Убедившись, что в ближайшие несколько минут никто не испытывает потребности в моем рабочем внимании, я иду в комнату персонала, чтобы перекусить. Обычно на ночь я беру с собой что-нибудь легкое, вроде йогурта или салата, сегодня же у меня с собой контейнер, до отказа наполненный картофельным пюре с гуляшом, и два куска хлеба к нему. Я и правда похудела, и, пожалуй, мне стоит лучше питаться.
Я едва успеваю открыть контейнер, как из-за стойки доносится нетерпеливый шорох. Возвращаю его в сумку и, открыв дверь, застываю под разгоняющиеся удары сердца. С улыбкой на лице и с букетом в руках на меня смотрит Антон.
Меня посещает слабовольное желание отшагнуть назад и спрятаться. Перемотать время и не выходить. Я не готова, не готова. Не готова разговаривать, смотреть ему в глаза и делать вид, что у нас все по-прежнему. И он привез цветы. Что может быть хуже?
— Привет, — с трудом шевелю одеревеневшими губами. Смотреть ему глаза невыносимо: взгляд мечется между молнией его куртки и поверхностью стойки.
— Не ожидала? Решил сделать сюрприз и заскочить, — в голосе Антона слышится шутливый упрек: — Может, наконец, соскучилась.
Совесть нещадно вгрызается в меня зубами. Он обиделся, что в тот день я не разрешила ему приехать, поэтому был холоден. Не знает, что что без него я провела лучший день за последние полтора года. Хотел дать мне время побыть без него, и понятия не имеет, что я совсем не скучала.
Кровавые лепестки ложатся на стойку. Что мне делать? Взять их? Снова не правильно. Я думала, мы увидимся завтра… Что смогу подъехать куда-нибудь, и мы с ним поговорим.
Я сгребаю тяжелые цветы со стойки, бормочу «сейчас вернусь» и уношу их комнату персонала. Шипы впиваются в ладони через обертку — я, оказывается, совсем не люблю розы. Хочется задержаться внутри подольше, столько, сколько нужно для того, чтобы Антон заскучал и ушел. Не все ведь идет по плану, помнишь, малыш? Нужно уметь честно платить по счетам.
Антон ждет меня, навалившись на локтями на стойку, расслабленно улыбается. Неужели он ничего не замечает? Что я уже другая, не его?
— Я вчера со Стасом встретился — в картинг сгоняли, после в баре посидели, — начинает докладывать он, как делал всегда. — Ты чем занималась?
Нет, он не замечает. Ни то, как я прячу глаза, ни то, как прерывисто дышу. Антон не такой наблюдательный, как Булат.
— Я… — Как соврать? У меня нет заготовленной версии. — Я хотела с тобой поговорить. Мне нужно…
Благодушие ни на секунду не покидает его взгляд. Антон очень хороший и ему в голову не придет меня подозревать.
— О чем?
Я открываю рот и снова его закрываю. Набираю воздух. Я ведь не собираюсь расставаться с ним вот так, через стойку ресепшена?
Спазм, перехвативший горло, осекает мои дальнейшие попытки что-либо сказать. Стеклянные двери разъезжаются и в вестибюль заходит Булат. Несмотря на весь ужас происходящего, сердце все равно екает — моя безусловная реакция на него.
Антон замечает мой взгляд, оборачивается, и в ту же секунду расплывается в улыбке.
— Прикинь, это Булат.
Руки и ноги холодеют, рубашка противно липнет к телу. Я ужасная, ужасная. Что мне делать? Почему все так? Почему?
Булат разговаривает по телефону. Одет в тот же костюм, что и утром, явно с работы. Поднимает руку, приветствуя кого-то фойе, разворачивается, смотрит на меня, потом на Антона.
Больше всего на свете мне хочется, чтобы сейчас он не шел в нашу сторону. Чтобы встретился с кем угодно: с Леонидом Германовичем или с Андреем Витальевичем, которых в такое позднее время здесь быть не может. Но он идет именно сюда. Шевелит губами, явно прощаясь, убирает телефон в карман. Движения, выражение лица расслабленные и уверенные. Ни сомнения, ни нервозности, как и всегда.
— Привет! А ты как здесь? — Антон первым протягивает ему руку.
Булат не торопится отводить от меня взгляд — оценивающе скользит по волосам и по форменной рубашке. Несколько дней назад я приезжала в ней к нему в офис, а после этого мне пришлось пришивать к ней две утерянные пуговицы.
— Привет, Таисия. — Кивок и рукопожатие Антону: — Был недалеко и решил заехать.
— Встречаешься здесь с кем-то?
Мои мысли истерично мечутся. Булат никогда не врет, если его спрашивать напрямую. Если он действительно приехал ко мне — он так и ответит.
Он смотрит на меня, опускает взгляд на мои пальцы, до побеления вонзившиеся в края стола.
— Есть дела.
От облегчения я едва не оседаю на стул. А может у него действительно дела, и он приехал вовсе не ко мне? Он ведь с кем-то поздоровался?
Ругаю себя. Не о том думаешь. Соберись.
— А я к Тае заехал. Она у меня работает здесь. Говорил, бросай, сам буду денег давать — а она не хочет.
Мне хочется провалиться сквозь землю. Потому что Антон рассказывает обо мне Булату, знающего меня лучше его самого, и потому что его тон заискивающий, и потому что он будто бы перед ним оправдывается.
— Гостиничный бизнес — хорошая практика к ее специальности.
Антон выглядит растерянным. Я в ужасе.
— Я как-то упоминала о том, на кого учусь, — неуверенным хрипом выходит из меня.
Антон кивает, дескать, да, точно. Безоговорочно верит мне. Спрашивает о чем-то Булата, и тот ему отвечает: да, в Жемчужине бывал. Да, здесь вкусно. С хозяином отеля знаком. О том, что был совладельцем не упоминает. Антон об этом не спросил, а сам Булат знакомствами никогда не хвастает. Он и Голикова, того ресторатора, в чью школу я хотела пойти, оказывается, лично знает. Камиль как-то проговорился: дескать, у Голикова открытие нового ресторана скоро, он тебя приглашал?
— У тебя я, как посмотрю, аврал? — вклинивается в сумбур моих мыслей голос Виталины.
Дернувшись, я оборачиваюсь. Виталина переводит взгляд с Антона на Булата, приветливо улыбается. Антона она знает и в лицо называет обаятельным красавчиком. Иногда они даже шутят между собой. С Булатом наверняка знакома тоже, что подтверждает ее следующая фраза:
— Здравствуйте, Булат Даянович.
— Тай, — окликает меня Антон. — Ты же вроде хотела поговорить?
Я чувствую на себе сразу три взгляда, от которых во рту пересыхает. Переминаюсь с ноги на ногу и не знаю, что ответить. Я растеряна, сбита с толку, я совсем не готова.
— Иди, Тай, — неожиданно великодушно произносит Виталина. — Если что-то срочное — я позову. — Очевидно, посчитав, что разговор окончен, она целиком разворачивается к Булату.
Я знаю, что он смотрит, но сама на него взглянуть не в силах — вымученно улыбаюсь Антону, который меня ждет.
Выхожу из-за стойки и вздрагиваю, когда Антон меня обнимает и прижимается к губам быстрым поцелуем. Не смотреть назад, не смотреть.
— Пойдем ко мне в машину, Тай? — и, обернувшись: — Булат, рад был увидеться.
25
Перед раздвижными дверями Антон резко останавливается, расстегивает куртку и набрасывает ее на меня. Кожу обдает теплом и ароматом свежей спортивной воды. Я в отчаянии кусаю губу — все так неправильно, что хуже не придумаешь. Его заботу, куртку и цветы я не заслужила.
В машине тепло — кажется, будто печка не выключалась, и запах в салоне стоит легкий и беспечный, наверное, из-за открытой банки Кока-Колы. Я вдруг отчетливо понимаю, что сижу здесь в последний раз. Не будет больше оглушительно звучащих песен и оберток от жевательных пластинок под ногами, и этот запах со временем исчезнет из памяти. Антон все еще находится в счастливом неведении, а я уже по нему скучаю.
Раздражение, преследовавшее меня последнюю неделю, улетучилось, стерлось и то, какой мучительной стала наша близость. Осталось только большое теплое чувство внутри и череда светлых воспоминаний: Антон подходит ко мне в перерыве между лекциями и протягивает стакан карамельного мокко из любимого мной Старбакса. Я благодарно улыбаюсь, потому что на учебу приехала после ночной смены и жутко хочу спать. Вызывается отвезти меня домой с вечеринки, когда я говорю, что мне рано вставать, хотя мы тогда даже не встречались. Высаживает возле подъезда и берет с меня слово, что я позвоню ему, как только окажусь в квартире. Вспоминать можно бесконечно. В этом проблема: Антон мне больше, чем парень — он мой друг, и все мои лучшие воспоминания, связанные с ним — они не интимные, а теплые, дружеские. Антон тоже слишком много после себя оставил. Поэтому сейчас так нестерпимо жжет в груди и подрагивают руки. Мне невыносимо делать ему больно, и почти также невыносимо его терять. Не нужно было все портить и начинать с ним встречаться. Давать шанс себе и ему, убеждать себя в том, что я могу быть счастлива и без Булата. Вот к чему это привело.
Антон разворачивается ко мне, а потом вдруг неожиданно обхватывает ладонью мою шею и, притянув, целует в губы.
— Соскучился.
Я немею. Не отталкиваю, но и на поцелуй не отвечаю. Разве я могу? Я собираюсь с ним расстаться, а в каких-то десятках метров от нас находится Булат.
Я мягко упираюсь ладонью Антону в грудь, отстраняюсь. В глаза ему смотреть не могу — стыдно. Впервые в жизни я осознанно сделаю человеку больно.
— О чем ты хотела поговорить? — кажется, Антон почувствовал мою отстраненность, потому его тон становится настороженным.
Я силюсь оторвать взгляд от вышитого логотипа на его джемпере. Антон надевает бумажный колпак на голову Банди. Тот его стряхивает, и он со смехом пытается снова.
Его голубые глаза в освещении салонных диодов кажутся почти прозрачными. Они как чистые озера, в которые хочется смотреться, но совсем нет желания утонуть.
— Нам нужно расстаться.
Даже странно, что его лицо не меняется. Даже странно, что не прогремел гром, и я все еще дышу.
— Так будет лучше. Я не хорошая девушка для тебя. Тебе нужна более подходящая. Не такая как я.
Не такая как я, без остатка отдавшая себя другому полтора года назад, и так и себя и не вернувшая. Мне нечего отдавать — я должна была это знать. Булат все у меня забрал.
Антон молчит, растерянно хлопает ресницами, и наконец, выдавливает:
— Почему?
Мне хочется взмолиться, чтобы он не спрашивал, не задавал вопросов. Не потому что не имеет права знать — имеет. Просто я не могу сказать ему правду и совсем не умею врать.
— Потому что я не могу быть с тобой настолько, насколько ты со мной. Ты для меня очень важный человек, но для отношений нужно больше. И я тебя люблю всей душой… но…
— У тебя есть кто-то еще помимо меня? — глухо перебивает меня Антон.
Всегда был. Просто я старалась об этом не думать.
Я отвожу глаза и мотаю головой. Вру. Неважно, какое будущее ждет меня с Булатом — его призрак всегда стоял между нами.
— Тай. Это из-за покера и дури, да? Ты решила, что не хочешь иметь с этим дело?
Я невольно вскидываю глаза и быстро кручу головой, чтобы осечь подобные мысли. Антон не должен винить себя. Это все я, только я.
— Просто поверь мне, пожалуйста, — я почти умоляю. — Дело совершенно не в тебе. Ты добрый, веселый, заботливый, умный… С тобой любая девушка будет счастлива. И не думай, что я это говорю, чтобы подсластить пилюлю. Я правда так считаю. Когда ты стал за мной ухаживать, я долго не могла понять, что ты во мне нашел… я была угрюмой и скучной, вечно в себе… А ты такой красивый, общительный… необыкновенный…
Эти слова идут от самой души, но будто имеют обратный эффект — лицо Антона мучительно дергается.
— Тогда почему? Ты пойми меня правильно, Тай… Я просто пытаюсь понять, не совершаешь ли ты ошибку… Не жертвуешь ли собой ради того, что никому из нас не нужно… Для меня ты идеальна.
Глаза начинают зудеть. Антон наивно не замечает, как мало меня в нас. И я не идеальна. Этим утром я по собственной инициативе делала другому мужчине минет, который никогда не делала ему, и слизывала сперму с пальцев.
Что мне делать? Антон ищет ложные способы меня оправдать, оставляет окно для надежды. Как сказать, чтобы он понял, но при этом не сделать ему больнее?
— Я ничем не жертвую. Это не спонтанное решение… Я все обдумала. Так будет лучше и честнее по отношению к нам обоим.
Его глаза гаснут, а мне становится по-настоящему больно. Почему в жизни нет идеальных решений и даже самое правильное обязательно причинит боль другому? Почему близких людей суждено терять? Сейчас я отчаянно хочу сохранить Антона в своей жизни. Хочу, чтобы он не страдал из-за меня, чтобы все чувства помимо дружеских с его стороны испарились, и чтобы мы вновь стали просто друзьями. Мне нужно знать, что он счастлив и у него все хорошо.
Антон прижимается затылком к подголовнику и смотрит в потолок, обтянутый алькантарой. Это благодаря ему я знаю, что такое алькантара и чем наппа отличается от обычной кожи.
— Прости меня, пожалуйста, — шепчу. Хочется коснуться его руки и сжать, но я не хочу делать хуже.
Я осторожно снимаю с плеч его куртку, ощущая, как влажнеют глаза, берусь за гладкий металл ручки.
— Я желаю тебе огромного счастья. Ты навсегда останешься для меня родным человеком.
«После», которое меня согрело.
Ответа не следует, и через секунду я оказываюсь на воздухе. В груди горит, едкая соль выжигает на щеках огненные дорожки. Рев глушителя — и машина Антона срывается с места.
— Пожалуйста, поезжай осторожнее, — всхлипываю в темноту.
Хуже мне было лишь однажды — полтора года назад. Тогда пахло сигаретным дымом, а сейчас выхлопными газами. По опыту знаю, что их горечь въестся в память навсегда.
Я даю себе две минуты, чтобы опомниться, пригладить волосы и смахнуть слезы. Я на работе, и внутри меня ждет Виталина. А еще Булат.
Виталина не замечает мое заплаканное лицо, потому что разговаривает по телефону. Неопределенно указывает рукой за стойку и, стуча каблуками, уносится в фойе.
Я опускаюсь на стул, трогаю глаза, промакиваю остатки влаги с ресниц. Как перестать думать? Как перестать волноваться? Как заглушить вину?
— Поговорили, — раздается сверху. Подошел Булат.
Он не спрашивает, не требует, не упрекает. Констатирует. Все ответы написаны у меня на лице.
— Я сделала ему больно, — хриплю, глядя перед собой.
— У тебя были другие варианты?
Я мотаю головой.
— Нет… Но все равно очень больно. Не могу… — слезы вновь заволакивают мне глаза, а немой всхлип сгибает меня пополам. — Ничего не могу…
— Я знаю, — голос над мной звучит понимающе и почти мягко. — Нужно будет потерпеть.
26
Квартира напоминает мне о том, насколько я на самом деле была не готова к расставанию с Антоном. Он оставил после себя многое во всех смыслах: на полке в ванной стоят его зубная щетка и едва начатый флакон туалетной воды, в кресле лежит смятая футболка, на кухонном столе — большая упаковка мармеладных мишек, которых Антон обожал и поглощал в больших количествах, в наволочки въелся его запах — свежий и беспечный.
Несмотря на бессонную ночь, я заставляю себя начать уборку: снимаю постельное белье и сразу же загружаю его в стиральную машину, туда же бросаю футболку, а остальные найденные вещи складываю в пакет и прячу за комодом в прихожей. Протираю все поверхности, до которых могу дотянуться, мою полы, защищая себя от пыли воспоминаний, и думаю о Булате.
Мысли о нем ярким рисунком скользят по мрачному холсту вины и переживаний, заставляют сердце барабанить в ином ритме, отвлекают. Куда честнее и справедливее нести наказание за боль, причиненную Антону, думая лишь о нем, но у меня не получается.
«Я волнуюсь о том, как он доедет»
«Водительские права недаром получают после совершеннолетия, Таисия. Антон не ребенок. В человеческой природе справляться с трудностями».
«Он сейчас совсем один».
«Неправда. У него есть масса вариантов, куда пойти. К любящим родителям, к себе в квартиру, к друзьям».
«Но ему очень больно».
«Тебе тоже. Но ты жива, дышишь, разговариваешь и находишь в себе силы сопереживать. Не он первый и не он последний».
Странно, но вчера от этих слов Булата мне стало немного легче. Хотя, возможно, все дело в его тоне, сметающем сомнения, и в том, что я привыкла ему верить. Мы выпили кофе, а после он уехал.
Закончив уборку, я чувствую себя окончательно выжатой, как морально, так и физически. Принимаю душ и, замотавшись в полотенце, забираюсь в кровать. Я уже и забыла, каково заново приспосабливаться к жизни: отрывать от себя привычное и замещать его чем-то новым. В этот раз не с кровью, но все же.
— Антона больше не будет, Банди, представляешь?
Банди склоняет голову набок и смотрит на меня своими умными блестящими глазами: мол, почему это? Я к нему уже привык.