— Что ты несешь? — пробурчал я довольно раздражительным голосом, не выдав даже маленький намек о моем внутреннем негодовании. Хрен вам! Ни одна лживая тварь не могла пролезть в мою душу, в мой разум и подпитаться моими эмоциями. Я не позволю ни одной суке выхватить из моей души то ощутимое чувство, которое я испытываю к Сафроновой. Никому!
— Ай-яй-яй, Стас! — она помахала перед моим лицом указательным пальцем, однако та уверенность, с которой она произнесла обвинительные слова, куда-то исчезла, оставляя за собой лишь остатки благоразумия. Хотя о чем это я? Вряд ли она знает значение этого слова — в этом я уверен наверняка.
В какой-то момент все слова Лазаревой, неудачный поцелуй и попытка отсоса в моем кабинете за положительную оценку померкли и направились на несколько метров за спину блондинки. К той, которая не должна здесь находится. Сафронова. Внутри меня что-то неприятно кольнуло, завидев угрюмую девчонку в оной толстовке в такой нетеплый день и джинсах, хотя обычно она появлялась в школе то в платьях, то в юбках, не нарушающих дресс-код школы. Давно ли она наблюдает за нами? Много ли видела? Эти вопросы остались нераскрытыми, а узнать ответы на них мне хотелось больше всего на свете. Но между мной и моей целью стояла преграда по имени Светлана Лазарева. Которую нужно как можно скорее устранить.
— Тебе просто завидно, не так ли, Лазарева? — я подошел с другой стороны. Если раньше она давила на меня, то теперь все с точностью наоборот. — Я не думаю, что твой папа обрадуется новости о твоих плохих оценках и способе их исправления, — вновь продолжил диалог с блондинкой, испепеляющей меня яростно-пугливым взглядом. Я всего лишь на мгновение взглянул Лазаревой в глаза и, завидев в них неподдельный страх разоблачения, переключил внимание к другой персоне, интересующей меня куда больше блондинки. Сафронова смотрела на нас слегка удивленно, хотя ее внешний вид говорил сам за себя. Вновь она несчастна, вновь растеряна. И вновь нуждается во мне. Потерпи немного, и я приду к тебе на помощь, как тогда.
— Вы не посмеете, — практически уверенно сказала она. Неужели в этой малолетке, пытающейся выглядеть, как клубная шлюшка, столько детской наивности и непосредственности. Странные вы — аля женщины. Нет на вас человека, ради которого стоило бы взяться за ум, а жаль.
— Ты сомневаешься в моих словах, Светлана? Зря, — я покачал головой. Она поняла — я и глазом не моргну ради своей цели. Пойду к матери, ни капли не пожалев о своем решении. — Я еще могу приукрасить от себя. Что скажут твои подружки, узнав, какая их Светочка лживая тварь и готова отсосать учителю за положительную оценку? Как тебе репутация местной шалавы? — произнес уже чуть тише, практически шепнув, подойдя к ней поближе. И это сработало на ура. Девушка не только поверила в мои слова, но и решила уйти «красиво». По-английски.
Я не следил, куда утопала Лазарева, а смотрел только на одну интересующую меня фигуру. Сафронова тоже пристально глядела на меня, но затем повернулась в противоположенную от меня сторону. И куда она пошла? В школу? Только после того, как мы поговорим, не хочу, чтобы она восприняла мой поцелуй с ее одноклассницей однобоко.
— Сафронова, подойти сюда, — громко выкрикнул я в спину девчонки. Ну, уж нет! Ты от меня не убежишь! Только не сегодня. Не сейчас.
Она остановилась практически сразу, стоило заслышать мой приказ, только подходить не спешила, словно прилипла к асфальту своими кроссовками. Стояла ко мне спиной, совсем неподвижно, не смея пошевелиться. Внезапно меня самого будто потянуло в ее сторону. Нас разделяли буквально несколько шагов, и вот я уже стою сзади нее, понимая, насколько она маленькая и хрупкая по сравнению со мной, насколько она беззащитна. И насколько невинной сейчас казалась. Я совсем позабыл о наших ссорах, о своих словах разочарования в ней, сказанные в тот роковой четверг, об обещании самому себе находиться от нее подальше и забыть о влечении к собственной ученице. Все эти мысли, весь здравый смысл вылетел из моей головы, когда я почувствовал легкую дрожь ее тела, стоило мне слегка коснуться ее плеч в попытке развернуть к себе лицом, но делать это не спешил. Не хотел. Неизвестно, сколько времени мы стояли, как чертовы статуи, не в состоянии пошевелиться, но и дальше находиться в таком положении опасно. Для нас обоих, хотя в большей степени для меня.
— Сафронова, очнись, — наклонившись к ее уху, произнес я чуть громче шепота, чувствуя едва уловимый ягодный аромат. Вишня или клубника, что-то из этого. Сладковатый, под стать этой девочке.
Она нехотя выполнила мою просьбу, подставляясь под давление рук, и повернулась ко мне лицом. Лучше бы мы так близко не стояли. Лучше бы я не видел на ее лице то, что увидел сейчас. Большие мраморные глаза слегка покраснели, темные брови слегка сведены хмуро в одну линию. Ее растрепанные в разные стороны волосы хотелось пригладить рукой, но я кое-как удержался от этого действа — слишком интимно выглядело бы со стороны. Или наоборот заботливо? Не знаю. Не хочу знать. Это лишнее.
— Ой, доброе утро, Станислав Родионович, — тихо поздоровалась она, опуская взгляд куда-то вниз. Неужели засмущалась? Чего? Моих прикосновений? Близости? Или это вовсе не смущение, а что-то другое? Блядь, о чем я вообще думаю?
— Ты сегодня рано, — начал я более весело, несмотря на всех демонов, раздирающих меня изнутри. Да, ее внешний вид буквально кричал о плохом настрое, да и мое состояние оставляло желать лучшего, но что мне еще делать? Объяснять ей поцелуй с Лазаревой? А видела ли она его вообще? Хотя что-то мне подсказывало, что настроение у нее упало по другой причине. — Неужели я не буду лицезреть твое опоздание на этот раз? — вспомнив о последних задержках из-за репетиций, спросил я, надеясь получить в ответ легкую улыбку. Но этого не произошло. Она стояла с таким же практически непроницаемым выражением лица. Не улыбалась, но и не грустила. Будто пыталась скрыть эмоции за копной темных волос.
— Не знаю. Наверное, не будете, — она ответила довольно тихо, подняв на меня взгляд полный какой-то радости, будто до этого весь ее мир казался сущим адом. И она улыбнулась. Слегка. Немного натянуто. Но все же улыбнулась. Возможно, заставила себя почувствовать эти эмоции. И я радовался, пока она не зажмурила глаза и не прикоснулась своей ладонью к щеке, которую загораживали пряди волос. Будто зуб заболел. Или нет?
— Что с тобой? — я попытался поднять ее лицо и внимательно рассмотреть больное место, но она только слегка отошла от меня, все так же удерживая руку на щеке. Сафронова, ты издеваешься? Понимаю, хочется показать свой характер, но сейчас это неуместно. Я бы с удовольствием произнес эти слова более презрительно, но понимаю, что вряд ли они подействуют так, как мне этого хочется.
— Это имеет значение? — на странность, слова не звучали грубо. Я внезапно вспомнил нашу ссору на парковке, которая закончилась пощечиной и долгими игнорированиями в школьных стенах, да и в других заведениях. Нет, девочка, мне это больше не нужно.
— Я спрашиваю, что с тобой? — спросил я с большим нажимом. Она лишь умоляюще смотрела мне в глаза. Не хочешь говорить? Поздно. Если раньше я бы не обратил внимания на этот жест, то сейчас чувствовал себя обязанным выяснить причину недомогания. Она молчала, стараясь скукожиться в маленький комочек. Как раньше. Как тогда, в парке, когда не могла обратиться к кому-то за помощью. Раз не хочешь, я узнаю сам. Я подошел к ней чуть ближе, одергивая руку, почувствовав запоздалое сопротивление.
— Пожалуйста, не надо, — завопила Сафронова, однако на ее умоляющий протест, не имеющий ничего капризного в тоне голоса, внимания я не обратил. А зря. Положив одну руку к ней на спину, я придвинул ее ближе, вновь ощущая легкую дрожь ее маленького тела. Да, сейчас бы я мог почувствовать желанные объятья, которые порой снились мне во время нашей разлуки, однако эти мысли отошли на второй план, восстанавливая в приоритете ее боль. Свободной правой рукой я убрал мешающуюся прядь и… охренел. Мягко говоря. На ее нежной коже красовалось покраснение, которое можно оставить лишь с помощью физических воздействий. Не зря я помнил наш диалог в начале года практически на этом же месте. Только теперь пощечиной отделалась она, а не я. А пощечина ли это или того хуже — удар кулаком? Вашу ж мать!
Я почувствовал что-то странное. Злость на человека, который сотворил с ней такое. Будто это сделали не с ученицей, а с моей собственной дочерью. Хотелось всех убить, расстрелять, свернуть горы, но лишь бы наказать ту суку, которая ударила эту девочку. Маленькую беззащитную девочку. Мою девочку. Разве это так? Какая разница. Плевать. Никто не смеет трогать ее!
— Кто это с тобой сделал? — практически по буквам, если не по слогам, процедил я, смотря в ее слегка перепуганные мраморные глаза. Знаю, я напугал ее своим напором, но поделать сейчас с собой ничего не мог. Не в состоянии контролировать навалившуюся на меня ярость. Ну же, Вика, скажи мне. Назови имя той мрази, и я заставлю его пожалеть о содеянном. Твой бывший Ларин? Или тот блондин в желтом костюме? Кто?
— Никто, — практически шепнула девчонка, помотав головой в разные стороны в отрицательном ответе. Сама ситуация не давала мне покоя, но больше всего выбешивало ее отказ от моей помощи. Что же ты делаешь со мной, девочка? Вынуждаешь идти на крайние меры. А я так хочу выяснить все спокойно, но ты не даешь мне это сделать. Почему?
— Сафронова! — не выдержав, крикнул я. — Кто это был? — вновь сквозь зубы, кое-как сдерживаясь, чтобы ее не затрясти и не выбить ответ, проговорил я. Я чувствовал, как пальцы произвольно сжимались в кулаки, костяшки скрипели, готовые вот-вот побежать за обидчиком и прописать ему по морде, чтобы больше не обижал маленьких девочек. Только я не заметил за своей яростью, как по ее щекам начали скатываться маленькие горошинки слез. На меня она больше не смотрела, глядела куда-то вбок, стараясь не показывать свои эмоции. Тихо вздрагивала, не подала ни единого звука, но все равно некоторые писки я мог услышать даже издалека. Девочка. Моя маленькая. Беззащитная. Ты стараешься быть сильной, решать самостоятельно проблемы, но еще слишком мала, чтобы понимать некоторые вещи, слишком рано тебе сдерживать все в себе и запирать на замок все чувства.
И я обнял ее, наплевав на собственные обещания, насрал на стереотипы, на желание больше не отпускать. Срать я на все хотел, когда она плачет. Когда ей плохо. Плевал я на все свои обещания. Хотел их забыть, вычеркнуть из собственной головы. Меня вновь охватил отцовский инстинкт, заставляющий всеми силами защитить эту малышку, подвергшуюся побоям. Нужно что-то делать. Ее нельзя оставлять одну. На урок она в таком состоянии заявиться не может, а в парк ее вновь не увезешь в этой легкой толстовке. Идея отправиться к себе домой появилась сразу же, как только я увидел вдалеке малышню, спешащую на занятия. Нет, нас не должны видеть, ни ее, ни меня.
Быстро отправив матери сообщение, чтобы мне поставили на сегодня замену, я приобнял девочку за плечи и повел к своей машине. Она не сопротивлялась, будто марионетка поддавалась любому моему напору, но значению я этому не придал. Почему? Понимал, что сейчас она вряд ли в состоянии самостоятельно передвигаться и принимать какие-то решения. Ей нужна опора, которая сможет помочь ей выйти из рутины вновь навалившихся проблем, а они, судя по следу на ее щеке, вновь дали о себе знать.
Ехал я так же быстро, пользуясь счастливой удачей на пустующей трассе. Хорошо, что живу я не так далеко — минут двадцать езды без пробок. Не волнуйся, малышка, все будет хорошо. Я вновь сделаю все, чтобы завидеть на твоем личике улыбку, сотру с него слезы и придам блеск твоим глазам. Ты больше не будешь плакать. Да, я дал себе обещания не прикасаться к тебе и не давать выходить моему влечению куда-то дальше собственных мыслей, но мне ничто не мешает общаться с тобой, как раньше, даже если от этого мне легче не станет. Зато ты будешь счастлива хотя бы на пару часов.
Она смотрела куда-то в окно стеклянными глазами, видимо, не до конца осознав, куда мы едем и зачем. Очнулась она только ближе к родным новостройкам, соседствующим с моим домом, поинтересовавшись, где мы находимся, на что я честно ответил — возле моего дома. Сейчас нет смысла врать и приукрашивать. Возможно, она даже испугается ступать ногой в мою квартиру, но в таком состоянии мало что могла соображать. Я не обижу ее, она понимала этот факт, что являлось для меня самым главным.
Вика смотрела куда-то в окно стеклянными глазами, не задавая лишних вопросов и не шевелясь, будто ей глубоко наплевать на то, куда мы едем и зачем. Как в ту субботу, ее слезы скатывались с глаз, однако никаких звуков своего душевного переживания она не подавала. Ностальгия. Все повторяется вновь. И мне хотелось надеяться, что этот день я проведу так же весело и беззаботно, как и тогда, только внутреннее чутье мне подсказывало об обратном. Возможно, получится чуть лучше, но никто из нас не предполагал, что закончится именно так…
Из своего ступора она выбралась ближе к родным новостройкам, соседствующим с моим домом, поинтересовавшись тихим, совсем тоненьким голоском, где мы находимся, на что я честно ответил — возле моего дома. Сейчас нет смысла врать и приукрашивать. Она вряд ли струсит и не захочет ступать ногой в мою квартиру. Я не обижу ее, она понимала это. Хотя в тот момент, когда мы подъехали к моему дому и зашли в подъезд, я, наблюдая за ее заинтересованным, проснувшимся взглядом, сильно сомневался в неприкосновенности к ней. Нет, она не просыпалась, как тогда в парке, все так же скукоживаясь и обнимая себя руками, но тот взгляд, будто мой подъезд, новенький, практически всегда чистый лифт и квартира являлись для нее чем-то новым, сверхчеловеческим. Она такая же грустная и немного потерянная, но скрывать любопытство не пыталась. Как маленький ребенок, завидевший в магазине большого плюшевого медведя.
— Проходи, не стесняйся, — произнес я, скинув рядом с порогом туфли и проследовав в сторону гостиной. Я слышал, как она снимала кроссовки, как медленными шагами, практически на цыпочках, следовала за мной, но дальше на кухню за мной не пошла, остановившись возле кожаного дивана, рассматривая светлую гостиную.
Она долго вглядывалась в предметы интерьера, в милую люстру на потолке в панорамные окна до пола, а затем, немного стесняясь, просила:
— А откуда у вас такая роскошная квартира? — отвлекла меня от размышлений девчонка, чей голос слышен практически у меня за спиной, хотя на деле она стояла на несколько метров дальше. Я повернулся, убедившись в собственной галлюцинации, наблюдая, как она рассматривала висящие на потолке кресла. Нравится? Анюта выбирала. Если бы не ее умение в четырехлетнем возрасте уговаривать меня на такие авантюры — ни за что бы их не купил. Хотя надо ей отдать должное — их очень любят мои женщины и, видимо, Вика одна из них.
— Какая ты любопытная, Сафронова, — немного укоризненно произнес я, раздумывая над едой и напитками — все-таки гостью нужно накормить, напоить, а затем и расспрашивать. Она с таким же интересом рассматривала мою квартиру, попутно завязывая волосы в тугой хвост, обнажая частично длинную шею и все еще покрасневшую щеку. В горле встал тугой ком, а злость некоторое время занимала лидирующее место в числе испытываемых эмоций, пока девчонка не отвлекла меня, настраивая на более-менее нужный лад.
— Вы не ответили на вопрос, — напомнила она мне о своем вопросе. Раз ты так хочешь, любопытная варвара…
— Купил, — коротко ответил я, достав из шкафа две тарелки и стаканы. Все же нам надо выпить что-нибудь покрепче молока — вряд ли небольшой бокал вина как-то сильно на нее повлияет, зато поднимет настроение и сделает более сговорчивой. Нет, я не желал спаивать ее, но расслабиться определенно нужно и ей, и мне. В особенности мне, ибо ее, чувствую, ее прямого взгляда и близкого нахождения не выдержу. У меня складывалось ощущение, что мне об этом говорил не здравый смысл, который бы всеми силами отгородил Сафронову от неприятностей в моем лице, а что-то другое. То, что каждый раз подкидывало образ маленькой девушки в длинном красном платье, стоящей на сцене и смотрящей на меня, будто на какое-то божество. То, что стирало границы между нами. И только я сам себе не давал полностью пересечь их.