— Ты придурок, — это она сказала в машине, бледными губами, — что за цирк ты там устроил? Вообще ненормальный, да?!
— Фенёчек, прости меня. Да, я придурок, но я с ума сойду, если с тобой что-нибудь случится…
— Да что со мной может случиться? Ты теперь будешь по каждому поводу такие представления устраивать?
— Не по каждому… постараюсь, Ксюшенька, я построюсь держать себя в руках, это сложно. Но ты и вправду была какой-то странно бледной.
— Месячные у меня были, — она посмотрела на любовника, как на ребёнка, — тебе ли не знать, вот и бледная. У меня гемоглобин низкий, а в такие дни ещё ниже, — она пожала плечами, — а ты что устроил… да и на работе дал повод почесать языками.
— Я извинился, — он завёл машину и закурил, не спросив разрешения, зная, что Ксюша не против этой пагубной привычки.
Кардиолог сказал ему бросать, но Сергей не считал нужным слушать кого-либо, если речь шла о его здоровье, наверное, как и любой мужчина.
— Ксюша, извини, я был неправ. Был. Не. Прав. — По слогам.
— Ну тебя, выставил меня не пойми кем, — на глазах наворачивались слёзы, Сергей не выдержал. И рассказал. Рассказал всё. От первого своего неверия до последней попытки лечения. Рассказал то, что не рассказывал близким людям, о чём молчал с отцом, что не говорил Марго. И никогда не скажет.
— Прости Фенёчек, не надо было на тебя вываливать всё это, но я хочу, чтобы ты понимала, что я не могу, просто не смогу потерять тебя… как теряю её. И если для этого нужен скандал на работе — пусть будет.
Аксинья молчала всю дорогу, молчала, когда машина остановилась, и капли дождя стали стекать по лобовому стеклу, молчала, когда Сергей протянул руку, дотрагиваясь до холодных пальцев девушки, выдыхая: «Люблю тебя Фенёк. Люблю».
Они больше не говорили на эту тему, никогда. Сергей просто поставил строгий запрет, сказав, что «хорошенького понемногу».
— Так значит, ты не разведёшься никогда? — вдруг спросила среди ночи, резко открыв глаза, разбудив Сергея вопросом.
— Нет, никогда, — просто ответил Сергей.
— Ты любишь жену?
— Люблю. И тебя люблю.
— А если я поставлю тебя перед выбором? — нагнула голову, и свет от бра пробежался по рыжеватым волосам.
— Я выберу Марину, — не отвёл глаза. — Она — моя семья.
— Понятно…
— Вот и славно, что понятно, — он ухмыльнулся, как-то зло, победно, понимая, что растоптал последние слабые ростки надежды в Ксюше на то, что она когда-нибудь будет с Сергеем. На праздники, которые они будут отмечать вместе, на совместный Новый год или день защитника отечества. Она всегда будет на вторых ролях… пятым углом в благоустроенной жизни Сергея. Он видел, что Ксюша была готова заплакать… он сам был готов, но сухие глаза смотрели прямо, и прагматичный разум подсказывал, что всё верно. Надежда на большее не должна иметь шансов на жизнь.
— Так, значит, скучала? — он игриво и легко поднял Ксюшу и двинулся в стороны кровати, по пути целуя, пытаясь сдерживать себя, но понимая, что проигрывает.
— Очень, — Ксюша наслаждалась его резкостью, его напором и даже грубостью.
Сергей часто бывал грубым, нетерпеливым и требовательным. Ксюше во многом пришлось уступить Сергею. Грань между принуждением и желанием была столь тонка, что её было порой не нащупать.
Каждый раз глядя на небольшую круглую попку Ксюши, он мечтал, как погружается туда целиком. Лёгкие и более явные намёки не воспринимались Ксюшей, она отмахивалась, хотя от откровенных ласк не отказывалась, напротив, поощряла их.
— Нет, — очередное.
— Фенёк, я могу применить силу.
— Не можешь.
— Могу, — она оказалась зажата его ногами, лицом в постельное белье. Он применил силу, посекундно уговаривая и возбуждая, пока она не сдалась, крупно вздрогнув.
— Расслабься, сейчас будет лучше — его пальцы и вправду творили чудеса, поглаживая и надавливая, пока член вошёл наполовину, а потом до самого конца, — я не буду долго, обещаю.
Потом он сменил презерватив и заставил Ксюшу кончить под громогласное обещание «придушить» из её уст, которое он почти лакал, алчно.
Презерватив был последним, но крупная дрожь и возбуждение не покинули Сергея даже после оргазма. Он хотел ещё, хотел её покорную и ругающуюся, хотел злобно стреляющую глазами и в удивлении открывающую рот.
— Я же говорил, тебе понравится, — он покрыл лицо поцелуями, с большим трудом сдерживая себя от резких движений, — Меня достали резинки, — посмотрел в потолок, — вся жизнь в резинках пройдёт.
— Давай отменим, — Ксюша пожала плечами. — Я пила когда-то таблетки, нормально.
Серёжа замолчал, решая для себя почти неразрешимую задачу.
— Мне не нужны сюрпризы, — наконец, проговорил.
— Какие сюрпризы? Думаешь, мне они нужны? В любом случае, процент залётов с презервативами даже больше, чем на таблетках, а вот с болячками сложней.
— Ну, да.
Через месяц, пройдя контрольные тесты на «болячки», Сергей отменил барьерные средства контрацепции, предпочтя верить своему Фенеку. Он не мог ей не верить. Она бывала вздорной, сумбурной, эмоциональной или вовсе глупой, но она всегда была честна с ним.
Аксинья стала второй женщиной в жизни Сергея, которой он не изменял… как когда-то давно, в прошлой жизни, он был верен не только душой, но и телом Марине, так и сейчас он был верен Ксюше. Ожидая от неё того же.
Когда Сергей уложил Ксюшу на простыни и медленно снял шёлк, что-то, едва уловимое, промелькнуло перед его глазами, но похоть затмевала здравый смысл… затмевала взгляд и понимание происходящего. Он нуждался в Ксюше, и она дала ему это. Любовь, утешение, страсть, нежность — всё это в одном флаконе. Как аромат её парфюма.
— Так значит, не помогло? — Ксюша нахмурилась, слушая лаконичный рассказ Сергея о лечении Марины.
— Нууууу… в общем, существенных сдвигов нет, но небольшое улучшение — уже победа. Через пару месяцев ещё поедем. Там хорошие условия, хорошие врачи, от нас не отказываются.
— А как же я? Как же мы? — Ксюша хмурилась.
— Мы? Вот мы, — Сергей махнул рукой от своей груди к небольшой груди Ксюши с острыми сосками, которая сводила его с ума, — что с нами будет-то? Вернусь, и снова станет всё по-прежнему.
— Не станет… ты специально, ты специально её не лечишь, да? Чтобы не разводиться?
— Ксюша, — хмурился.
— Да, ты специально! Или врёшь мне, всё врёшь. Или не лечишь её, чтобы она была рядом с тобой!
— Ты с ума сошла? — пока тихо.
— А как же я, как же мы?! Я думала, она вылечится там, ты разведёшься, и мы… мы… — она стояла у кровати, взлохмаченная, с красными пятнами и следами от поцелуев.
— Фенёк! Ты сдурела, что ли? Что значит, я не лечу Марину? Какое, нахрен, «разведусь»? Ты что-то попутала. Я кто, по-твоему, чтобы не лечить жену, если есть такая возможность? И уж разводиться бы я не стал. Никогда. Тебе это известно. У нас дети! Прекрати истерить, — заводясь, смотря, как Ксюша мелко трясётся и фыркает, как бешеный зверёк.
— Дети? У вас дети? А у нас, что? ведро?! — и она показала пальцем на живот… пока Сергей приходил в себя, медленно оседая на одеяло.
— Ты беременна?
— Да! — закричала.
— Пффф… ну, слава богу, Фенек, я думал, ты разума лишилась, а это просто гормоны… ты беременна, хорошо… вот не доверял я таблеткам… Ну, ладно, ладно, это просто решается, быстро и просто. Какой срок?
— Три месяца, почти, — Ксюша стала ещё бледней.
— Три месяца — это хорошо… это очень хорошо, Фенек, какие, нахрен, три месяца?! Ты очумела, я уезжал, ты сказала — у тебя месячные обильные, плохо тебе было.
— Я обманула…
— Обманула?!
— Врач прописал половой покой, тонус матки…
— Матки? Тонус? Ты уже у врача была, значит, — Сергей говорил рвано, выстраивая для себя уже, в общем-то, очевидную картину.
— Я на учёт встала, — вздрогнула, когда кулак Сергея пролетел буквально в сантиметрах, врезаясь в дверной косяк, оставляя там кровавый след.
— Таблетки давно не пьёшь?
— Почти сразу…
— Про месячные всё это время врала?
— Да.
— Зачем? Чего ты хотела добиться, Ксюша?
— Хочу, чтобы ты развёлся, в конце концов! Перестал тратить свою жизнь, ведь она этого даже оценить не может! Хочу, чтобы ты был моим, только моим, а не Маришкин, Асин или очередной Олеси.
Он почти задушил её, что его остановило, Сергей не помнил. Покрасневшее лицо, собственный тремор рук или почти невыносимая боль в грудной клетке.
— Этого хватит, чтобы избавиться от… этого, — он бросил смятые купюры, все, что были в портмоне, во всё ещё красное лицо.
— Я не буду делать аборт, поздно, — Ксюша говорила хрипло.
— Не поздно, делают и на поздних сроках, мне этот ребёнок не нужен. Я говорил: «Никаких детей».
— Серёжа…
— Мне этот ребёнок не нужен, ты мне не нужна, тварь ты, фе-не-чек, — выплюнул в лицо, присаживаясь на корточки рядом с плачущей женщиной, только для того, чтобы посмотреть в глаза, признать, что любит их, вот так, вопреки, и оттолкнуть так, что ударилась головой о стену, не повернувшись посмотреть, как она.
— Я позвоню тебе домой, — услышал за спиной, до ужаса спокойное, до жути холодное.
— Попробуй.
Закрыл дверь аккуратно, не щёлкнув замком, не скрипнув петлёю… он закрыл эту дверь.
Навсегда.
= 22 =
Проблесковые маячки были видны ещё издали. Что-то случилось в закрытом элитном дворе дома, в котором много лет назад Сергей купил квартиру, думая, что проживёт долгую и счастливую жизнь с Мариной и их совместными детьми.
Ему хватило взгляда на седьмой этаж и вниз, на серый асфальт, чтобы пробежать мимо расступавшийся толпы, как в замедленном кино.
Перескакивая через несколько ступенек, игнорируя боль в груди и онемение в руках, он, почти на одном дыхании, а может и без него вовсе, рванул на себя входную дверь и, пытаясь остановить невыносимый гул в ушах, спокойно вошёл в комнату, в спальню, смотря на Юляшку, которая стояла на шатком табурете и беззвучно плакала, глядя то на отца, то на тело, там, далеко внизу, некогда бывшее её мамой.
Пронзительный ветер трепал сложно сконструированную причёску из хвостиков и подол красной юбочки — солнце-клёш, подарок мамы…
Она три раза вздрогнула, крупно и рвано, покачиваясь на табурете, грозя уйти в небытие вслед за женщиной в красном халате… Сергей сделал один шаг, плавно, как хищный зверь на охоте, и подхватил худенькое тельце, прижав к себе, позволяя себе, наконец, выдохнуть, но не отпуская рук.
Пока пронзительные крики не заглушили боль в груди.
= 23 =
Сергей, немного в раздражении, прокрутил колёсико мышки и щёлкнул тот самый крестик, что выводит в реальный мир. Он взял пакеты и бодрой походкой, предварительно дав поправить галстук секретарю, двинулся длинным коридором.
Зайдя сначала в отдел маркетинга, потом — переводов, наконец, дойдя до бухгалтерии, ощущая себя немного уставшим, но лучезарным Дедом Морозом, Сергей вошёл в просторный кабинет.
— Дорогие мои коллеги, — объявил шутливым голосом, — позвольте поздравить вас с уже практически наступившим Новым годом, выразить благодарность от лица…
И он выражал, благодарил и одаривал. Не только улыбками и каждую «девочку» индивидуальным комплиментом, но и конвертом с более существенной благодарностью. От лица фирмы.
— А теперь, дамы, позвольте откланяться, а вас попрошу домой. Домой, хорошие мои, оливье и селёдка под шубой ждут своего звёздного часа. С Новым годом, с новым счастьем!
Ему ответили пожеланиями счастья и здоровья в новом году, и начали расходиться, счастливые и довольные, почти не обращая внимания на начальника, который подошёл к столу главного бухгалтера Маргариты Петровны и наклонился, чтобы тихонечко положить отдельный конверт.
— Это тебе, Марго.
— Серёжа…
— Бери, не надо сцен, — подмигнул и, напевая что-то весёлое, вышел, под внимательным взглядом Маргариты.
Марго, видимо, не стала долго думать, и зашла в кабинет Сергея, проигнорировав просьбу секретаря Леночки не беспокоить Сергея Павловича.
Он всё так же бесцельно смотрел в экран монитора, на типовую заставку Виндоус, по какой-то причине он так и не поставил никакую картинку на рабочий стол. Когда-то там была фотография Марины, на десятилетии их брака.
— Зачем на работу вышел? У тебя три заместителя, нашлось бы, кому конверты раздать, отсиделся бы… год всё же.
— Всё нормально, не беспокойся.
— Нормально, так нормально, что-то ты быстро убежал, с Новым годом, — она присела на стул рядом, пододвинув почти вплотную к компьютерному креслу, на котором сидел Сергей. — Василий тебе передаёт.
Сергей распечатал упаковку дорогого французского коньяка.
— Спасибо передавай, шикардос, конечно, дай, поцелую, — он нагнулся и сухо коснулся губами щеки.
— Тут вот детям. Это от всех нас…
— Оу, ну, спасибо ещё раз, балуешь, — Сергей улыбнулся. Почти лучезарно, уверенно и даже покровительственно. Если бы рядом сидела не Марго — это бы сработало.
— Может, угостишь? — Марго встала, взяла со стойки бокал и протянула Сергею, показывая глазами на коньяк.
Усмехнувшись, он наполнил ёмкость и протянул Марго.
— Закуски нет, прости. Можно Лену дёрнуть, но я её уже отпустил… устроит сейчас бурную деятельность…
— Себе?
— Не, не пью, — отмахнулся, — за рулём, — дежурная отмазка.
— Точно, всё время забываю, — она отпила пару глотков, поморщилась, ещё отпила, — ну и дрянь!
— Сухой, — согласился Сергей, — и должен быть таким, — нагнулся, чтобы достать бутылку воды, налил Марго и себе. — За Новый год.
— За Новый, — чокнулись.
Маргарита смотрела, как ловко Сергей достал пару таблеток, подумал, добавил ещё одну и запил водой.
— Видишь, какой у меня нынче коньяк, — засмеялся.
— Ой, да не прибедняйся, всю жизнь с этой патологией жил и ещё сто лет проживёшь. Надо было лечь тогда в больничку, не глотал бы сейчас таблетки горстями.
— Не говори ерунды, какая больничка? — Сергей нахмурился и встал из-за стола, давая понять, что разговор окончен, остановился. — Какая больничка? Мне тёщу было оставить разбираться со всем этим? Отца? Детей?.. Да всё ты понимаешь, Марго. Как случилось. Не помираю, к лету в санаторий съезжу или ещё чего-нибудь, — прокрутил в руках сигарету, — видишь, бросаю, — улыбнулся.
— Вижу, Серёжа, всё я вижу, — на долгое время замолчала, потом, переводя разговор. — Как дети-то?
— Нормально всё.
— И тут нормально… что из тебя клещами-то тащить всё нужно…
— Что ты хочешь знать? — он, наконец, присел обратно на кресло, перестав мять сигарету и измерять шагами комнату.
— Юляша у бабушки?
— Да, — Сергей зажмурился, — год почти к психологу в Москву возил её, сейчас спокойней стала, учителя хвалят, у доски стихотворение читала, позвонила тут же, похвасталась, — засмеялся, — прямо на уроке, разрешили же.
— Ещё бы, школа-то платная.
— А что делать было, Марго? Не тянула она, как откатилась, ставить клеймо на ребёнке? Учитель не волшебник, у неё их тридцать, перевёл и не жалею. Не те деньги, чтобы даже разговор вести. Тут и программа индивидуальная, кстати, Юля уже не только догнала, но и на усиленную перешла, и заполняемость классов меньше. Всё пучком, в общем. Но живёт у бабушки… приходят домой, когда сама Юляшка захочет… только, похоже, не очень-то она и хочет.
— Потерпи, тяжело ей… может, тяжелее всех вас.
— Да, на её глазах, считай, — он зажмурил глаза и надавил пальцами на белки, как всегда, когда выплывало воспоминание о худенькой девчушке, качающейся на кривобоком табурете под порывами ледяного ветра …
— Илья как? В училище? Так и не вернулся в школу? — перевела тему, увидев ставшее моментально почти синюшным лицо, потерявшее свои черты где-то в закоулках боли.