"Арчи брал над ним верх в драках, - говорил себе полковник, - почему бы ему не взять над ним верх и в другом? Конечно, я не хочу, чтобы бедняге Эдварду причиняли вред, он - хороший мальчик; но нужно проводить военную кампанию рассчитывая не только на то, что происходит, но и на то, что может случиться".
Таким образом, решение о супружестве, возможное, но не окончательное, находилось в состоянии ожидания развития событий, - со стороны родителей; в то время как в сердцах молодых людей, стороны, наиболее в этом заинтересованной, все уже было решено. Кейт и Арчибальд виделись, сколько и когда им хотелось, хотя, придавая своим отношениям куртуазный характер, привыкли притворяться, будто исполнению их желаний препятствуют всевозможные зловещие обстоятельства, но, в конце концов, исчерпали свою изобретательность в отношении тайных встреч, бегства через садовую ограду и душераздирающих разлук, ибо воображаемые бессердечные родители безжалостно вырывали их из объятий друг друга. В письме сэра Кларенса доктору Роллинсону, датированном 27 декабря 1811 года, баронет пишет: "Наши Рождественские праздники были на время прерваны романтическим событием. Кэтрин, единственная дочь полковника Баттлдауна, сбежала с мистером Ричардом Малмезоном из Малмезона. Прежде, нежели беглецов успели догнать, они уже успели стать мужем и женой в сарае для хранения садового инструмента в углу двора. В парламент будет подано заявление о расторжении брака, пока стороны не достигнут соответствующего возраста". Судя по всему, сэр Кларенс обладал большим чувством юмора.
Спустя несколько недель после этого события бедная старая тетя Джейн покинула сей мир посредством декоративного пруда с рыбками. Пруд, о котором идет речь, находился на границе между поместьями Малмезонов и Пеннроялов, его окружали полдюжины ив, изогнутые стволы которых склонялись к поверхности воды, и к нему вели два лестничных пролета. Будучи небольшим по площади, пруд был необычно глубок, а дно его было покрыто мягкой грязью. Если бы тетя Джейн не была замечена тонущей, то, скорее всего, ее не нашли бы до Судного дня; в мутных глубинах пруда нашлось бы место для всего рода Малмезонов. После этого несчастного случая мистер Пеннроял приказал огородить его красивыми железными перилами. Это привело к разговорам о том, что ему, возможно, следовало это сделать раньше. Разве не было возможно, что его будущие жены разделят участь первой? Разве не было преступной небрежностью с его стороны позволить ей скрыться от своих слуг? Как такое могло случиться? Или мистер Пеннроял не заботился о том, что люди могут посчитать потерю им жены не горем, а наоборот, поскольку те ее пятьдесят тысяч фунтов, процентами на которые он мог распоряжаться, после ее смерти перешли в его собственность, и он мог теперь распоряжаться ими по своему усмотрению. В таких обстоятельствах джентльмен, заботящийся о своей репутации, должен был беречь жену как зеницу ока. Конечно, было очень странно, что бедное, хрупкое, слабое рассудком существо сумело ускользнуть от слуг, затем направиться прямо к пруду, - в середине зимы, - и намеренно прыгнуть в него. Она могла бы лежать там, и никто ни о чем не узнал бы, если бы молодой Арчибальд Малмезон случайно не увидел ее и не поднял тревогу. Но если бы он оказался у пруда на несколько минут раньше, кто знает, не увидел бы он тогда нечто, о чем никто не подозревал!
Все эти случайные разговоры показывали лишь то, что достопочтенный мистер Пеннроял не был любимцем своих соседей; это был факт, не требующий доказательств. Некоторые мужчины, в глубине души добрые и даже способные в определенных случаях вызвать искреннюю привязанность, в целом общей любовью не пользуются. Когда мистера Пеннрояла обвиняли в скупости, вовсе не считали, что у него множество долгов или что они составляют огромную сумму. Когда говорили, что он необщителен и циничен, забывали, что одних только подобных замечаний было вполне достаточно, чтобы сделать его таким. А когда обвиняли в том, что он не уделял жене достаточно внимания и получил выгоду от ее кончины... ну, джентльмену сложно ухаживать за слабоумной или выглядеть безутешным, если само Провидение дает ему пятьдесят тысяч фунтов в обмен на нее. Он устроил ей пышные похороны, надел траур и заставил сделать это всех своих домочадцев. Что же касается железных перил, их можно было рассматривать как своего рода памятник ушедшей, в котором поразительным образом сочетались практическая польза и память.
Эта трагедия произвела на Арчибальда довольно странное впечатление. Как уже говорилось, тревогу поднял именно он. Оказалось, он оказался неподалеку от пруда и заметил что-то, барахтающееся в воде; на его крики прибежал егерь и пара деревенских жителей. Мальчик наблюдал за извлечением безжизненного тела в торжественном молчании, с румянцем на щеках. Он очень любил тетю Джейн, особенно после того, как ее разум ослаб, и был единственным, кого бедная женщина, казалось, узнавала, и в чьем обществе находила утешение. Он не проливал слез и казался скорее рассерженным, чем опечаленным, и в течение нескольких дней почти не разговаривал; что касается самой трагедии, то относительно нее он вообще не обмолвился ни словом. Он всегда отличался умением молчать; в данном случае он был так мрачно сдержан, словно похоронил внутри себя государственную тайну. По отношению же к вдовцу его поведение из враждебного превратилось попросту в наглое. Было любопытно наблюдать, как мальчик, едва выйдя из детской, то не обращал внимания на своего родственника, словно тот был отпетым негодяем, не достойным внимания джентльмена, то надменно смотрел ему в лицо, да еще и как бы сверху вниз! ибо было замечено, что достопочтенный Ричард проявлял удивительную снисходительность, если не сказать, кротость, по отношению к своему грубому маленькому родственнику. До этого события, он время от времени говорил мальчику грубости и бросал на него резкие взгляды... Тяжелая утрата, наверное, смягчила его сердце.
Однако время шло, мало-помалу острота утраты притуплялась, и имя тети Джейн все реже упоминалось кем-либо; в конце концов, о ней попросту забыли. Произошли и другие перемены: полный старый полковник счел своим долгом присоединиться к сэру Артуру Уэлсли на полуострове, а Кейт стала брать на себя руководство домашними делами (ее мать была инвалидом) и бывать дома чаще, чем прежде, и поэтому не так часто виделась с Арчибальдом; она дала ему понять, что с его стороны было бы благородно посещать ее, как это делали мистер Пеннроял и другие джентльмены. Юная леди уже вступала в пору начала расцвета своей красоты и обладала более чем достаточным девичьим достоинством, учитывая, что ей едва исполнилось тринадцать. И когда, при упоминании о Пеннрояле, Арчибальд заметил:
- На самом деле, Кейт, ты не должна сравнивать меня ни с ним, ни с каким-либо другим мужчиной. Вспомни, что мы поженились два Рождества назад, -
Она ответила:
- Глупый мальчишка! Это был не настоящий брак; настоящий брак совершается в церкви, священником, когда на мне будет белая фата.
- Но ведь мы убежали, - возразил встревоженный Арчибальд.
- Тайное бегство без кареты, запряженной четверкой, и кузнеца? Что за чушь!
- То есть, ты хочешь сказать, что ты мне не жена, Кейт? - спросил мальчик, побледнев.
- Ни твоя, ни чья-либо еще, мистер Арчибальд.
- Кейт! - страстно воскликнул он, и кровь бросилась ему в лицо, - берегись! Ты не сможешь быть ничьей женой, кроме как моей! И я не вижу разницы между женитьбой с кузнецом и фатой и без них. Любой, кто осмелится назвать себя твоим женихом, умрет! Я умею обращаться со шпагой, да и с пистолетом тоже!
- О, Арчи, какой же ты злой! Как ты жесток со мной, хотя знаешь, что я никогда не смогу полюбить никого, кроме тебя, даже если жестокая судьба разлучит нас хотя бы на время! - Юная леди цитировала "Эвелину", и Арчибальд прекрасно знал это, но они так привыкли применять фразы из этого произведения к своему собственному роману, что это выходило у них само собой.
- Но скажи, что ты, наконец, станешь моей! - воскликнул Арчибальд, продолжая сцену со всей возможной серьезностью.
- Нет, милорд, вам не следует так давить на меня... О нет, вы не должны делать этого, Арчи... В книге сказано, что лорд Орвилл только целует ей руку...
- Я не лорд Орвилл, и я буду целовать тебя так, как захочу, и мне плевать на книгу, когда я испытываю то, что испытываю сейчас! Я думаю только о тебе!
- Браво, молодой человек! Именно так и надо с ними разговаривать! - воскликнул доктор Роллинсон, который подслушал весь этот разговор и теперь явился всей своей полной фигурой, с подагрой и грубым смешком. - Книги хороши для лицедейства, но когда все по-серьезному, пользуйтесь своим собственным языком. - И он одобрительно похлопал мальчика по плечу. - Да, да, она тут же выйдет за тебя замуж, как только увидит, что ты строишь глазки какой-нибудь другой красавице! Только не говори, что их не существует; ты можешь отправиться куда угодно и сам убедиться, что это не так! - Таковы были циничные слова, которые этот человек не постеснялся произнести на ухо своему юному другу; после этого он, посмеиваясь, куда-то увел его, оставив мисс Баттлдаун в легком недоумении. Доктору казалось, что он прекрасно знает женщин. И если это было так, он был очень знающим человеком!
IV
Малмезон Хаус несколько лет назад был частично разрушен пожаром, а два года спустя часть, оставшаяся неповрежденной, была снесена, чтобы освободить место для предполагавшейся ветки Лондонской и Южно-береговой железной дороги. Ветка до сих пор так и не построена, а на месте почтенного здания остались лишь несколько куч поросшего травой мусора. Но в то время, о котором идет речь, это была внушительная громада серого камня, стоявшая на небольшом возвышении, с лужайкой перед ней и множеством окружавших ее больших деревьев. Центральная часть здания и правое крыло были построены во времена Елизаветы; левое крыло было построено сэром Кристофером Реном или кем-нибудь из архитекторов его школы и, хотя внешне соответствовало остальной части здания, внутри было просторным и более современным. Стены старой части достигали в толщину более четырех футов, и даже перегородки между комнатами представляли собой два фута прочной каменной кладки. Многие комнаты были увешаны гобеленами; при сносе дома были обнаружены несколько потайных ходов, выдолбленных в стенах, ведущих из комнаты в комнату, и скрытых раздвижными панелями. Здание состояло из двух этажей и чердака; неровный коридор на первом этаже, плохо освещенный, а местами совершенно темный, тянулся от центра в правое крыло.
В конце правого крыла располагалась восточная комната, о которой уже упоминалось. Первоначально в нее можно было попасть только через большую смежную комнату, в которую, опять же, вел только темный коридор. Таково было положение вещей во время знаменитого таинственного исчезновения сэра Чарльза Малмезона в 1745 году. Но в начале нынешнего столетия в наружной стене была сделана дверь, выходившая на крытую каменную лестницу, спускавшуюся во двор. Таким образом, комната стала обособленной, так сказать, от остального дома. Живущий в комнате мог запереть дверь, соединяющую его комнату с соседней, и входить и выходить через другую, когда ему заблагорассудится. Что касается двора, то часть его раньше служила конюшней с стойлами для трех лошадей; теперь они были перенесены в другую часть особняка, хотя сама конюшня, конечно, осталась; через нее нужно было пройти, чтобы попасть на крытую лестницу.
Можно вспомнить, что Арчибальд, в "период усыпления", проявлял сильное, хотя и совершенно иррациональное отвращение к этой восточной комнате. Возможно, там имелось нечто, недоступное восприятию обычных, здоровых чувств. Как бы то ни было, впоследствии он преодолел это отвращение, и на двенадцатом году жизни (на третьем, как сказал бы сэр Кларенс), поселился там и не допускал в нее никаких "женщин", разве что в качестве особой милости. В те дни, когда люди были в большей или меньшей степени подвержены влиянию суеверий, далеко не каждый мальчишка мог бы наслаждаться ощущением, что проводит ночи в столь уединенной обстановке, ибо правое крыло на этом этаже пустовало почти полностью. Но Арчибальд, по-видимому, был совершенно свободен от боязни как естественного, так и сверхъестественного. Он собрал все свои мальчишеские драгоценности - ружье, шпагу, удочки и хлысты для верховой езды, и разместил их на стенах. Он смел паутину с окон и потолка, выкинул кучу всякого хлама, скопившегося в комнате за последние полвека, притащил несколько удобных стульев с высокими спинками и старых столов, повесил книжную полку с "Искусным рыболовом" Уолтона, "Диалогами дьяволов", "Арабскими ночами", "Эвелиной" мисс Берни и другими, столь же модными и остроумными произведениями, и развел огонь в камине, придав комнате даже более уютный вид, чем это можно было ожидать. Сама комната была длинной, узкой, со сравнительно низким потолком; решетчатые окна на несколько футов вдавались в массивные стены; большие коричнево-зеленые и желтые гобелены, не выцветшие за два с лишним столетия своего существования, по-прежнему дисгармонировали с современными обоями; в рамке над камином висел портрет баронета-якобинца сэра Годфри Неллера. Это был поясной портрет; баронет был изображен в офицерской форме, одной рукой прижимающим к груди рукоять меча, а указательный палец другой был направлен вниз, как бы намекая: "Теперь я там!" Камин, следует заметить, был устроен на противоположной окну стороне комнаты, то есть, в одной из перегородок. А что было по другую сторону этой перегородки?
Небольшой зал, выходивший в коридор - он располагался под прямым углом к восточной комнате, вдоль южной передней части крыла. И это был не коридор, хотя он и тянулся на некоторое расстояние параллельно восточной комнате и имел дверь с восточной стороны. Дверь эта вела в темный чулан, размером с обычную комнату, служивший вместилищем для мусора. Значит, темный чулан примыкал к восточной комнате по другую сторону перегородки? Вовсе нет. Если бы в стене чулана было открыто окно, то оно смотрело бы - не в комнату Арчибальда, а в узкий глухой дворик или колодец, целиком заключенный между четырьмя каменными стенами, служивший непонятно какой цели, разве что являлся некой неуклюжей архитектурной деталью. Не было ни малейшей возможности проникнуть в этот колодец или хотя бы заглянуть в него, если бы только кто-то не попытался забраться на крышу дома. О его существовании стало известно только из слов случайных рабочих, занятых обновлением черепицы или починкой обветшалой трубы. Подробный осмотр здания, конечно, сразу же выявил бы его наличие, но, насколько известно, такого осмотра никогда не производилось. Он выявил бы также и то, о чем никто не подозревал, но что, тем не менее, имело важное значение, а именно: что глухой двор или колодец был, по крайней мере, на пятнадцать футов короче и на двадцать пять футов уже, чем следовало бы!