— Теперь об этих господах чего только в городе ни говорят! — возмутился отец.
— А люди всегда говорят чего—нибудь, — придвинула к старикам сласти, что мать отложила от себя мне. — Вы кушайте. Я принесу еще. Не знаю, когда новый выпадет выходной, но младший господин точно выпустит. Он уважает родителей. Он, когда еще мы заселились, сам мне помогал уборку делать. И первым делом отчистил покои им для сна и мне, алтарь отчистил бывших хозяев. Не только хозяевам таблички памятные сделал, но и выставил на алтаре таблички новые с именами всех своих, — отхлебнула воды еще немного. — Он даже на писал на одной, что то родственнику, чьего имени не ведает. Заботливый такой!
— А, может, они поняли, что ты девушка? — отец нахмурился.
— Полноте вам, господин! — рассмеялась. — Младший господин только и делает, что тренируется, да по делам бродит, мне неведомым. Ну, меня тренирует иногда, чтоб я в его отсутствие хоть немного могла дом и старшего господина оборонить — тот ужаснейший бездельник! To есть… — смутилась.
— Смотрю, характеры их ты успела изучить.
— Да они и не прячутся от меня, — усмехнулась.
— А старший господин чего? — мать серьезно сжала запястье мое, — который дома все время? Как он на тебя смотрит?
— Он это… — смутилась.
Но уж очень родители и мастера смотрели пристально на меня. Я проболталась невольно:
— Да он понял… — голову опустила, защищаясь от взгляда господина сердитого моего: — Да он сказал, что я не интересна ему совсем! Что он женщин других любит. И вообще, он предпочитает сидеть в одиночестве.
— А солнце, кажется. уже на середине неба? — внезапно вспомнил Ми Шенг, взглянув на узенькое окно.
— Ох, я обещала купить провизии к обеду! — испуганно руками всплеснула, воду выплеснув. — Ох. матушка, прости!
— Беги уж, — мать улыбнулась. — Раз тебе послали боги этот труд.
— Но в городе ничего не знают о них! — отец сердито чашей ударил об стол. — Они не разговаривают ни с кем. Разве что тот молодой. который точно воин, в чиновничью сегодня приперся в управу, спрашивал что—то про архив…
— Но я же не могу спрашивать у них все, о чем они сами не желают говорить. господин!
— И то верно, — он вздохнул.
— Но вы осторожны будьте, все же! — решился влезть Ко Ин. — Даже если дружелюбный младший господин, то может, просто он со всеми вежливый.
— В постель не лезь. пока не узнаешь все о них! — отрезал отец.
— Какая постель?! — возмутилась. — Что вы, господин?!
— Ну. вдруг окажутся приличными? — отец вздохнул. — Но ты не лезь в наложницы. покуда не знаешь их. Хоть год выжди.
— Да кому я такая… — я села уныло. — Сдалась?..
— A мало ли? — не отставал наш господин. — Ты девушка, а они — молодые мужчины. Да мало ли?..
— Нет уж! — выдохнула сердито. — Я просто буду у них слугой. Драться научусь хорошо, коли будет добр младший господин. На приданное себе соберу, но прежде — вас накормлю досыта. А там уж, как—нибудь…
— Но видано ли это, чтоб девушка из достойной семьи одевалась в мужскую одежду, еще и нанималась рабынею?! — горестно выдохнул мой отец.
— А что еще? — потерянно опустила взгляд. — Я не хочу идти в бордель.
Он долго молчал. Грозно. Но я не могла уйти, него не спросив. Ох, Вэй Мин на меня разгневается! Но мой отец… мой господин…
— Что ж, — внезапно сказал отец — и мы послушно замерли все, робко на него посмотрев. — Раз тебе так не хотелось в бордель, что ты ходила топилась, а боги послали тебе случай этот… попробуй. Но только ты с ними пока не ложись. Остаться брошенною любовницей, да еще и с ребенком… прости, но мы и одну тебя не сможем выдержать, а уж с дитем и потерявшую честь…
— Я понимаю, мой господин! Я буду разумной. И… могу я идти?
— А поесть? — возмутилась мать. подскочив.
— Кушайте вы, — улыбнулась ей, но улыбка завяла моя, когда опять разглядела побледневшее и осунувшееся родное лицо. — Вам нужнее. А я хоть вечером оставшееся от ужина перехвачу.
Поднялась, поклон отвесила отцу, потом матери. Старики, подскочив, поклон отвесили мне. Я склонила пред ними голову.
— Я только не могу обещать. что приду в ближайшее время. Я и без того задержалась уже, да и в доме доставшемся заброшенным несколько лет не убирались уже. Много осталось работы.
— Иди уже! — отец потребовап. — Я не могу смотреть на этот позор! Моя дочка, в мужской одежде! Да сама идет с мечом! — голову отчаянно обхватил. — Словно нету мужчин в семье, что ее защитить бы смогли! Я свою дочь защитить не смог! Не смог!
— Но меня сохранили боги, — ответила, сжала руки матери, чтоб не смотреть на него — противно стало смотреть на его лицо, когда снова вспомнила, что еще недавно хотел он даже мать мою продать в бордель. — А я уж не буду ленивой. Я выдержу. Да и… — криво усмехнулась. — Отмыть можно с рук усталых мягкую пыль. С души воспоминанья о насильниках разве смоешь? Я слышала, что не могут долго успокоиться. Но боги хранят меня, — мать притихшую обнял. — Что ж, я пойду уже.
— Возвращайся только! — мать ладонями обняла мое лицо, с мольбой заглянула в глаза. — Я себя продам, руку продам и отрежу, ты только не топись, Ли Кин! — расплакалась вновь. — И прости своих никудышных родителей за то, что ничего мы толком для тебя не сделали!
— Вы вырастили меня гордой! — дрожащею рукою погладила ее по щеке. — Я лучше останусь голодной, чтобы есть дерьмо. И я не куплюсь на красоту момента, чтобы отдать чужому мужчине болтливому все, — руку опустив, сжала кулаки. — Я готова тяжело трудиться, о госпожа. Сама скоплю на приданное. И драться научусь, чтоб меня и мою семью обидеть не мог никто! — лицо ее сжала в своих ладонях. — Ты только доживи, родная, покуда я стану сильной! Покуда я другою домой вернусь, ты потерпи! Мы заживем еще! Я этот шанс ни за что не упущу!
— Иди уже! — расплакавшись, выдохнул отец. — Ругать тебя он будет, капризный этот малец, если надолго останется без обеда. — внезапно голову на руки скрещенные на столе уронил. — Прости, что защитить тебя, дочь, не смог! Что тебе приходится вынести это все!
— Это не самое страшное, — вздохнула, — из всего, что могло бы быть.
И снова покинула дом. Теперь уже, чтоб вернуться. Хотя богам лишь известно, когда я снова переступлю его порог. Если боги вообще есть. А если нет… ничего, я тоже что—то самка могу. Люди смогут прожить и без богов.
Губу прикусив. Вышла из кухни, когда они уже лицо мое разглядеть не могли.
Что бы ни случилось, я справлюсь, выдержку.
Но, что бы ни случилось, я никогда больше не переступлю порог храма с улицы Зеленых драконов.
Перво—наперво побежала я на рынок — провизии прикупить, чтоб потом достойный приготовить обед. Или прикупить сладостей и чего—то готового в городе? Чтоб блюда первые голодному капризному господину подать, а следующие уже потом. Пусть хоть местами он поест. И деньги есть. Я не должна терять работу сейчас: уж очень охудалые мать и старики стали в эти дни.
На рынке издалека я разглядела… старшего господина!
Вэй Мин стоял у прилавка с шелками из разных провинций, брезгливо края отрезов перебирал. Вслух комментировал свое недовольство: там оттенок слишком яркий, сям слишком блеклый, эдак нить тоньше. видать шелкопрядов кормили листьями с нижних ветвей. а надо было шелкопрядов кормить верхними, самыми нежными. а вот там вообще маленький стежок на краешке узора не тот, выбивается из целой картины.
— Да где?! — не выдержал уже торговец, сам сунулся смотреть.
— А вот! — тонким изящным пальцем Вэй Мин указал на самый край отреза. на вышитый конец лотосовых цветов.
— Да и не заметно вовсе! — торговец возмутился, повглядываясь, размотал рулон уже совсем. — Но больше и нету такого. Превосходный шелк! А тот кусочек ткани с вышивкою можно пустить на подол или отрезать. часть — приличную — пустить на мешочки для благовоний, али мешки для слитков или монет… — аккуратно стал сворачивать. — Превосходный шелк, молодой господин!
— A этот… — Вэй Мин брезгливо приподнял зеленого отреза кусок. — Какой мерзкий оттенок! И как негармонично сочетается с коричневыми символами долголетия! А узор? Летучие мыши и журавли — что за нелепое сочетание?!
— Так трижды тут пожелание долголетия! — возмутился торговец. — Достойный подарок почтенным родителям или наставнику!
— Мыши? И журавли? — поморщился юноша, попортив гримасою красивое лицо, потом в усмешке зубы обнажил, слегка неровные — и я, кажется, догадалась, почему он обычно улыбается, пряча зубы, полуулыбкою. — Да если уж на то пошло, то в пару гордой птице журавлю надобно вышивать хотя б дракона! Феникса уж наконец! Черепаху священную.
А тут к ним, к которым люди, любопытно оглядываясь, подходить покуда не осмелились, на беду из паланкина вылезла… Ли Фэн! Мой старший господин и вздорная Ли Фэн! Похуже картину сложно придумать!
Но бежать я с криками к господину не осмелилась. Толкнула тогда меня она. И вдруг признает? Позор будет отцу. Но, может, стоит мне вмешаться?
— Что лапаете вы тут все? — поморщилась Ли Фэн — видно лавочник этот водился в «приятелях» ее отца — и плечиком Вэй Мина потеснила. — Не нравится — уйдите. Вас покупать никто не заставляет.
— Ах, что за уродливая девка слева от меня? — сердито веер раскрыл мой господин, сердито обмахнулся. — Ни вежливости, ни манер!
— Два ты, ты!.. — Ли Фэн от возмущения задохнулась.
Ой, что сейчас будет, что будет!
— Мне жалко, стало быть, вашу госпожу, — добавил Вэй Мин, к уху ее вдруг склонившись — а Ли Фэн попятилась, но не устояла, упала, не подхвати служанка ее под локти. — Она вас одевает пышнее прочих, вам доверяет ей покупки выбирать, а вы ее позорите безмерно, хамством отвечая незнакомому господину! — веер застыл, обнажая едкую полуулыбку. — Мужчине!
— Что?! — возмутилась главная красавица города. — Да я… я…
— Вы оскорбили нашу госпожу! — усовестить попыталась неизвестного, к несчастью, достаточно богато одетого юношу, служанка, поддерживающая тяжело дышащую Ли Фэн справа. — Она, знать вам следует, старшая дочь самого господина Чжана!
— А вам знать следует, на кого эта ваша невоспитанная дева накричала! — Вэй Мин гневно сложил веер.
Как будто принц столичный! Но спеси на самого наследника престола, если не императора! Хотя император будет постарше, да пропадает обычно в своем гареме столичном, где уж точно сотни писанных красавиц или, если слухи не врут, вовсе тысячи! Да и исчезновение наследного принца быстро б поставило страну всю на уши!
— Да сами вы… сами вы… хам! — Ли Фэн задыхалась от гнева.
— Мужчинам издавна свойственна напористость, — мой господин внезапно сжал ее щечки, вдобавок к надутым обиженно губкам, да, впрочем, сразу же отпустил, — иначе б и жизни не было на земле. Но дева, сама атакующая мужчину, да еще так грубо — это, да будет вам известно, вообще вселенский ужас!
— О боги, этот жуткий юноша…
— Хотя бы не срывается на визг, как вы! — невозмутимо нанес ответный удар Вэй Мин, как—то нахмурившийся при упоминании богов.
Да странно б было, если б капризный старший господин их чтил!
— Стра—стража!!! — смогла вскричать лишь Ли Фэн, обмякая на крепких руках вышколенных молоденьких служанок.
И мечи повыхватывали не только носильщики паланкина и пятеро шедших с ними воинов. но и вся выбегающая из других лавок охрана. Мой старший господин оскорбил саму старшую дочь чиновника Чжана!
Покупатели, редкие нищие — сегодня их почему—то почти не было на рынке и на улицах — да просто зеваки торопливо шарахнулись в сторону. Нет, побежали, разглядев, как воины бросились на Вэй Мина с разных сторон. мгновенно почти окружили.
О Боги! Я же далеко стою. смотрю! Я добежать до него не успею! А если и добегу. то разве справлюсь я с несколькими десятками обученных бойцов?!
Но он был мой господин. Оплата его — опора моей нищей семьи. Да и не по—человечески было бросать его одного.
И, меч выхватив, я с воплем отчаянным бросилась к толпе ощерившихся оружием воинов.
Свиток 6 — Смех учителя —10
Я Ню
Когда от трупа мертвого полубога, на котором я отрабатывала броски режущих полумесяцев, осталось сплошное кровавое месиво, демон, учивший меня, сбил кровавые ошметки и последнюю уцелевшую длинную прядь волос с обломка скалы пинком. Новый труп водрузил — хотел положить полудемоницу полную, что лежала поближе, но наткнувшись на мой ненавидящий взгляд, опять притащил мужчину, постарше и вообще премерзкого демона — ухмыльнулся и ушел. Им все равно кого жрать и крошить?! Но тренировки в жалкие крохи времени до визита очередного наглого Эн Лэя, а также покуда из выживших в этой части Бездонного ущелья были только я и мой чудовищный учитель… мое содрогание при виде кровавых ошметков. оставшихся от прежней мишени, местами прекрасного даже сверженного бога. растаяли.
А потом я вообще перестала смотреть, что лежит под моею ногой. To, что лежит, опасным уже больше быть не может. To, что движется, может прийти и меня убить. Держись, полудохлый воробей! Пусть подыхают они!
Не помню, на каком ударе это случилось. Не помню, куда улетел полумесяц с левой руки — я потом долга искала его — и даже удара обмякшего тела о каменную поверхность не помню.
Сон… это был красивый сон…
По ветке огромного дерева, росшего пятьсот тысяч лет, шли дух— соловей и прекрасный феникс — оба в своем птичьем обличье. За деревом падало древнее вечное солнце, окрашивая небо в кровяной цвет. Близко к слепящему глаза диску — сегодня свет его был воистину невыносим — небо спекалось, будто кровавое полотно внезапно превращалась в растапливаемый пламенем металл.
Прекрасный, мощный феникс поднял огромные, мощные крылья. А дух— соловей запел. Приятная стать сильного хищника и красивая долгая трель блеклого серовато—коричневого комка, казавшегося мокрым комком, жалким птенцом на фоне его.
Небо кровавое и палящий диск… удивительно спокойный и нежный вечерний воздух, медленно холодящий, остужающий мир и жар в маленьком раненом сердце… робкий трепет маленькой птицы и сильное божество…
Окончание этого дня было воистину прекрасно!
Знаешь…
To ли голос шел откуда—то сбоку, то ли просто звучал в моей голове.
Знаешь, что ты не можешь умереть, маленький соловей?
Маленький соловей устал.
Я хотела это сказать, но не смогла.
Маленький соловей очень устал.
Маленький соловей больше не поет.
Разве что в этом сне.
В этом последнем сне.
Дать усталому сознанию померкнуть в последнем, прекрасном бреду — не это ли благородства торжество? Люди Поднебесной топят свои горести в вине, но у маленького соловья с обрубленным горлом и сломанными крыльями больше не осталось ничего.
Только эта песня.
Только эта песня, спетая во сне.
— Знаешь, — голос сказал уже резко — и он точно не был мой, — что я не могу позволить тебе умереть.
Полупрозрачная рука уперлась в камень, покрытый кровью.
Много же ее с меня натекло!
Странно, но мое тело, что лежит у моих ног, совсем не ранено.
Мое тело?..
Завопив, я вскочила.
Но этот вопль эхо не разнесло меж бесчисленных скальных утесов и обломков, затянутых кое—где плотным туманом.
Этот голос вообще не звучал.
Его просто не было.
Я… потеряла голос? Но для маленького соловья потерять свой голос — еще страшнее, чем потерять свои крылья! Соловьи с подрезанными крыльями могут жить в неволе. Люди думают, от того, что самое важное для поддержания жизни — это поспать и поесть. Нет. Соловьи живут, только пока они могут петь.
Но моего голоса больше не было!
— Знаешь, я слишком долго молила богов, чтоб хранили тебя! — укоризненно сказала нищенка, стоявшая за неподвижной мной.
И я с полупрозрачными ладонями и ступнями, почему—то ставшими вдруг босыми, в ужасе смотрела на нее.