— Слышь! — толкнули меня кулаком в плечо.
— Ну чо? — повернулся устало к юнцу.
— Вот храм свой на нас не вешай! И без него забот полно!
— Простите! — вздохнул. — Уж каждый о своем думает. Я вас понимаю. У вас свои хлопоты, у меня свои.
— Ну, это… — сказал кто—то. — Пойдемте, что ли, выпьем, мужики? Помянем скотину Сина?
— Давайте вы лучше проверите, на месте ли ваши жены и дети. Я… — ладони сложил. — Я буду молиться, чтобы боги сохранили их.
Я буду молиться… самому себе. Лучшей части себя.
Я уже устал смотреть, во что превратился этот город. Я правда сделаю все, что могу, чтоб хоть от части грязи его отмыть!
Так мы обнялись и разошлись. Кто—то брезгливо поднял труп господина Сина и потащил к воротам. Кто—то помогал спуститься лучникам. Бедные люди. Но воины, похоже, дружные.
Я вышел за ворота, невольно вздохнув — еще один день потрачен впустую, еще и ханьфу единственный испорчен — и пошел мимо забора притихшей усадьбы.
— Так и не убежишь?
Резко развернулся, ухватившись за рукоять меча.
От стены отлепился мой спаситель.
— Зачем я тебе? — не выдержал я.
Ясно же, что он меня тут поджидал.
Он вытащил очередную травинку изо рта.
— Я, кстати, Хэ У.
— Я почему—то уверен, что ты врешь.
— Ну, это… — он шумно выдохнул, внезапно подошел ко мне вплотную, за плечи обнял — я заставил себя сдержаться, хотя отчего—то хотелось отодвинуться от него подальше — на ухо мне шепнул: — Вообще—то, звать меня Ян Лин. Но если не хочешь сдохнуть, имя это лучше не вспоминать вслух.
— Все—таки, твой он приятель! — ухмыльнулся проходящий мимо нас стражник.
Он и его напарник на снятом плаще уносили гору обломков с наконечниками стрел.
— Да я его впервые вижу! — возмутился Ян Лин. — Просто… ну, ок же красиво сражался?
— Красиво… — мечтательно вздохнули те двое и потопали вперед.
Сохранение казенного имущества все же волновало их больше моей персоны.
— Тем более, тебе почему—то жаль было этих парней. Хотя, уверен, ты мог бы их всех убить. Ты странный.
Я вздохнул.
— Да плевать на это все! Пойдем, что ли, выпьем?
И так я до завтрашнего дня опять не узнаю совсем ничего!
— Да пойдем! — он меня потянул за рукав. — Мы—то не местные, не нам разгребать разгром. Можем посидеть спокойно, выпить.
— А причина ночного переполоха тебя не интересует? — возмутился я.
— Ну, иди и помогай им, раз тебе так важно. Я не люблю воевать с обломками.
Я вздохнул, но не пошел. С храмом надо придумать, что сделать.
— Слышь, выпьем? — он схватил меня за плечи, встряхнул. — Че ты как девка ломаешься? Я ж тебя не в постель тащу!
Меня передернуло от этой мысли.
— Просто так давно не видел хороших воинов в этом захолустье. А ты со мной знаться не хочешь! — он упер руки в бока, к счастью, уже свои.
А он смышленый. Бойню несколькими словами остановил, жуя траву на заборе. Может, подкинет полезных идей каких—нибудь? Хотя я сразу ему не расскажу. Хочу сначала приглядеться, что за человек такой.
— А, пойдем, выпьем, — сам его обнял за плечи. — Что—то и правда в горле пересохло,
— И пойдем! — обхватил он меня.
И мы пошли вдвоем.
Свиток 6 — Смех учителя — 9
Ли Кин
Всего—то несколько дней как шла я с рынка, расстроенная издевательствами Ли Фэн, домой, тащила скромную свою добычу домой родителям и тихим седовласым нашим мастерам, да жизнь тогда казалась мне безрадостной и беспросветной, но вот же — снова с рынка возвращаюсь я домой, да только с щедрыми дарами и жизнь моя уж изменилась! И миновать смогла я участи цветком стать запертым в столичном борделе, и меч мой в ножнах приятно отягощает пояс, напоминая, что ныне уж тяжесть унижений и оскорблений терпеть не мне одной. Чуть что — и я смогу их одолеть всех!
Сердце замерло, припомнив странное виденье, где тот добрый путник, угостивший меня рисом и даже предлагавший угостить вином, изящно двигая руками и рукавами обтрепанными, какое—то колдовство, божественно прекрасное, с шестью чашами и чаем сотворял, но вдруг исчезло все — и очутились мы в глухой какой—то местности у моря на скале, а он вдруг бросился с мечом атаковать меня, потом же внезапно поцеловал и даже пытался приласкать.
Вот вроде много мужчин красивых, статных, мужественных, мускулистых, богатых, искусствами увлеченных или милосердных к бедам людей. Я сколько—то таких встречала. И ни один мечтаний таких постыдных в моем уме и душе моей не пробудил! Да даже господа, что наняли меня, они хоть и божественно красивы — иных сравнений я при лицезрении их не подберу — а все же мыслей таких и чувств в душе моей не пробуждали! И взволновал меня сильнее путника, играющего с чашами, во жизни всей моей лишь один: тот негодяй из храма на улице Зеленых драконов. Но тот ужасно меня разволновал: уж столько лет прошло, а тошно вспомнить! А этот… да что со мной?..
Да, впрочем, он тогда, когда опять увидела его я пальцы тонкие, изящно играющие с чаем и чашами, спросил меня так просто: «Рис не будешь, брат?», как будто и не было ничего. Я смущенно ощутила запах пота — как будто и правда отчаянно я билась с ним в том поединке в глуши — а он лишь усмехнулся. Спокойный. Да вообще… в видении том, когда внезапно он полез ко мне, я его я приложила коленом по нефритовому жезлу, скрытому под одеждою. Ведь если б он и правда владел тем колдовством — и мы сражались где—нибудь вдали — то разве смог б мужчина быть таким спокойным и дружелюбным, когда ему вот только что почти я приложила по месту чувствительному самому? Меня отец учил, что ежели беда совсем нагрянет, а помощи совсем не будет, то есть место, удар в которое мужчин от сладостных желаний отвлечет. И мудрость отцовскую я, внезапно вспомнив, применила на той скале морской. Но… ничего. Тот путник после мне так улыбался, словно ничего с ним не было.
Тем более, в видении в странном том, он то меня пытался убить, то вдруг хвастаться стал своим любимым струнным инструменте, а наяву кто так поступит? Никто! Это наичистейшее безумие, то убивать, а то внимать моей игре!
И, рис доев — а он спокойно оборвал с куриной кости жаренную куру — поблагодарив его, я попрощалась. Забыла имя его спросить. Да он не спрашивал мое. Сказал лишь: «Ну, бывай же, брат!». А глаза его как будто смеялись.
Да и на что ему опять заговорить со мной? Он пирожок мой доедал уже в конец, когда я уходила. Наверное, хотел не слишком—то. И угостил из благодарности. Я как парнишка была уж слишком хлипким вроде воином. А как девица соблазнить уж не могла совсем я никого. Да, больше мы не встретимся.
— О, госпожа! Откуда вы?! — вскричал взволнованно Ко Ин, мешавший глину во дворе.
Он бросил все, бежать ко мне хотел, но нога вдруг старая за корень запнулась.
Скорее кинув корзину на землю, я побежала выручать его.
— Госпожа! Ох, госпожа! — схватил и руки сжал в своих от глины влажных старик. — Откуда только взялись вы, госпожа? Наш господин в военную управу ходил, но там о вас и трупе вашем не знали вовсе ничего! Еще беда с пожаром! — седовласый мужчина вдруг расплакался, руки мои прижав к худой груди. — Мы думали, уж вовсе не увидим вас, о, госпожа!
На причитанья его из дома выскочила мать и первым делом, разумеется, схватила меня. чтоб сжимать, сжимать. рыдать…
Глава же наших гончаров заковылял в дом, отца позвать, но тот и сам, заслышав его крики, выскочил, как будто сидел неподалеку и только слушал, не случится ли чего.
Отец, меня увидев, рот открыл. Или он из—за бока материнского увидел ножны с незнакомым мечом? Но понял, что покуда мать не выплачется, то слова поперек ее отчаянных и бессвязных криков ему не проронить и из рук ее дрожащих меня не вырвать.
Покуда мать рыдала, то Ко Ин успел до их мастерской уж дохромать. Проверить печь. И притащил к нам сияющих и прихрамывающих своих помощников. И наши старики осунулись побольше за эти дни, хоть времени немного совсем прошло. Вообще тут не кормили их?!
— Так, прекрати! — я руки материнские сняла с моих боков — и мать, растерянно притихнув, подчинилась — и прошла мимо отца, снова рот открывшего, к моим гостинцам. — Сначала вместе отобедаем, — я на отца сердито посмотрела, — все, вшестером, а после уже побеседуем.
— Но это… — наш господин теперь уж возмутился в полный голос.
— Да они ж стоят едва! — я горестно рукою махнула на троих притихших стариков. — Нет. сначала поедим, потом… — и вспомнив, посмотрела на небо — солнце уже подбиралось к середине — и, вздохнув. добавила: — Мы спокойно поедим, потом я кратко объясню, а после надобно мне уже уйти.
— Куда идти?! — добежав, вцепилась в рукав мой мать.
— Сначала поедим… — я на лицо госпожи моей взглянула побледневшее и исхудалое — и сердце мое не выдержало — себя исправила торопливо: — Идем все на кухню. Вы будете все есть, а я — говорить. Я все вам объясню. Но побыстрее, добрый господин мой отпустил меня на время. До полудня.
— Какой там господин? — отец нахмурился.
— О госпожа, так вы и вправду завели любовника? Наложницею будете? — вскричал радостно Ко Ин.
— Да разве похоже безобразье это на одеяния наложницы? — возмутился уже Ми Шенг.
— Сначала в дом, — я мать подхватила под руки, другою подняла свою корзину. — Там, вдали от глаз людских, мы поедим и поговорим.
Они, внезапно смирившись от моей прорезавшейся воли, покорно пошли все в дом. Нет, отец, мимо проходя, вдруг посмотрел сердито. Или даже с ненавистью. Обида полоснула лезвием холодным и сердце мое. Вновь обида полоснула по сердцу. Вот если б он не требовал, чтоб стали я и мать решать, кого из двух нас продавать в бордель, то ничего б и не было!
Да, впрочем, исхудали жутко спины наших добрых стариков. И сердце кровоточило, когда на них смотрела я. А потому обиды свои оставлю на потом!
Они в кухне расселись. Мастера в стороне, отец же с матерью возле сел. Как будто на одной стороне. И не продал наш господин в бордель ее, пока меня не было! И то хорошо.
Я, улыбаясь счастливо — впервые я могла сама их угостить — торопливо гостинцы раскладывала между них и вещи. Перво—наперво, чтоб съедобное итак. Нет, тут все вместе сложено. Ну, разложу — и станет видно. Сладости, мясо копченое. Рис и овощи в сторону.
— Я приготовлю… — вскочила мать.
— Сиди уж, — отец отрезал. — Ли Кин сказала, что ей надо торопиться. Но я не отпущу, пока я не пойму…
— To люди добрые, — я улыбнулась на миг ему, довольная, что так сложилось все — и я теперь свободная, без тюрьмы в борделе.
Свиток о путешествиях отцу. Матери шелка рулон, браслеты, гребни.
— Зачем же? — вскричал растерянно Ми Шенг, когда я между них положила свернутое плотно—плотно одежды потеплее и сандалии соломенные.
— Так надо, — улыбнулась я скромному, заботливому старику.
Так, еще кулечек сладостей.
Мать, все же подскочив, за чашами кинулась и тарелками. Чтоб мы поесть смогли по—человечески. И кинулась печь разжечь, чтоб воду подогреть для чая.
— Госпожа, боюсь, на чай я не успею! — возмутилась я.
— Без чая как же? А ты?
— Господа меня кормят, — я улыбнулась.
Ведь кормили же. Младший господин вообще мог возмущаться, что я им складывала лучшие куски, но ничего приличного и не брала себе. Старший же… да старшего вообще не каждый день увидеть можно было на кухне и улице, так что временами я покушать могла очень даже сытно. Вполне по— королевски.
— В общем, я устроилась на службу… — кисть положила новую пред отцом, но тот все равно взирал на меня сурово. — Случайно получилось, господин.
Мать покуда набирала нам посуду — нам лучшее, старикам похуже, покуда отец не окрикнул, чтоб взяла любое, но поторопилась — я сама разложила сладости и, нож принеся, мяса копченого всем отрезала. Отцу и матери куски побольше. А старикам — порезала на мелкие полоски, чтоб могли хоть пососать.
— Дело было ночью, в непогоду…
— Зачем ты ночью убежала из дома? — отец ударил веером по столу.
Стол выдержал, чего не скажешь о веере. Но он не смутился. Жалел, похоже, наш господин, что сломал единственный свой веер об стол, а не о мою дурную голову.
— Так это… — я вздохнула, и внезапно вырвалось: — Хотела утопиться.
Под взглядом помрачневшим отца исправилась торопливо:
— Но сначала, на всякий случай, я хотела попросить богов… а вдруг бы дракон с храма улицы Зеленых драконов помог мне? Хоть как—нибудь.
Ага, размечталась, дура. Поможет, как—нибудь! Я из—за того мерзавца молодого навсегда утратила любимый гуцинь и желание играть на нем!
Отец снова рот открыл, но старики сосали уже мясо, торопливо я отвлекла господина от меня и от них. Пусть поедят!
— А у реки, из—за грязи, застряли два господина. Приезжие. Заплутали в ночи. Напал там кто—то на их спутников, но справился младший господин…
Врала я. Врала бесстыдно и безбожно. Но вдруг услышали они о тех телах разбойников? И все равно же мертвые не расскажут, кто их убил!
— Он справился, но заблудились они. Остались без свиты. Не знали, куда в непогоду пойти. Я просто указала им путь, отец. А младший господин меня потом поблагодарил, — под взглядом укоризненным смутилась его. — Он дал мне золотой слиток и серебряный. Простите, сразу я не смогла до вас дойти. Старший господин, которому без слуг справляться было неудобно, раз я внезапно им помог — они из—за толстого плаща и темноты ничего не видели — подумал, не нанять ли меня, хотя б на время. А я, о нашей нужде подумав — тем более, что младший господин спокойно воспринял это брата его решение — надумала остаться подле них и быть полезной. Они купили старый дом, заброшенный, с заросшим садом, весь в пыли. Они сами не умели готовить поесть. По крайней мере, точно старший господин не мог. Стирать им стало некому… тут, в общем, пригодились умения мои, — я улыбнулась невольно, выпрямляясь, с поклоном получила от матери чашу простой воды. — И я несколько дней трудилась. Они сочли меня полезной. To есть, полезным. Вот, даже младший господин мне подарил попроще меч, чтоб если воры придут, я брата его оборонила.
Вздохнула, воду пригубил. Устала, пить хотелось. Под взглядом пристальным отца смутилась.
— Странные они, господин! — вздохнула, но увидев, как он нахмурился, исправилась торопливо, чтоб отпустил к ним: — To есть, странный старший господин. Он только музицирует или сидит в тишине. Его покои обхожу я далеко, на всякий случай. Он брезгливый, упрямый и ворчливый. А младший господин обходится со мною как с давним знакомым. Он помнит, как я выручила их. Он благодарный вообще, младший господин.
— Красивый? — внезапно спросил отец.
— Он… это… — я смутилась, взгляд опустила.
Едва не вымолвила: «Божественно красив!», но это точно говорить не следовало. Это б всех насторожило.
— Да может хоть в наложницы возьмут? — мать перед нами расставляла тарелки, сладости и мясо перекладывая со стола на них.
И на столе, подле нас, торопливо нарезала овощи, которыми можно было перекусить уже сейчас — и старикам тонкими—тонкими ломтиками нарезала. Старики сосали мясо, прижимали к себе новые одежды и сандалии соломенные и смотрели на меня. Счастливые—счастливые. Сердце пело, когда я видела их таких. Хоть я успела сделать что—то для них, пока живых, за годы верной службы их, от самой себя!
— Они женаты хоть? — отец внезапно сурово спросил.
— Они, похоже, по делу. По порученью, может, из столицы. По крайней мере, младший господин постоянно ходит где—то. А когда не ходит, то тренируется в обращении с мечом. Когда к нам вломился с солдатами господин Син…
Ляпнула и притихла напугано.
— Это в усадьбу висельника приехали которые? — отец вскочил.
— Ну, это…
— Так вроде люди хорошие? — возмутился Ми Шенг.
— Ага, хорошие, а стражу порубили! — отец сердито сжал чашу свою. Но рука невольно потянулась к куску вяленого мяса.
Оголодал, бедный, туг.
— To их младший порубил господин! — вздохнула. — Не всех. Он так хорошо мечом орудует, что, кажется, он б сотню спокойно порубил. Но он просто возмутился, что они вломились без приглашения, сломав забор. Просто, чтоб не лезли.