Июль 1993 года, Москва
Дикие вопли, пронзительные крики, гомерический хохот, искренние слёзы, реальные истерики, безумные прыжки, крепкие объятия, смазанные поцелуи и сумбурные поздравления… Со стороны их компанию можно было принять за группу психов, сбежавших из дурдома. На деле же всё объяснялось гораздо проще: сегодня стало известно, что они поступили! Невозможно было поверить в то, что отныне они — студенты Щукинского театрального училища… И хотя преподаватели уже выдали им список литературы на лето и попрощались до сентября, никто до сих пор толком не осознавал, что всё происходящее — реально, что это не шутка и не розыгрыш.
Ещё вчера казалось, что поступление — это самое трудное и, пожалуй, самое страшное, что только случалось с ними в жизни. Ни за что на свете они не согласились бы пережить все эти эмоции заново, с нуля. Будущие артисты находились буквально на пределе своих моральных сил и физических возможностей. А вот теперь, после объявления результатов, у них словно выросли крылья и открылось второе дыхание. Каждый был искренне уверен в том, что наиболее сложное испытание на дороге к славе осталось позади, и теперь их ждут только фанфары, красные ковровые дорожки, бешеная популярность и, само собой, многочисленные награды и звания — от "заслуженных" до "народных".
— Это дело надо отметить! — могучим басом загремел Жорка Иванов, здоровяк из Брянска, этакий симпатичный косматый медведь. — Давайте куда-нибудь в кафе завалимся, а? — и выразительно стрельнул глазами в хорошенькую блондинку Анжелу Климову, задержавшись взглядом сначала на её пухлых губках, а затем — на трогательных округлых коленочках, выглядывающих из-под тесноватой в бёдрах юбки.
Большая часть ребят отказалась — они торопились домой, чтобы поскорее обрадовать родных и близких чудесной новостью о поступлении. Оставшиеся же приняли предложение с энтузиазмом. Нужно было только решить, где.
Жорка повернулся в сторону столичных товарищей, и, прежде чем обратиться к ним с вопросом, снисходительно прищурился: мол, видали мы вас, таких деловых, нос-то сильно не задирайте.
— Эй, москвичи! — с нарочитой небрежностью произнёс он. — Где тут у вас посидеть можно? Только чтобы не слишком дорого…
Белецкий добросовестно задумался.
— Можно смотаться в кинотеатр "Россия" на Пушкинской… — начал было он, но Жорка вытаращил глаза в ответ на такое нелепое предложение.
— Кино смотреть, что ли?! Саня, брось, мы же не первоклашки. Нам бы чего-нибудь выпить… и закусить. По-взрослому!
— Так я это и имел в виду, — поспешил пояснить Белецкий, чувствуя себя по-идиотски — наверное, все приняли его за этакого домашнего тихоню, мальчика-паиньку. — Часть помещения кинотеатра сдаётся в аренду. На задворках есть кафе для "своих". У меня там знакомый бармен работает, он нас пропустит. Будет тебе и ванна, будет и кофа, будет и какава с чаем… в смысле, и выпить, и закусить найдётся.
— А вот это дело, — Жорка взглянул на новоприобретённого приятеля с уважением и одобрительно хлопнул его по плечу. — Значит, валим на Пушкинскую! Все согласны?
И вот тут раздался голос — хрипловатый, негромкий, но его услышали все. Была в нём какая-то завораживающая сила. Почти магия.
— Ребята, а давайте лучше ко мне? Я с тётей живу, но она только рада будет. Ведь такой повод!.. И выпивка, и угощение найдётся. Сейчас только ей позвоню, предупрежу.
Это произнесла Кетеван Нижарадзе. Белецкий не особо обращал на неё внимание на прослушиваниях и экзаменах, поскольку в большей степени был поглощён собственными успехами. Теперь же он взглянул на девушку с интересом. Невысокая, но очень ладненькая, длинноногая, носатенькая… Водопад дивных чёрных волос — вот что по-настоящему в ней привлекало. А ещё — грация дикой лани. Нельзя было сказать, что Кетеван писаная красавица, и в то же время было в ней что-то манящее, притягивающее взгляд.
Будущие артисты переглянулись. В том, чтобы отметить поступление не в кафе, а в гостях, были как свои преимущества, так и недостатки.
В финансовом плане это, несомненно, жирный плюс. Большинство из них — приезжие, в общагу пока не заселились, поэтому в столице жёстко экономили и не шиковали. А тут их обещают напоить и даже накормить на халяву! К тому же, если вечеринка затянется, могут и ночевать оставить… наверное… ну не станут же выгонять бедных, пьяных, счастливых первокурсников в ночь холодную, особенно если метро уже будет закрыто.
А вот минусы… Когда ты находишься в чужом доме, оторваться и расслабиться на полную катушку вряд ли получится. Тем более, имеется ещё некая тётя… При ней, поди, и слова лишнего не скажешь. И не покурить, и не пообжиматься с симпатичной девчонкой, если вдруг возникнет такое желание (при мысли об этом Жорка снова искоса взглянул на Анжелу — её аппетитные колени не давали ему покоя).
— У меня мировая тётя, — словно разгадав причину колебаний, с улыбкой утешила Кетеван. — Очень прогрессивная. Она нам не помешает, честное слово!
— Ну, хорошо, — сдался Жорка, выражая всеобщее мнение. — Иди звони своей тёте, — он кивнул в сторону телефона-автомата, — и дружно дуем к тебе!
— Мне тоже домой позвонить надо, — спохватился и Белецкий. — Предупрежу своих, что задержусь.
К будке таксофона они подошли вдвоём.
— Чёрт, — Кетеван лихорадочно обшаривала свою сумочку, — ведь точно была уверена, что у меня где-то жетон завалялся… Неужели посеяла?
Белецкий пошарил в карманах и протянул ей горсть жетонов.
— Ой, спасибо… — растерялась девушка, смущённо заправляя прядь волос за ухо. — Но зачем же так много? И себе тоже оставь, — улыбнувшись, она вскинула на него глаза, обрамлённые чернющими густыми ресницами, и у Белецкого вдруг сладко ухнуло сердце в груди.
Чтобы не мешать разговору Кетеван с тётушкой, он деликатно отошёл на несколько шагов в сторону, поэтому появление парня в ярко-зелёном спортивном костюме заметил не сразу. Тот же нетерпеливо топтался возле таксофона, испепелея разговаривающую девушку взглядом, а затем, не выдержав, громко рявкнул, полагая, что она одна:
— Эй, черножопая, долго ещё трепаться будешь? Другим тоже телефон нужен…
Белецкий и сам не понял, как оказался рядом. Как схватил обидчика за плечо и рывком развернул к себе. Он не любил драться, да и не особо преуспевал в этом, но отчим всегда учил его: нападать нужно первым, не давая противнику опомниться. Не ждать, когда сам схлопочешь по роже.
— А ну, извинись перед девушкой сейчас же, скотина, — негромко, но внятно произнёс он. Тот округлил глаза в искреннем изумлении.
— Чего-о-о?.. Да пошёл ты, — и сбросил его руку, как будто назойливую букашку стряхнул.
— Я сказал, извинись, — Белецкий схватил его за ворот спортивного костюма и подтянул к себе.
— Что тут у вас происходит? — завидев суету возле автомата, к ним уже спешил Жорка. — Какие-то проблемы, Саня? А может, надо кому-то по шее накостылять? — добавил он грозно, немного, впрочем, утрируя, но эффект это возымело моментально. Завидев внушительную фигуру Иванова, грубиян явно струхнул. Он был вовсе не таким уж смелым и безбашенным, каким хотел казаться.
— Ну чего вы, ребята, — он выдавил из себя примирительную улыбку. — Зачем сразу "по шее", да ещё и двое на одного… Давайте как-то по-хорошему решим. Я не хотел…
— Извинись, — повторил Белецкий тоном, в котором звенела сталь. — А не то я твой поганый язык оторву и тебя же сожрать его заставлю.
Парень перевёл взгляд на притихшую с телефонной трубкой в руках Кетеван — не то, чтобы испуганную, но заметно взволнованную — и нехотя, явно превозмогая себя, буркнул:
— Прости, пожалуйста… сестрёнка. Глупость ляпнул. Не подумал. Больше такого не повторится, клянусь!
У Кетеван дёрнулась бровь. Девушка брезгливо искривила губы и повелевающим, поистине царским, жестом отпустила придурка на все четыре стороны. Тот поспешил ретироваться, начисто забыв о том, что ему тоже нужно было куда-то звонить.
Лицо Кетеван моментально поменяло выражение с презрительного на благодарно-сияющее.
— Сандро, Гогия!.. Спасибо вам, мальчики. Вы настоящие рыцари, — девушка одарила своих спасителей широкой белозубой улыбкой, и Белецкий вдруг понял, что самым идиотским образом ревнует к Жорке. "Тоже мне — рыцарь печального образа…" — подумал он, с обидой косясь на богатырскую фигуру Иванова и его румяную, пышущую здоровьем физиономию. Белецкому внезапно захотелось, чтобы все ласковые слова, комплименты и улыбки эта гордая грузинка адресовывала только ему одному…
Тётя Кетеван оказалась чудесной гостеприимной женщиной дивной красоты и изящества. Юной племяннице далеко было до изумительной грации собственной тётки, до её величавой стати.
Это была грузинка лет сорока — с чуть удлинённым лицом, смуглой гладкой кожей и удивительными — на контрасте со смоляными волосами — светло-голубыми, почти бирюзовыми глазами, точно омытыми утренней росой. Небо смотрело изнутри этих необычных глаз, заглядывая прямо в душу собеседнику.
Тётя Нателла служила костюмером в Большом театре, одевала солисток и близко знала всех звёзд российской оперы и балета. Она была вдовой — муж Нодар скончался год назад. Детей у супругов не случилось, поэтому всю свою нежность, сердечное тепло и ласку тётушка обрушила на любимую племянницу Кетеван — Кети, дочь младшей сестры Теоны. Кетеван платила тётушке той же монетой и обожала её не менее сильно и искренне, чем родную мать.
Оказалось, что покойный муж Нателлы был художником. В квартире повсюду висели его картины — в основном пейзажи и портреты. Перед одной работой Белецкий так и замер, потрясённый её красотой и при этом простотой. Картина изображала трёх женщин — одну даму средних лет и двух молоденьких девушек, в одной из которых по небесно-голубым глазам с лёгкостью угадывалась хозяйка квартиры, правда, куда более юная, чем сейчас.
— Это моя бабушка Тинатин с дочерьми. Вот тётя Нателла, а вот мама… — пояснила Кетеван. — Дядя Нодар написал этот портрет, ещё когда был тётиным женихом.
— А где твои родители? — осторожно поинтересовался Белецкий у Кетеван. Та неопределённо и — ему показалось, как-то обиженно — передёрнула плечами.
— Остались в Грузии… не захотели уезжать. А меня отправили к тёте — подальше от войны*, чтобы я смогла спокойно доучиться в школе, а затем получить высшее образование. Была, впрочем, ещё причина, почему они устроили мне эту ссылку… — Кетеван закусила губу, но, словно внезапно пожалев о нечаянной откровенности, вдруг быстро оборвала фразу. — Хотя… это неважно. Они там, а я здесь. И в целом, мне живётся с тетёй очень даже неплохо.
— У тебя мировая тётя! — подтвердил Жорка, подлетевший к ним и ухвативший краем уха последнюю фразу. — Между прочим, велела пригласить вас к столу, — он приобнял обоих однокурсников за плечи. — Чего вы тут застряли? Вино стынет…
___________________________
*Кетеван имеет в виду конфликт на территории Абхазии между абхазскими и грузинскими вооружёнными силами в 1992 — 1993 гг.
Это было немного странное по составу участников, но удивительно ладное по атмосфере застолье, душой которого являлась, несомненно, хозяйка квартиры. Для всех она тут же стала "тётей Нателлой". Парни чувствовали, что будь эта красавица-грузинка чуть помоложе, они обязательно влюбились бы в неё без оглядки; девушки тайком запоминали её манеру держаться, копировали жесты, осанку и мимику — какой-нибудь особо выразительный взмах бровей, взгляд из-под густых ресниц… А уж как тётя Нателла кулинарила!
Несмотря на то, что угощение было приготовлено практически спонтанно, буквально из того, что имелось под рукой и в холодильнике, из недорогих и доступных продуктов, все блюда получились — пальчики оближешь! Баклажанные рулетики с грецкими орехами, зеленью и майонезом… Кучмачи — жареные с луком куриные печень, сердечки и желудки с добавлением пряностей, красного вина и гранатовых зёрнышек… Кстати, о вине — тётя Нателла делала его сама, из грузинского винограда, который привозили или пересылали ей с оказией родственники, и оно было необыкновенно вкусным, нежным и пьянящим.
Поначалу ребята ещё скромничали, стеснялись налетать на стол, как саранча, но хозяйка так искренне расстраивалась отсутствию у них аппетита, что мало-помалу все уступили её хлебосольству и принялись уминать угощение так, что за ушами трещало. Даже когда все наелись и откинулись на спинки стульев, тётя Нателла время от времени уговаривала их всех съесть «ещё хоть ма-а-аленький кусочек», и отказать ей было решительно невозможно.
— А правда, что в вашем языке есть такое понятие — "шемомечама"? — вспомнил вдруг Жорка. — Мне знакомый грузин рассказывал… Может, врал?
— Правда, — улыбаясь и подкладывая на тарелку Анжелы Климовой очередной баклажанный рулетик, подтвердила хозяйка.
— А что оно означает? — заинтересовались остальные. Кетеван хихикнула и перевела:
— Что-то вроде "не хотел, но случайно съел".
Все весело захохотали.
— По-моему, это прекрасное слово! — заявил Жорка и сам с удовольствием положил себе добавки. — Ой… кажется, я того… шемомечама!
До самого позднего вечера за столом наперебой звучали тосты, один другого краше — не хуже настоящих грузинских, звенел молодой заливистый смех, затем тётя Нателла догадалась включить музыку… Она и сама словно стала восемнадцатилетней в компании друзей Кетеван — весело шутила, хохотала, слегка кокетничала и даже согласилась потанцевать с неповоротливым увальнем Жоркой, когда он галантно её пригласил. Правда, этот неуклюжий медведь нечаянно задел фарфоровую тарелку из драгоценного сервиза "Мадонна", и та, рухнув со стола на пол, тут же разбилась вдребезги. Этот легендарный столовый сервиз был предметом культа всех домохозяек старшего поколения: он хранился как зеница ока в мебельной стенке или в серванте за стеклом, на самом видном месте. Главной особенностью сервиза были позолота и изящная роспись, изображающая пасторальные сцены с томными пышнотелыми красавицами в струящихся одеждах. Когда Жорка грохнул тарелку, все даже зажмурились от ужаса, ожидая заслуженной бури, которую тётя Нателла должна была обрушить на его голову. Парень и сам струхнул — неловко наклонившись, чтобы собрать осколки, он сокрушённо пробормотал, заливаясь краской:
— Я всё возмещу… Или, хотите, привезу вам такой же сервиз из Брянска? У нас от бабушки остался похожий… и почти целый…
Тётя Нателла лишь махнула рукой:
— Оставь, Гогия! Вещи должны служить человеку, а не человек — вещам.
И неловкая ситуация тут же была забыта.
В разгар вечеринки Белецкий вышел на балкон, чтобы покурить. Кетеван незаметно выскользнула за ним.
— Дай затянуться разок, пока тётя не видит, — попросила она. Он послушно протянул ей уже зажжённую сигарету, хотя вообще-то ему не нравилось, когда девчонки курили. Однако всё, что делала Кетеван, априори казалось ему прекрасным и грациозным.
Девушка сделала несколько торопливых жадных затяжек, а затем с явной неохотой вернула ему сигарету, на кончике которой остался отпечаток её помады. Белецкий смутился так, как будто они поцеловались. Кетеван действовала на него гипнотически — в её присутствии он совершенно терял голову, не отдавал себе отчёта в том, что происходит вокруг, и видел только её глубокие тёмные глаза и призывно распахнутые губы. То ли домашнее вино так действовало, то ли его и вправду накрыло самым настоящим чувством… Сложно было судить, Белецкий ещё никогда не любил и даже не влюблялся по-настоящему. Он знал только то, что ничего подобного раньше не испытывал. Это было и сладко, и страшно одновременно…
Сейчас он огромным усилием воли заставил себя отвести зачарованный взгляд от двух верхних пуговок на её блузке, расстёгнутых так зазывно, что можно было увидеть заветную ложбинку между… нет, в ту сторону лучше было вообще не смотреть, иначе он за себя не ручался. Но даже когда он не пялился ей в зону декольте, всё равно невозможно было избавиться от наваждения: они стояли совсем рядом на этом узком балкончике, практически прижавшись друг к другу, и от Кетеван так чудесно пахло, а её рука, нечаянно коснувшаяся его руки, была такой горячей…