Даже встать не помог, скотина!
Губу закусив, пошла вперед.
Несколько часов по расщелинам. Или несколько дней? Я только шла, стараясь не думать о ногах и руках, оскалу ободранных, а мой провожатый об ранах моих не думал совсем. Интересно, поэтому у Ло Вэя был целый гарем, а у Эн Лэя — ни одной?
Не думать, тупой воробей, не думать!
Хотя несколько часов спустя мне стало лень думать уже об этом.
Иди вперед, полуиздохший воробей! Иди вперед! Просто иди. Даже когда не знаешь, куда приведет твой путь, найти дорогу — уже полдела, а дорога уже куда—нибудь да и выведет.
Потревоженная стая мышей пришлась очень кстати, хотя оказаться зажатой в узкой расщелинке между копошащихся, пищащих и летающих созданий было страшно и мерзко! Их было столько, что даже заслонили своими безобразными телами узкий свет!
Я сначала вопила — и они вопили ответно — летали, носились вокруг, а потом как—то немного притихли, и послышалось некое хруп—хруп.
По повторившимся звукам, преследующему жалобному писку и ставшему очевидным запаху крови я поняла, что мой провожатый их ест.
Ловить летучих мышей, обезумевших от ужаса, носившихся вокруг, копошившихся на теле и сталкивающихся друг другом в узком ущелье и темноте — кошмар, хуже которого мог придумать разве только мой учитель— мучитель Эн Лэй!
Но мне удалось поймать две и съесть. Первых двух я просто съела, сама от голода и вкуса свежей крови обезумив. Потом уже додумалась сначала откручивать трепыхающимся в руках тушкам головы и выплевывать внутренности.
Словом, я опять замазалась в крови. А мыши наконец—то додумались, что они вообще—то знают, куда удирать.
Снова появился свет, и Эн Лэй. также перемазанный в крови, держащий три трепыхающихся слабо тушки в руке. Со мною, разумеется, он не поделился. Хотя их приложил о каменную стену несколько раз. чтобы притихли насовсем. Страшно быть его врагом. Страшно быть его едой.
Вскоре после обеда я едва не уснула. Присела, будто справить нужду — хвала богам, что хоть на это феникс отвернулся — да и мне после плотного обеда, хотя и оставившего неприятный кровавый привкус во рту. было уже чем. Потом на край завалилась.
Разбудил меня пинок в живот. От этого одна из мышей в его руке слабо трепыхнулась и пискнула, а подруги ее просто висели. Эн Лэй опять о скалу их приложил, всех троих. И последняя выжившая летучая мышь заткнулась уже насовсем.
Намек я поняла вроде и, со стонов поднявшись, замазанный оправив оборванный подол — взгляд мужчины на мгновение задержался на обнажившемся бедре — первою вперед двинулась.
— Не туда! — ухватил меня за плечи Эн Лэй через тридцать шагов.
Мышей в руке уже не видно. А, странно топорщится ханьфу на груди: про запас приберег.
Шли мы по горному лабиринту целую вечность. Разумеется, мой провожатый позавтракать или поужинать снова успел, мышиными тушками, но со мною даже не поделился.
— Ты уже не маленькая птаха, — проворчал, заметив мой голодный взгляд, — сама должна обеспечить себя запасами. Вовремя.
Я, зубы сжав, пропустила урок мимо ушей. О пощаде просить не буду!
— Что, даже не расстроилась? — спросили за моей спиной, когда, протиснувшись мимо него, первою полезла в какой—то проход.
— Эдак я сдохну, а ты еще долго жить будешь. Гордись! — меня раздирала изнутри злость. — Великий Феникс одержал почти уже победу над тощим серым воробьем! Твою победу и твои подвиги будут воспевать в веках!
— Эдак я и правда буду жить намного дольше хилого общипанного воробья! — насмешливо сказал сзади он. — Что люди, что боги не любят тех, кто много хамит.
— О, как ты прав! — обернулась к нему с оскалом—улыбкой.
— О, да! — радостно улыбнулись мне в ответ.
Он не исправим. Такую дерзость излечит только смерть.
Долгий—долгий путь через лабиринт. Вроде растянулся на вечность, хотя б мне на вечность нескольких съеденных летучих мышей явно б не хватило. Казалось, гаже этих бесконечных расщелин нету ничего — разве что самолично их прогрызать как тот легендарный упорный бедолага, если он и правду тут когда—то жил и сбежал отсюда, но, увы, фантазия у моего убийцы была хорошая.
— Нравится? — серьезно спросил он, широко рукою обводя открывшийся вид.
Я запищала от восторга. Так устала от вида серых голых скал и клубов тумана, а тут со скалы, на которую мы внезапно вышли, открылся свежий воздух, ветер и такой простор!
Странные скалы, будто обломанные, горы сверху покрыты деревьями и море зеленое из деревьев внизу, равнины, небо… небо такое чистое и голубое! А этот воздух… ммм!
Только Эн Лэй мог пнуть под зад полумертвого уже соловья, чтоб он с воплем полетел с высоты!
— А—а—а!!! — орала я, полуоглохшая от ветра, свистевшего в ушах и пол моих одежд.
Мир приближался. Где—то снизу. Я летела туда спиной.
— Птицею обернись, дура! — прокричал распластавший сверху крылья огромный черный феникс. Нет, охваченный огнем. Красивое зрелище… сердце то ли обмерло от его огненного тела, то ли захваченное и проглоченное высотой.
Земля приближалась.
— Обернись!!! — рявкнули сверху.
Я, запоздало поняв, изогнулась…
Крохотное серое тельце отчаянно перебрало лапками, дрогнуло крыльями и застыло, пронзенное ужасающей болью в распоротом горле. Нет, камнем полетело вниз.
Улетали вверх волосы, подолы одежд трепались и шумели, я падала, раскинув руки, уже лицом вниз, сама не помня, как перевернулась. Я задыхалась, захлебывалась кровью, наполнившей перерезанное горло.
Не помню, как дотянулась.
Обломанный край узкой скалы закончился, показались кроны деревьев внизу.
Не знаю как рукою дотянулась, сжала на вороте. Крови по шее не текло, но кровь бурлила, захлебывалась… мое горло… мои внутренности!
Как—то переметнулась.
Соловьиная тушка камнем летела вниз, уже не в силах расправив перья. Горло перерезанное в птичьей ипостаси, так и не зажило. Сил не было даже чтоб попытаться расправить крылья.
Я падала, сжавшись комком, мимо лица пролетали кровавые разводы и пропахшие разлагающимися богами и демонами косы.
Смерть…
Прости, старуха, но земля так близко!
Вот уже отчетливы стали хвоинки кривых и ровных сосен, другая расщелина между скал и берег огромной реки.
Пойми, старуха, что я хотя бы умру свободной!
Только реку… кха—кха… боюсь, что я ее не увижу! Я задыхаюсь от собственной крови, оставшейся и в этом облике…
Ступни опустились в прохладную воду, на мгновение разрушив длинное зеленое зеркало. В следующие мгновения зеркало расшибла цепочка кровавых капель с моего подбородка. Сползли по груди, по плечам и рукам косы, так и не дотянувшиеся до воды. Сползли по его рукам.
На мгновение, пока капли кровавые закончились, в речном зеркале отразился крылатый мужчина, придерживающий меня под живот.
Он устало крыльями взмахнул.
И в воду приземлились мы оба, поднимая веера брызг.
— Пожалуйста, Я Ню! — сказала, опустившись на колени, старуха.
— Уйд..—на большее не хватило у души сил.
— Живи! — лицо скривилось, будто она хотела заплакать.
Только души не плачут.
От удара по спине я согнулась, закашлялась.
— Опять не издох воробей! — серьезно сказали сверху.
С отчаянным рыком, едва с жалкими остатками крох сил собравшись, я столкнула моего мучителя в костер.
Он спокойно задницею сел на горящие поленья и угли, уперевшись локтем в колено, щеку ладонью подпер.
— Поджарить феникса — это только ты могла до такого додуматься.
Я не думала. Я больше не могла думать. Я отчаянно кашляла, давясь собственною кровью и водой.
— Кажется, трудновато тебе будет вернуться в птичий облик,
Я кашляла, кашляла, задыхалась…
Он, внезапно оказавшись возле меня и сбив пламя с одежды — по волосам оно его ползло без всякого для него вреда — опять ударил меня по спине, заставив от боли выгнуться, потом нажал пальцем на шее. Два раза.
Распрямил мое обмякшее тело, на бок уложил. То кашлянуло, дернулось в последний раз, затихло.
— Я хочу уйти! — сказала я ей, глядя на мое тело, в луже воды и крови распростертое.
— Он о тебе заботится, — сухо заметила старуха, стоявшая возле меня невидимой.
Вздрогнув, Эн Лэй, стоявший возле тела моего замершего на коленях, повернулся в ту сторону, где стояли мы. Хотя не прямо в глаза мои смотрел.
— Чувствует, где ты, — моя преследовательница улыбнулась.
— Просто он много душ уже сожрал, — кажется, поморщилась я, — чует, что тут рядом затихла душа издохшего воробья.
— Ноу тебя есть какая—то песня, раз уж ты в прошлый раз вернулась.
— Ах, отстань!
Невидимая часть меня отвернулась и от трупа моего, и от досужливого духа.
Зеленое зеркало глади реки, непривычные вершины гор. Ветер. Ветер трепал листья на кронах давних сосен и заставлял их о чем—то шептаться. Вот бы расправить крылья, раскинуть руки, отдаться потоку ветра и взлететь, оторваться от земли…
— Ты все—таки не хочешь уходить.
Сухонькая ладонь указала на мои полупрозрачные руки, внезапно расставленные в стороны.
— И уходить не хочу, — вздохнула. — И жить не могу.
— Попробуй еще чуть—чуть! — взмолилась она.
— Ты вечно будешь меня преследовать?
Старуха горько улыбнулась.
— На вечность ни у тебя, ни у меня не хватит сил.
— Тогда для чего это? Для чего все это?!
Она только жалко и виновато улыбнулась, подставив полупрозрачные ладони к солнцу. К тому, которое ее уже не грело.
Но ласково ползли по щекам нежные лучи, по которым я так соскучилась в затхлом Бездонном ущелье. И пальцы его ловкие…
Отчаянно выдохнув, выгнувшись, я глаза открыла.
— Упрямый соловей. — с улыбкой странною отметил Эн Лэй, сидевший около.
Поднялся, отошел. Эх, а я так и не придумала, бить или не бить, а если бить, то чем дотянуться. Это все из—за него! Из—за него я больше в птичий облик не могу обернуться!
Тяжело дыша, села, уперевшись в каменный берег кулаками.
— И правильно, надо кому—то припомнить сгорелую Соловьиную рощу, — напомнил он, посерьезнев.
И просто… по берегу ушел! Оставил меня одну у догоревшего костра!
Я подползла к воде с трудом. Воды зачерпнула, жадно отпила. Когда зеркало восстановилось, то, как и следовало ожидать, на мое лицо лучше было не смотреть. Я хотя бы кровавые разводы с лица отмыла. Хищник— соловей — это что—то не то. Даже если вспомнить всех съеденных мною жуков.
А вода прохладная манила. Хотя и жгла ссадины на руках.
Свиток 7 — Игра в вэйцы — 4
Из сна вывалившись от журчания оживившейся воды — старуху, к счастью, больше не видела — я заползла в воду уже вся. Ноги содранные, разумеется, защипало. Но боль напомнила, что я все еще живу. Я буду жить, значит, мой род и мои предки будут жить в моих потомках.
С трудом сняла и отстирала илом платье, пропахшее. Торопливо отмылась уже вся. Волосы все равно воняли, да и грязь въелась в косички.
На коленях выползла на берег, платье расстелила на камнях около воды, в воду вернулась, села, поморщившись, скрестив ноги, по грудь в мягкой воде и стала торопливо расплетать косички.
Вода постепенно перестала обжигать ступни, колени и руки болью. Мягко тело усталое приняла, обняла, отмыла. Мне даже немного прибавилось сил. Хотя я больше не решалась оборачиваться в соловья. Кажется, петь соловьем и летать никогда уже не смогу. Из—за моего проклятого убийцы!
Волосы расплетенные намывала илом, промывала водой, распутывала тонкие косы.
Кажется, провозилась несколько часов. Но вода давала силы. Я все еще сидела. Все еще дышала. Все еще была жива. Странно.
Что—то шлепнулось на камни на берегу.
Эн Лэй стоял, уронив к ногам тигриную тушу. У пояса крепились за лапки дохлые утки—мандаринки, прикрепленные к украшениям. И…
Я смущенно отвернулась и согнулась, прячась по шею уже в воде.
— Зачем ты пришел?! — проворчала.
— А ты думала, что сама быстро найдешь горелую Соловьиную рощу?
— Не напоминай мне! — поднялась сердито, сжав кулаки.
А он, замерев, глазами смотрел округлившимися.
На тело мое обнаженное, да мокрые змейки вьющихся от долгого плена в косах волос, спускающиеся, свивающиеся на груди, боках, плечах, руках и животе.
Трясущимися руками Эн Лэй оторвал от лапок уток. Отбросил к тигру распростертому и окровавленному. Взгляда не сводил от меня.
Я попятилась. Оступилась на мокром камне, вскрикнула, всплеснув руками.
В следующий миг воин стоял уже за моей спиной, в воде, прижимая меня за живот рукой к своей широкой груди. Сердце недодохшего никак соловья забилось встревожено. Но эти лапы утиные…
— Зачем ты убил этих несчастных птиц? — резко к нему обернулась, ударив в грудь кулаком. — Ты — феникс, а они — утки! Ты — птица как они!
Ты…
Мужчина не ответил, обзирая мою переднюю часть, отчасти еще приоткрытую из—за волос сбившихся.
Ой. Упс.
Но отойти от себя Эн Лэй не дал, зацапал меня, прижал к своему огромному мускулистому телу. Шепнул в ухо:
— Я покажу тебе рощу… в обмен на одну услугу.
— Отстань! — проворчала, уперевшись ему в грудь кулаком. — Тут еще поблизости будет много женщин.
— А я… — голос мужчины дрогнул. — Сейчас хочу.
— Там живые бабы, а тут полуиздохший воробей! — мягко напомнила я.
— Все равно… — уткнулся лицом в мои волосы, запах ила вдохнул.
— Должно быть, в гареме прежнего Владыки Бездонного ущелья осталось много красоток…
— Он мне иногда… своих женщин предлагал, — глухо ответил Эн Лэй перебирая мои мокрые волосы, пропуская их между пальцами.
— Ну и чего ж ты отказывался? Так оголодал, что бегаешь теперь за крохотными соловьями общипанными!
— Воробьями! — усмехнулся мужчина, вспомнив.
— А! — отмахнулась.
Крепкие пальцы сжались на запястье. Осторожно.
— Если Властелин Бездонного ущелья сдох или ушел, то там еще осталось сколько—то его баб…
— Иметь его баб все одно, как подбирать подтухшие объедки и высохшие крошки под его столом, — глухо сказал мне на ухо Эн Лэй.
— Ну, а я—то чего…
А он коварно упал. В воду. На спину, уволакивая меня за собой.
Мы немного утопились, рухнув на глубь с головой.
Потом, я так и не поняла, как и зачем, сидели уже, вымокшие, на берегу.
Мой убийца коварно переместился без одежды. Мол, он мне утопиться не дал, а вот его одежда… ну, случайно исчезла.
— Зачем я тебе? — устало спросила.
Но губы его внезапно закрыли мои. мешая говорить…
Потом он ушел обдирать тигра — костер, следуя широкому взмаху его мускулистой руки, опять ярко—ярко вспыхнул, хотя и остался уже почти без дров, а я торопливо побежала к платью моему, почти досохшему. Оно обнаружилось недалеко. Эн Лэй отвернулся, чтобы не смотреть. Или чтобы не смотреть, покуда я на него смотрю.
Когда пальцами дрожащими оправила уже отстиранное, чужое ханьфу, да зацепила ткань поясом, он уже серьезно разделял тигриную тушу на куски. А рядом необщипанные утки лежали.
— Уток хотя бы оставь! — взмолилась я, сжав кулаки. — Ты птица, и они птицы.
Но Эн Лэй лишь мандаринок обоих придвинул к себе поближе.
— И это говорит мне соловей, сожравший душу демона?
— Да ты… ты.!.. — я задыхалась от злости.
Хотя, кажется, бесполезно было с ним ссориться. Надо было сразу уйти. Забыть этот плен в Бездонном ущелье, забыть эти руки, которые могли то ощутимо приложить башкою о кусок скалы, то сводить с ума мои мысли и мое тело…
Не думать, общипанный воробей, не думать…
А подлый феникс внезапно подпалил кусок плоти тигриной. До меня мяском поджаренным внезапно донесло.
И я остановилась, невольно принюхавшись. Живот скрутило от голода. Там уже не осталось даже воспоминания о съеденных сырыми и даже отчасти заживо летучих мышах.
— Я, кстати, подобрал твое оружие, — безмятежно улыбнулся мой мучитель, когда я к нему опять повернулась.
С наслаждением откусил кусок от тигра, который поджарил прямо на руке.