодование и странное смущение от того, что он оказался в моем сне.
Мы с Никелем одновременно повернули голову в его сторону в безмолвном вопросе, на что тот удивленно поднял брови и пожал плечами.
Когда за окном стемнело настолько, что голограммы выделялись даже при полностью прозрачных стеклах, я начала путаться в показаниях и отвечать с нескрываемой неохотой. Я сидела на широком подоконнике, поджав ноги и смотря в окно. С той стороны стекла светился фонарями сад, приветливо помахивая мне темными ветвями деревьев.
Я ужасно устала и, наверное, никогда не желала Никелю смерти так страстно. Хотелось прекратить нескончаемое, осуществляемое косвенным способом копание в моем подсознании, но я боялась, что готовые сорваться с губ грубости убедят атланта в моем несерьезном отношении к делу.
Никель заметил это. Его уложенные с утра волосы теперь топорщились в разные стороны. Спустя шесть часов анализирования он сам выглядел не лучшим образом — усталым и немного безумным.
— Ладно… — наконец произнес он с явной неохотой. — На сегодня закончим.
При этих словах атлант оживился. Последний час он лежал в кресле, не выказывая какого-либо интереса к происходящему — вероятно, спал с открытыми глазами.