Тирпиц немедленно ответил.
— Так точно, Ваше Величество. Четвертого февраля Артур Ли[3] заявил, что королевскому флоту следует повторить копенгагенский подвиг Нельсона, бомбардировать немецкие корабли в их собственных портах и отправить, пока не поздно, их все на дно.
— Вот! — кайзер, экспрессивно жестикулируя правой рукой, пробежался от одной стенки павильона до другой. — Я вызвал Ласкелля для объяснений. Сюда. Но до аудиенции с ним поговоришь ты. Сделай самую устрашающую мину, какую только сможешь, пусть он затрепещет. А потом можно будет поговорить и по делу.
— Понял, Ваше Величество. Постараюсь.
— А после принятия в рейхстаге поправок к морскому закону готовься опять ехать в Петербург. Отвезешь царю мои предложения по договору, который заменит «договор перестраховки». На этот раз, в отличие от прошлого года никакая проанглийски и профранцузски настроенная жена не сможет помешать тебе встретиться с царем. Будь настойчив и, как истинный спартанец, вернись со щитом.
— Я всегда готов выполнить любое повеление Вашего Величества. Но… как на это отреагирует канцлер? Он влюблен в свою идею заискивания перед коварным Альбионом. Мы же должны обязательно вступить в союз с Россией и навсегда поссорить кита с медведем.
— Ты прав, Альфред. Ты чертовски прав. И хотя я недолюбливаю славян, всякие сентиментальные побуждения должны в этом случае умолкнуть. Нам необходим этот союз…
— Ну, не все там славяне, Ваше Величество, — осмелился пошутить Тирпиц.
— Конечно, — легко согласился кайзер. — Там еще татары и множество других азиатов, а правят ими полу-немцы. А до этого — правили норманны, которые и создали им государство…
— Извините, Ваше Величество, — Тирпиц обычно не разговаривал с кайзером на посторонние темы, но сейчас не удержался. — Я недавно разговаривал с Дельбрюком. Он собирает дополнительные материалы к работе о средневековом военном искусстве. Ну, и в связи с интересом к России, возникшим после ее успехов в последней войне, он изучил доступные исследования по истории Руси. Так вот, он считает, что основой великоросского населения стали отнюдь не славяне, а народы, близкие к норманнам. Именно поэтому они и пригласили к себе родственных по крови норманнских вождей. А вот вошедшие позднее в империю Рюрика южные области и были искони славянскими.
— Интересно, Альфред. Но мы поговорим об этом несколько позднее, я вижу к нам спешит посыльный. Похоже, посол уже приехал…
Российская Империя. Санкт-Петербург, Зимний дворец. Февраль 1905
— Ладно, Танюша, — голос Николая звучал необычно мягко. — Иди, поиграй.
Девочка, до того тесно прижавшаяся к отцу, с неохотой отодвинулась и, грустно посмотрела на папу. Поняв, что он не шутит, горестно вздохнула и изобразила нечто вроде книксена. Подхватив с пола большую фарфоровую куклу и еще раз посмотрев на сидящего Николая, развернулась и неторопливо пошла к няне.
Сидящая на руках у няни Анастасия что-то недовольно проворчала и даже заплакала, но быстро успокоилась. Зато Мария, вцепившись в ногу Николая, не собиралась никуда уходить и громко кричала, не обращая никакого внимания на попытки няни, мисс Игер, забрать ее. — Ха-ачу с папА! Хочу с папА! — так что Николаю пришлось пообещать перед сном навестить девочек и прочитать им вслух сказку о коньке-горбунке. И даже после этого Маргарите Игер пришлось силой уводить среднюю дочку от ее любимого папы. Но в результате девочки все же покинули кабинет, и царь наконец-то получил возможность заняться делами.
Но сразу никого вызывать не стал. Посидел пару минут, шумно дыша и стараясь успокоиться, борясь с желанием кого-нибудь немедленно придушить голыми руками. Успокоиться никак не получалось. Внутри бился в истерике: «Они убили Аликс и дочку!», казалось бы, навсегда задавленный и смирившийся со своей участью Николай. Да и Петру вдруг стало ясно, насколько это все серьезно. До этого казалось, что божественное предупреждение плюс его воля и опыт — и все решено. Даже заговор Великих князей оказался вполне предсказуем. Сведения от агентуры лишь помогли подавить возмущение быстро и практически без крови. Даже без них все необходимые меры были приняты заранее. Да и другие проблемы, которые он обнаружил, требовали для своего решения всего лишь времени и денег. Но внезапно выяснилось, что все не так просто. Почти как в Прутском походе, начавшемся столь благоприятно и закончившимся такой конфузией…
Петр резко вздохнул, махнул головой, словно лошадь, отгоняющая слепней и мысленно взял себя в руки, внутренне прикрикнув на истерика: «Ты мужик, или баба? Отставить нытье, взять себя в руки и слушаться меня! Мы им отомстим. Так отомстим, что утро стрелецкой казни покажется им невинным развлечением». Усилием воли подавив сопротивление внутреннего нытика, Петр-Николай подошел к столу.
Николай Второй, самодержец «всея Великая, Малая и Белая Руси» нажал на кнопку электрического звонка и мгновенно в дверях появился дежурный флигель-адъютант Дмитрий Шереметев.
— Канцлер Империи, министр внутренних дел Дурново и генерал фон Валь ждут аудиенции, — доложил он и, получив разрешение царя: «Впустить», вышел из кабинета.
После обмена приветствиями с вошедшими, император присел сам предложил им сесть и выслушал доклад Петра Николаевича Дурново о ведущемся следствии по делу о покушении.
— Итак, Петр Николаевич, я вынужден констатировать, что никаких серьезных результатов следствие не дало и уже не даст. Выживший боевик ничего серьезного рассказать не может, из-за особенностей круга общения. Я прав? — дождавшись утвердительного ответа министра, император продолжил. — Посему я предлагаю следствие завершить и передать материалы в суд. А вам и Виктору Вильгельмовичу направить основные усилия ваших подчиненных на обнаружение и аресты сопартийцев злоумышленника или как говорят китайцы, его единочаятелей, и лиц, финансировавших сию партию. Указ о мерах пресечения по отношению к сим деятелям уже подписан мною и будет распубликован «Правительственным вестником» завтра. Надеюсь, вы уже ознакомлены с его предварительным вариантом? Хорошо… Так что все предпринятые вами меры будут иметь законные основания. Для вас же, Виктор Вильгельмович и ваших подчиненных за границей будет еще одно задание. Вам надлежит в кратчайшие сроки установить места пребывания деятелей противоправительственных партий, перечисленных в моем указе и вести постоянное за сими злоумышленниками наблюдение. Сведения таковые надлежит незамедлительно сообщать в третье моей канцелярии отделение, гофмаршалу Долгорукову и его товарищу (заместителю) полковнику Спиридовичу. Вам же, Николай Петрович, следует оказывать всемерное содействие подчиненным Виктора Вильгельмовича. И еще…, — государь внимательно посмотрел на министра. — Я просил вас собрать сведения по причинам, которые заставляют почтенных господ промышленников и купцов, имеющих немалые капиталы, финансировать борцов с капиталом. Сей откровенный абсурд, — пояснил Николай, заметив удивленный взгляд фон Валя, — мне совершенно непонятен.
— Ваше Императорское Величество, — Дурново собрался, словно перед прыжком в воду, явно собираясь высказать нечто нелицеприятное. — Действия капиталистов объясняются желанием застраховать себя и свои материальные интересы от всякого рода политических переворотов. Они так уверены в возможности двигать революционерами, как пешками, используя их детскую ненависть к правительству, что, как известно департаменту полиции, известный московский предприниматель Савва Морозов считает возможным финансировать издание социал-демократического журнала «Искры», каковой печатался в Швейцарии и доставлялся в Россию в сундуках с двойным дном. Каждый номер «Искры» призывает рабочих к забастовкам на текстильных фабриках самого же Морозова. А Морозов говорит своим друзьям, что он «достаточно богат, чтобы разрешить себе роскошь финансовой поддержки своих врагов». Неприязнь же самих капиталистов к существующему строю часто определяется двумя причинами — стеснением их деятельности со стороны бюрократии и законов Империи… и религиозной непримиримостью староверов, к которым принадлежит большой процент купцов и промышленников, к официальной православной церкви.
— Понял вас, Петр Николаевич, — царь пожал плечами, словно говоря «ничего не поделаешь». — Первую причину устранить невозможно, да и необходимости нет. Ежели за нашими господами капиталистами не следить, то они людишек работных замордуют до бунта. А вторая… Синод уже принял решения по облегчению уз, на староверов наложенных. А ежели кто и сейчас в недовольных окажется и финансирование бунтовщиков и бомбистов продолжат, то вам, господа, с ними по закону следует поступить. Несмотря на все их прежние заслуги перед Отечеством и богатства. Ибо для Отечества и династии нашей неважно, по каким причинам злоумышляют против нас сии деятели и как они к крепости нашего правления относятся. Посему жду от вас Петр Николаевич и от вас, Виктор Вильгельмович принятия самых строгих мер.
Отпустив командующего Отдельным корпусом жандармов, император обсудил с Дурново еще несколько вопросов, включая кандидатуру нового министра внутренних дел, и милостиво попрощался с ним.
Вечером, как и обещал, Николай прошел к дочерям, которые ждали его в игровой комнате в сопровождении нянь и одной из фрейлин. Здороваясь, Николай машинально отметил, что видит эту фрейлину первый раз. И что она действительно красавица. «Аликс, полагаю, специально ее от меня скрывала — мысленно усмехнулся он. — А ведь красавица, черт побери. И похоже — из хорошей семьи. Надо будет Вале[4] указать, чтобы собрал про нее сведения».
Российская Империя. Санкт-Петербург, Гороховая ул., дом 2. Март 1905 г.
Акакий Дормидонтович негромко, но энергично помянул незлым нецензурным словом царя Давида и всю кротость его. Осмотрелся, не слышал ли его кто-нибудь из находящихся в присутствии. Потому что март в Петербурге — это вам даже не тот же март в Москве. Холодно и сыро. Сдав же смену, вместо того, чтобы спокойно идти домой, приходится сидеть в учреждении. Ибо начальство приказало доложить лично. И неважно, что он уже обо всем рассказал писарю — начальству надо услышать своими ушами. Зачем, Акакий не задумывался, ему вообще не хотелось думать. Хотелось пойти домой, по пути заглянуть в знакомый трактир, пообедать извозчичьей ухой и стопкой водки. А потом долго и вкусно спать в теплой комнате, зная, что завтра свободный день и можно никуда не спешить.
— Панферов! — окликнул его писарь. — Тебя ждут.
В кабинете начальника, как уже и ожидал Акакий, вместо начальника Особого Отдела его ждал уже знакомый господин в штатском, Леонтий Васильевич, из Третьего отделения…
— …Полагаю, Ваше Превосходительство, господин «Комиссионер» опытный в таких делах человек, — докладывал Акакий, несмотря ни на что, обстоятельно и неторопливо. — Он, вопреки своему обычаю, ехать прямо в контору фирмы «Блом унд Фосс», сменил несколько извозчиков, потом неожиданно сбежал в проходной двор. Но мы с напарником провели его до он прямо кофейни «Доменик» на Невском, двадцать четыре. Где «Комиссионер» заказал чашечку кофия и пирожных. Примерно через четверть часа за его столик сел за господин среднего роста. На вид лет сорока, худой, со небольшой испанской бородкой и усиками, которому мы дали кличку «Жан» — уж очень он похож на француза, Ваше Превосходительство. «Жан» заказал только кофий. О чем они меж собой говорили, услышать не удалось. Но я видел, как «Жиголо» передал какую-то бумажку «Жану», стараясь сделать сие незаметно для посторонних глаз. После разговора первым ушел из кофейни «Жан», а следом, через пять-шесть минут — «Комиссионер». За «Жаном» пошел мой напарник, а я отправился следом за «Комиссионер». Тот немного погулял по Невскому, более ни с кем не вступая в разговоры. Затем он вернулся в гостиницу «Европейская» и больше оттуда не выходил. Как я уже докладывал, в гостинице он снимает нумер девяносто один за четыре рубля в сутки
— А куда же направился «Жан»? — спросил Леонтий Васильевич.
— Ваше превосходительство, — Акакий ждал этот вопрос и поэтому ответил не задумываясь. — сей господин, по донесению напарника моего, Егора Молчанова, направился прямо по Литейному проспекту в направлении Сергиевской улицы. На сей улице «Жан» зашел в посольство Австро-Венгрии, которое, как известно расположено в доме нумер десять. Напарник мой через тамошнего дворника, осведомителя полиции, узнал, что «Жан» на самом деле секретарь посольства австрийского Генрих Айзенштайн. Мне сия фамилия известна из показаний наблюдаемого мною господина «Бомбиста», бывшего членом боевой организации социал-революционеров. Однако лично сталкиваться с сим господином не довелось, посему сразу он и остался неузнанным.
— Молодец, — похвалил филера Леонтий. — Прикажу выписать вам с напарником поощрение, а пока, — он достал из кармана пару «синеньких»[5] и отдал их Акакию. — от меня лично вам обоим. Заслужили. Иди, отдыхай.
— Покорнейше благодарю, Ваше Превосходительство, — Акакий отвесил поклон, спрятал деньги во внутренний карман, после чего еще раз поклонился и направился к выходу. Леонтий Васильевич же, печально вздохнув, остался дожидаться хозяина кабинета. Судя по полученным сведениям, ему сегодня предстояло лечь спать весьма поздно. Надо было получить копии официального отчета, затем сдать их в канцелярию и надиктовать писарю свое мнение об услышанном от филера. И только потом, если начальство разрешит, можно было ехать домой. В такие дни, которые с легкой руки одного из офицеров Отделения называли по-флотски «авралом», бывший жандармский поручик иногда жалел, что сменил спокойное место в петербургском отделении на сию беспокойную, хотя и денежную и более высокую по рангу должность.
Российская Империя. Санкт-Петербург, Сергиевская ул. Апрель 1905 г.
Как обычно в пятницу вечером, полицейское управление Санкт-Петербурга выслало наряд городовых на Сергиевскую, к особняку графини Кляйнмихель. Было известно, что в зимний сезон в эти дни в салоне графини собираются послы и министры, генералы и сенаторы, а также заезжие знаменитости. По заведенному командующим отдельным корпусом жандармов обычаю старшим по наряду назначался только тот из старослужащих, кто знал в лицо весь петербургский чиновный мир и дипломатический корпус, а также был способен сочинить на следующий день толковый отчет о всех пребывавших во дворце графини. Естественно, в помощь составителю доклада негласно привлекали и часть графской прислуги, работающей на охранку, дополняя описание подробностями происходящего внутри дома. Последнее же время, кроме агентов охранки, весьма вероятно, в особняке появились и агенты Третьего отделения. Но об их наличии можно было только подозревать, учитывая опыт «великокняжеского бунта». Но привычки так сразу не меняются и поэтому на таких вечеринках всегда можно было узнать много нового о настроениях в «свете».
Гости все прибывали и прибывали, а старший урядник еле успевал записывать их фамилии при свете горящего на улице новомодного электрического фонаря.
Хозяйка дома, окруженная старыми друзьями, успевала встретить всех и с милой улыбкой лорнировала входящих. Сухопарая и подтянутая, несмотря на свои пятьдесят шесть лет, графиня стоя протягивала гостям для поцелуя надушенную руку. Поприветствовав гостя по-французски, она одной фразой, либо движением руки отправляла его к подходящему окружению. Кого-то она оставляла в первой зале, рекомендуя уже составившимся здесь двум кружкам, других посылала в следующую залу, где у клавесина собралась гвардейская молодежь, третьим указывала на уютную библиотеку, в которой стояли столы для покера и бриджа.
Единственный, для кого графиня поднялась со своего кресла и кого она встретила на пороге зала, был бывший министр двора барон Фредерикс, прибывший в сопровождении жены — испытанной и верной подруги графини и дочери Эммы. Впрочем, барон был последним прибывшим на нынешний прием.
Предложив руку Фредериксу, который, несмотря на свой почтенный возрасти и выход в отставку, еще сохранил немалые связи при дворе и довольно бодро передвигался, графиня повела его к креслу подле своего любимого дивана и заботливо помогла сесть. Барон милостиво кивнул гостям, прервавшим свою беседу в знак уважения к его сединам и встретившим его любезными улыбками.