Я поджала губы.
— И вообще, вот люди, которыми ты так восхищаешься, спокойно жрут за свою жизнь уйму рыбы, птиц и разного зверья. Чем они отличны тогда от демонов, которых ты так презираешь? — насмешливо прищурился. — И чью душу ты у одного с голодухи сожрала?
— Это ты меня научил!
Он еще откусил мяса поджаренного, зажмурился, покуда жевал.
Сейчас бы полумесяц схватить — и отрезать его шею вместе с мерзким лицом. Но вот оружие пока возле него мое не видно. Может, соврал?..
— А соловьи мошек жрут и червяков, — ухмыльнулся мужчина, внезапно посмотрев на меня. — Чем вы не хищники?
— Чего ты вообще хочешь от меня? — сорвалась на крик.
— Поиграть! — невинная улыбка.
Я, вспомнив недавнее, зарделась. Щеки и уши ощутимо так обожгло.
— Я вообще—то просто имел в виду шутки, — осклабился Эн Лэй, — но, если ты настаиваешь, то мы можем как—нибудь и то повторить. Или тебе в первый раз больше понравилось?
От камня брошенного с хохотом увернулся.
Ни поговорить с ним спокойно. Ни подружиться. Ни убить. Одно сплошное недоразумение, даром что гордая птица феникс! Хотя и хищная. В этом он прав.
Вздохнула.
— Присоединяйся, я боюсь, что мне столько мяса сегодня не съесть одному, — мужчина внезапно посерьезнел. — К тому же, я обещал проводить тебя до места, где погибли твои родственники, чтобы ты поскорее приступила к расследованию.
— И ты… мне поможешь?
— Не хочешь расставаться? — внимательно прищурился.
— Тебя на Небесах родственники засмеют, если нарожаем уйму маленьких, тощеньких, сереньких фениксов!
Взгляд его стал слишком внимательным и серьезным. Шутка не удалась. Но я старалась. Я честно старалась!
Хотя он уже рядом стоял, вкладывая кусок жареного мяса в руки, а зубы мои не устояли. Или я не устояла?..
И ноги не устояли — села, где стояла, в тигриную плоть вцепившись. Мм, мясо… еда! Жизнь…
А солнце сверкало и грело, пела свою мелодию нарушившаяся гладь воды…
Кажется, так и упала, где сидела, сжимая обглоданную тигриную кость с ребра. Не упала. Легла, опустившись на что—то. Как будто между моею головою и камнями легла ладонь…
Уток, покуда спала, он доел. И на том спасибо. Мне от остатков перьев, забившихся кое—где между камней, становилось уже не по себе.
Феникс, поднявшийся из воды — он нынче купался в одежде, но ткань промокшая, разумеется, обтягивала все большое, мускулистое тело — задумчиво посмотрел на меня, когда поднялась, зевая, обернулась от клочков перьев уже к воде, где плескалось что—то. Кто—то. Красивая скотина! То есть, серьезный взрослый феникс.
Нет, он смотрел на меня слишком долго.
Я сделала вид. будто не поняла приглашенья. Он сделал вид, будто не приглашал.
— Ты обещал проводить меня в Поднебесной.
Сделала взмах руками. В следующий миг уже возле меня стоит, промокший. Нет, мгновение — и уже сухой, с тонким ароматом воды в распущенных вьющихся волосах — они у него и вправду вились, густые, длинные, немногим пониже лопаток спускавшиеся. Или не немного…
Мужчина головою взмахнул, разбрызгивая капли воды. Я. завизжав, лицо прикрыла рукавом.
— О. до чего же сладкие чьи—то вопли! — ухмыльнулся.
Так довольно, словно вечность целую уже с ним не ссорились.
— Но ты смотришь на мой живот, — задумчиво погладила округлость, внутри которой мрачный голос тут же потребовал еды.
— Месть! Сегодня у тебя месть на обед и на ужин! — теперь издевался уже он.
Нет, он ступил…
— А—а—а—а!!! — взвизгнула я, когда ноги мои оторвались от берега, а камни и потухший костер внезапно оказались далеко внизу.
— Понятно, врагов для начала мы воплями оглушим, — насмешливо донеслось сверху.
Эн Лэй, лишь крылья себе призвавший, а так оставшийся почти человеком, осторожно обхватил руками меня под грудью, за живот. Пока за живот.
Но когда хотела пнуть его по месту чувствительному, руки разжал.
Двое крестьян поперхнулись столетними яйцами и пирожком, сваренным на пару, когда я упала с неба в реку, обдав их брызгами.
Хотя очнулась уже в воздухе, откашляясь, а река и лес оказались уже далеко внизу.
Руки мускулистые опять держали меня, крепко и уверенно. Но сбросит, если опять буду лягаться. Даже, кусаться, наверное, нельзя, эх. Точно нельзя, поле какое—то подо мной. От размазывания по полю с такой высоты после паденья старуха меня точно не спасет.
Вздохнув, зажмурилась.
— Хочешь выспаться перед битвой? А если уроню? — голос прозвучал насмешливый сверху.
— Вот только раненный мне попадись, вредный феникс!
Руки разжались.
— Феникс красииииивыыыый!!!
Он, пролетев подо мной, меня орущую подхватил. Хотя, кажется, глупый соловей стал привыкать, когда на его тушке смыкались лапы огромного хищника.
Да и вид снизу был превосходный. Я—то летать уже, быть может, не смогу, но я поднялась благодаря его рукам и крыльям так высоко…
— Ты плачешь? — спросил Эн Лэй глухо.
— Скоро плакать будут мои враги, — проворчала в ответ.
А пока остается только довериться крепким мужским рукам и отдаться с его помощью потоку ветра, разглядывая леса, озеро и долины снизу, с гордостью смотря на мелких птиц внизу, растерянно головы повернувших, чтобы посмотреть на нас. Гордого хищного феникса и воробья общипанного. Ладно, ладно, соловья. Но он сам ко мне прицепился! Сам мне додохнуть не дает!
Жаль, что любое путешествие рано или поздно кончается.
И прекрасные виды дикой природы, перемежавшиеся серыми городами и копошением людей, внезапно сменились остатками бамбукового леса и огромной горелой пустошью, все еще черной, засыпанной пеплом. Запах пепла ветер поднимал сюда,
Сердце сжалось, когда увидела оставшееся от моей малой родины. Место, где больше не слышно голоса ни одного соловья.
Сердце сжалось, когда феникс стал спускаться.
Тоска по погибшему дому? Или по последним мгновеньям в руках моего врага?..
Свиток 7 — Игра в вэйцы — 5
Вэй Мин
Тонкие пальцы ложатся на инструмент, задевая то одну, то другую струну. Сердце поет вслед за музыкой, рождая какую—то грустную песню эмоций и ощущений, смутно уловимых чувств…
— Смотри! — мальчик с вытянутым, узким, но миловидным лицом радостно демонстрирует вазу, сотканную из тонких металлических нитей, в которой робко жмется к стенке хрупкими лапками большая нежно¬сиреневая бабочка неземной красоты.
Черные длинные волосы, выпавшие из узла на затылке, липнут к потному лицу, но глаза радостно горят. Охотник, поймавший небесного зверя, счастлив. Счастья этого так много, что оно плещется, буйствует внутри, так и норовит вырваться через край и утопить в нем кого—нибудь Другого.
Мальчик, серьезно читавший свиток, связанный из тонких нефритовых пластинок с письменами, серьезно откладывает чтение и поднимается к нему навстречу. Покуда спускается из беседки, расположенной почти на самой вершине огромного утеса, утопающего в зелени садов и благоухании цветов, словно в океане, делает несколько почти неуловимых движений хрупкими длинными пальцами.
И к лицу изумленно застывшего охотника на бабочек подносит фазу— сферу из тусклого фиолетового цвета, где отчаянно бьется почти такая же бабочка, чуть меньше размером, но с точно такими же нежно—сиреневыми крыльями.
— Но я сделал это вручную! — возмущается мальчик с вытянутым лицом.
— А я сделал это вручную! — ухмыляется оторвавшийся от нефритовых книг. — И вообще, правил игры не было.
— Так и не значит, что ты победил! — обижается честный охотник.
— Но я не обязан считать как ты! — хмурит изящные, тонкие брови второй.
Первый смотрит на него, но внезапно смеется. Хлопает, хохоча по плечу. Два движения тонких пальцев — и две освобожденные бабочки с отчаянной быстротой взмывают в небо, пользуясь внезапно полученным шансом снова жить.
— Но я матушке хотел ее подарить! — возмущается первый.
Улыбка второго становится шире. На миг лишь. Под недовольным взглядом рукодельного охотника он серьезнеет и как будто даже становится виноватым.
— Мы так не договаривались! — продолжает возмущаться первый.
— Именно, — улыбается второй, — не было никакого договора и никаких свидетелей.
— Я запомню твой урок, Вэй Мин! — сердито говорит мальчик с вытянутым лицом.
— Как вам угодно, старший господин! — положив ладонь на кулак, кланяется Вэй Мин.
Но через миг уже выпрямляется. Лицо серьезно, но в глазах блестит злое торжество: бабочка все—таки улетела. И его, и чужая.
Полночь, мальчик в белых одеждах уже взмок, уже сбивается дыхание, но он упорно продолжает совершать то плавные, то резкие движения мечом, стоя на шпиле высокой беседки. Вытянутое лицо серьезно, глаза сосредоточенно блестят, развеваются полы белых ханьфу и длинные, блестящие, черные волосы.
Грустно бредущий по саду мальчик в розовом ханьфу с силуэтами золотых летучих мышей останавливается, едва завидев хрупкий силуэт на высоте. Дальше идет, гордо вскинув голову и расправив плечи.
Правда, уйти ему мешает мальчик в белом, приземлившийся перед ним и преградивший ему одежду.
— Тренируетесь, господин? — низко кланяется гуляющий, положив дрогнувшую ладонь на кулак и кланяясь.
— Да перестань, Вэй Мин! — огорченно выдыхает другой. — Ты, верно, подумал, что госпожа на что—то намекала, рассказывая историю о принце Хэ У, в то время, как она просто вспоминала прочтенные летописи!
— Как вам угодно, господин! — снова низко кланяется Вэй Мин и идет мимо.
Но не тут—то было: опять ему преграждают дорогу.
— А посмотри, какой мне меч отец подарил! — хрупкий мальчик — всего на полмизинца выше его самого — гордо демонстрирует огромный меч, размером почти с него самого. — Им еще прадед оборонялся от войска демонов, которых принц Хэ У пропустил на Небеса и в Императорский дворец! Кстати, говорят, он даже рану нанес на плечо ему, как раз за три шага от порога. Хотя другие летописцы говорят, что за семь.
Осторожно взглянув на него, Вэй Мин тянет тонкую руку из широкого рукава шелковых одежд, проводит пальцами указательным и средним вытянутыми нежно по клинку.
В следующий миг, коварно улыбнувшись, демонстрирует растерянному сопернику точно такой же меч. Правда под растерянным взглядом его едва зубами не скрипит от натуги, а потом роняет оружие.
Но мальчик с вытянутым лицом только смеется в ответ. Радостно говорит:
— Ты снова играешь со мною. Вэй Мин! Значит, ты больше на меня не сердишься? — вслед за жестом руки искусно подделанный меч поднимается с земли, мягко опускается на дрожащие от усилий руки соперника по забавам и играм. — Пойдем, я тебе покажу несколько упражнений для укрепления мышц. А потом покажу все движения, которые отец успел показать мне.
— Ты думаешь, что господин не рассердится… — пусть не сразу, но срывается с дрожащих уст.
— Так мы оба имеем право учиться! — серьезно говорит наследник. — Тем более, я давно уже мечтаю попробовать и на мечах сразиться с тобой, а ты все не идешь да не идешь…
Они уходят по ночному саду вдвоем, тают в благоуханном облаке с ночного жасмина. Один гордо несет меч в вытянутой руке, другой — тащит, пыхтя, подмышкой.
В огромную, изящно украшенную маленькими деревьями и вазами с изысканными букетами, залу входит высокий и статный мужчина в зеленых шелковых одеждах, украшенных маленькими, изогнутыми, иногда сплетающимися в узлы, драконами. Медленно, неспешно идет к столику, находящемуся на самом высоком камне, вырезанном из скалы в форме когтистой лапы. При его появлении все разговоры сразу же замолкают.
Дойдя до ступенек, ведущих на ладонь когтистой лапы, мужчина оборачивается к полукруглой зале из высоких колон, уходящих высоко—высоко вверх, теряющихся в облаках. Положив на кулак ладонь, голову склоняет, приветствуя присутствующих мужчин и женщин в пышных шелках нежнейших цветов и с обычною невероятно замысловатою по исполнению вышивкою, что на верхних ханьфу, что на проглядывающих из—под рукавов, подолов и воротов нижних.
Большинство из сидящих на столиках с камней пониже, тоже высеченных в форме когтистых лап, поднимаются неторопливо и кланяются в пояс. Хотя некоторые мужчины и женщины, хрупкая девочка в нежно—персиковых одеждах и шпильках из серебра с жемчужными цветами удостаивают вошедшего лишь сдержанным кивком головы или грациозно поднятою маленькою чашей с вином или чаем.
Мужчина сдержанно склоняет голову, приветствуя молодую женщину в роскошных нежно—сиреневых шелках и бесчисленных золотых шпильках с аметистами и нефритом, заставляющих с ужасом задуматься, как она вообще может поддерживать голову с высокой прической и таким количеством украшений. Она сидит возле его столика, но пониже. Лишь коротко улыбается ему в ответ. Мужчина лишь улыбкою короткою одаривает старуху и женщину лет тридцати, сидящих чуть дальше от его столика и на каменных лапах—подножиях намного ниже той, сидящей около него. Старуха пытается вскочить — и женщина бросается к ней, поддерживает, обе низко—низко кланяются в ответ. Старуха разгибается с трудом, но натягивает на лицо как будто счастливую улыбку.
Когда господин занимает свое место сверху всех — и в залу вплывают юные и хрупкие небесные феи в синих и голубых одеяниях и порхают в танце нежнейшем и причудливом — женщина лет тридцати робко садится возле старшей и растирает ей спину. Старуха тихо ей шепчет. Но под холодным взором женщины, сидевшей возле господина, обе робко замирают. Младшая возвращается за свой стол.
Но когда танцовщицы уплывают — господин, сидящий выше всех, уже начинает неторопливо вкушать яства, поставленные пред ним изящною вереницей юных и прекрасных служанок, из которых некоторые порою напарываются на холодный взгляд его госпожи и уплывают, трепеща — то тишина на плоском овальном камне снизу полукруглой залы из колонн затягивается. Гости начинают уже наклоняться друг к другу, шептаться, оторвавшись от еды. Смущенно умолкают музыканты, выискивая взглядом старого господина в зеленом простом шелковом ханьфу.
— Только что рядом сидел!
— Может, ушел искать этих наглых фей?
Молодые музыканты шепчутся слишком громко и напарываются на ледяной взор госпожи в нежно—сиреневых ханьфу. Напугано падают на колени. Но поздно — выступившие из—за колон воины в серебристых, сверкающих доспехах и темно—синих плащах, прежде совсем незаметные, уволакивают наглецов. Те еще ползалы кричат, умоляя их помиловать, но натолкнувшись на взгляд господина в зеленых шелках, умолкают и обреченно позволяют их увести.
Мимо стражников, уволакивающих болтливых музыкантов, в залу входят два худых мальчика. Тот, что с вытянутым лицом, завязал часть черных волос с левой стороны, от виска к середине лба, в четыре косы. Неторопливо шуршат его белые ханьфу с вышитыми круглыми символами долголетия, полы верхнего одеяния спускаются чуть ниже колен, открывая узкие белые штаны и сапоги. Идущий рядом с ним подвязал пряди черных волос от висков и надо лбом в причудливый узел на затылке, шпилькою серебряной скрепил, а прочие длинные пряди оставил распущенными. Неодобрительные взгляды тут же притягивают его бордовые ханьфу, полы которых достают до щиколоток и совсем скрывают под собою худые ноги.
Мальчики останавливаются, не дойдя до верхнего столика шагов пятьдесят.
— Мы… — начинает мальчик в белом, но смущенно замолкает под сердитым взором господина в зеленых шелках.
— Мы дерзнули приготовить для вас танец, господин! — сложив ладонь на кулак, низко кланяется мальчик в бордовом.
— Да. так, отец! — оживляется его спутник в белом.
Господин опирается левою рукою на подлокотник, тыльной стороной руки подпирает лицо. Некоторое время смотрит сверху на них — они оба сжимаются, сдвигаются близко друг к другу, но молчат, робко смотрят снизу вверх.
Правою рукою господин подносит к губам чашу то ли с чаем, то ли с вином, делает неторопливый глоток — мальчишки робко смотрят снизу вверх, еще плотнее прижимаясь друг к другу, что вызывает легкую усмешку на краешках губ господина — и невозмутимо говорит наконец:
— Ну, что ж. Раз вы танец готовили, то надобно вам и выступить. Надеюсь, вы не посрамите честь дома Зеленых глициний.