— Задай сейчас все интересующие тебя вопросы, чтобы в будущем мы могли к ним не возвращаться.
Эту фразу Булат произносит устало и нехотя, и меня впервые посещает мысль, что ему, кажется, сложно говорить на личные темы. Но даже если и так, сейчас я себя не могу остановить, тем более, что уворачиваться от правды, когда пройдена половина пути, нет смысла. Я ведь приняла решение, пусть и неосознанное: я достойна настоящих отношений.
Решение приняла, но руки под столом все равно сжимаю до треска костей. Страшно.
— Ты видишься или спишь с кем-нибудь помимо меня? Потому что, если так я…
— Нет, не вижусь и не сплю, — перебивает Булат. — Когда мне это делать? Я каждый вечер провожу с тобой.
Сердечный ритм меняется: из напряженного и болезненного, становится легким, радостным. У него никого нет кроме меня. Никого.
— А ты планируешь как и раньше пропадать, не ставя меня в известность?
— Все, что касается моей работы — ничего не изменится, — Булат заметно расслабляется, словно разговор вышел на более понятную для него территорию. — Я всегда много работал и ничего менять не собираюсь. Поэтому предлагаю и тебе решить прямо сейчас — готова ли ты это принять. Потому что, как я уже говорил однажды, посвящать тебя в свои дела и отчитываться о них перед тобой я не планирую.
И как мне с этим быть? Я не могу спокойно спать, не зная, где он и все ли с ним в порядке. Стоит ли обещать то, с чем я возможно не смогу справиться?
— Ты можешь меня хотя бы предупреждать о том, что у тебя появились дела. И я прошу об этом не потому что хочу тебя контролировать… Я ведь просто волнуюсь за тебя. Я никогда не смогу забыть, что в тебя стреляли, и не спала всю прошлую ночь, думая, что это может повториться.
— На этот счет можешь быть спокойна — никто больше стрелять в меня не будет. Если мне нужно уехать, это может быть связано только с работой. И я могу и дальше забывать тебе позвонить, когда дела будут иметь ту же срочность, что и вчера. В таких случаях ты можешь набирать мне сама. Вчера у тебя получилось.
— Я боюсь тебя тревожить.
Булат вопросительно изгибает бровь: дескать, ну и чья это проблема?
Грудь начинает распирать чем-то красочным, воздушным, во что я еще сама боюсь поверить и для осознания чего мне потребуется время. Слишком много моих страхов не оправдалось и слишком моих давних фантазий вдруг неожиданно стали близки к реальности. Пока мне просто не верится.
— Еще есть просьбы или вопросы? — Булат бросает взгляд на наручные часы и поднимается. — Если да — спрашивай сейчас, потому что мне нужно ехать.
И тут я решаюсь на безбашенность, о которой могу пожалеть уже через секунду. Всему виной внутренний голос, нашептывающий «Ты имеешь право» и то, что Булат признал, что у нас с ним не просто так. Пусть и ненадолго, я впала в зависимость от риска.
— Я хочу, чтобы ты поехал со мной на день рождения мамы в Череповец, — выпаливаю на одном дыхании и до боли поджимаю пальцы на ногах. Ничего страшного, если он откажет, убеждаю себя. Я ведь и сама совсем не хочу туда ехать.
— Когда? Точно не смогу в эти выходные.
— В следующую пятницу, — ошарашенно сиплю я, не силах поверить, что это действительно происходит.
— Хорошо. — Булат нетерпеливо переступает с ноги на ногу: — Проводишь?
34
— Всего вам доброго, — доброжелательно улыбается стюардесса и на секунду задерживает взгляд на Булате: — Благодарим за то, что выбрали нашу авиакомпанию.
Не похоже, чтобы он собирался что-то ответить, поэтому это делаю я, вкладывая в тон максимум искренности и благодарности:
— И вам спасибо большое. Нам все очень понравилось.
Я хочу поблагодарить девушку за пледы и вкусный кофе, но в этот момент Булат берет меня под локоть и подталкивает к серому коридору рукава, наверное, чтобы не задерживала других пассажиров.
Со дня значимого разговора на моей кухне мы больше не обсуждали поездку в Череповец, и я с облегчением начала думать, что Булат о ней забыл. Я ведь тогда на эмоциях попросила поехать вместе, и была уверена, что он откажет. Ну что такому как Булат делать в компании Эдика и отчима в нашей душной хрущевке? Поэтому решила, что просто поздравлю маму по телефону и перечислю деньги на карту в качестве подарка. Она, конечно, скажет, что я от нее откупаюсь, зато сможет побыстрее сделать ремонт и побелить потолок, из-за которого столько сокрушалась.
Но нет тут-то было. Три дня назад Булат позвонил мне с работы и поинтересовался, во сколько запланировано празднование, а уже вечером, когда мы с ним встретились, сообщил, что куплены билеты на самолет. Я прожила в Череповце девятнадцать лет, но понятия не имела, что вообще существуют такие рейсы.
У выхода из аэропорта нас встречает такси — длинный черный седан с шашечками на крыше. Булат, оказывается, все предусмотрел. От этой мысли я начинаю нервничать еще больше. Будет мне впредь уроком: сначала думать, а потом уже чего-то требовать. Булат отменил дела, купил дорогие билеты и, наверняка, ожидает приятно провести время за семейным столом, чего с большой вероятностью не случится. Надо было быть смелее, и сразу ему сказать: дескать, никуда ехать не нужно, я передумала.
— Ты чего такая напряженная? — Булат пристально смотрит на меня с другой половины пассажирского дивана. Конечно, он заметил, как я ерзаю и то и дело вздыхаю.
— Давно не была дома. А еще боюсь, что на дне рождении тебе станет скучно и неуютно.
— Насчет меня можешь не волноваться: на веселье я не рассчитываю. Обратный рейс в десять вечера. У нас есть около пяти часов на встречу с твоей семьей.
Про себя я невесело вздыхаю: отсидеть бы два — будет уже хорошо. Я слишком хорошо помню, чем обычно заканчиваются домашние посиделки: отчим быстро напивается, мама начинает злиться, и в итоге праздник перерастает в скандал. А еще весь вечер наблюдать тошнотворную физиономию Эдика… То еще удовольствие.
И чего я так раскисла? Ведь фактически происходит чудо: Булат прилетел знакомиться с моей семьей. Это ведь оно, да? Отношения? Вряд ли у него нет дел поважнее, чем потратить полдня на перелеты, и вряд ли ему настолько любопытно познакомиться с мамой и отчимом. В глубине души я хочу верить, что он делает это ради меня.
На подъезде к дому водитель снижает скорость до максимума, и остаток пути до знакомой двери с меловой надписью «П.2» автомобиль почти крадется. Виной этому наш узкий двор, со свешивающимися с бордюров автомобилями, и многочисленные выбоины в асфальте, которые за два года моего отсутствия стали еще более устрашающими.
Теперь к волнению перед встречей с мамой добавляется еще и вина перед таксистом, который наверняка злится за то, что вынужден портить свою красивую машину. Что я, собственно, и озвучиваю Булату после того, как мы покидаем салон.
— Ты слишком часто беспокоишься о том, о чем не стоит, и чувствуешь вину там, где не должна, — парирует он, беря меня под руку. — Это его работа. Вряд ли ты злишься на администрацию «Холмов», когда тебе попадается не самый приятный постоялец.
Почему-то от этих его слов у меня улучшается настроение. Мне нравится, когда Булат начинает доходчиво объяснять те вещи, о которых я порой и сама догадываюсь, но в которых, по каким-то причинам, мне сложно себя до конца убедить. Булату мне проще верить, чем себе. Наверное, потому что он редко ошибается.
Ключи от дома лежат на дне моей сумки — кинула их туда в самый последний момент — но воспользоваться ими я не решаюсь. Потому что интуитивно ощущаю себя чужой. Здесь я не чувствую, что имею право.
Тычу в кнопку домофона и, натянуто улыбнувшись, смотрю на Булата. Он абсолютно спокоен, конечно. Это и правильно. Чего ему волноваться? Никакого впечатления ему производить не требуется — достаточно просто появиться и каждый присутствующий поймет, что перед ним умный, успешный и знающий себе цену человек.
— Кто там? — весело пищит динамик Кристининым голосом.
Эта незначительная мелочь отчего-то действует на меня удручающе, и я отвечаю с запинкой:
— Это я, — и чуть громче: — Таисия.
В ответ раздается писк разблокированной двери.
При подъеме по лестнице я расстегиваю пальто и экстренно проверяю, в порядке ли одежда. Этим утром не менее двух часов я посвятила решению сложной задачи: что надеть, чтобы дома никто не подумал, будто я хочу похвастаться своей красивой жизнью, и при этом суметь соответствовать Булату, который всегда выглядит безукоризненно и дорого. Как итог, остановилась на брючном комбинезоне глубокого шоколадного оттенка — он неброский, но выглядит элегантно. Косметику тоже использовала по минимуму — немного туши, румяна и прозрачный блеск.
Открывает дверь Эдик. Выглядит он таким же отвратительным, как и в последнюю нашу встречу.
— Привет, — едва удостоив меня взглядом, буркает он и затем смотрит на Булата, который, стоит рядом.
Выражение его лица из ленивого за секунду становится удивленно-испуганным, и я этот момент ощущаю подобие триумфа. Потому что Булат высокий и красивый, а тощий Эдик в спортивном костюме на его фоне выглядит еще более жалким. Никогда не прощу, что по его вине мы перестали общаться с Кристиной, и что из-за него меня вышвырнули на улицу. А испугался он потому что наверняка уверен, что я рассказала Булату, как он до меня домогался. Трус. Легко распускать руки, зная, что тебе за это ничего не будет.
Конечно, Булату я про тот случай не говорила, за исключением того разговора возле ресторана, про который он, конечно, забыл. Тогда я тоже не собиралась ему жаловаться — просто объясняла, почему мне негде ночевать.
— Это Эдик, — нехотя представляю его Булату и специально отворачиваюсь, якобы для того, чтобы раздеться.— Парень Кристины. Правда, вряд ли я тебе про нее говорила.
— Ты рассказывала про обоих, — звучит над моим затылком и в следующее мгновение руки Булата избавляют меня от пальто.
Я смотрю на него в неверии, и даже про Эдика напрочь забываю. Он помнит тот наш разговор? Как такое возможно? Я думала, что тогда ему было все равно, что говорит надоедливая оборванка, от которой он мечтал поскорее избавиться.
— Что ты так на меня смотришь? — Булат слегка приподнимает брови, словно действительно недоумевает.
— Ничего, — сиплю я, и в тот же момент поверх его плеча замечаю маму, решившую заменить спешно ретировавшегося Эдика. По случаю дня рождения она нарядилась: на голове вместо обычного хвостика — высокая укладка, одета в ярко-желтое платье с кружевными манжетами и воротничком. За два года она почти не изменилась, разве что совсем немного поправилась.
Почему-то стало колоть в носу.
— Привет, мам… — рука тщетно хватает воздух в поисках пакета с подарком, который я поставила на пол, когда раздевалась. — С днем рождения тебя.
Можно шагнуть к ней и обнять. Мы ведь два года не виделись, и это нормально, так ведь? Забыть о прошлых разногласиях и телефонной ругани, и на один день побыть обычными мамой и дочерью. Как я, оказывается, хочу ее обнять, чтобы вдохнуть забытый запах. А она?
— Ну привет, заблудшая душа, — с бездушным весельем произносит мама, за секунду убивая мой наивный порыв. — Чего застыла, как неродная? Все уже за столом сидят.
Взгляд на Булата — и еще один, после которого выражение ее лица, как и у Эдика, меняется, становясь настороженным. Булат такой. Ему даже и говорить ничего не нужно — люди каким-то образом сами его чувствуют и начинают вести себя более уважительно.
— Это вам, — Булат протягивает маме цветы, которые мы купили дорогой из аэропорта. Напоминать ему не пришлось — он сам догадался.
Мама принимает букет, но на благодарную улыбку скупится — просто бормочет «спасибо».
— Пойдемте уже, — неловко разворачивается, задевая локтем дверной косяк. — Вас только ждем.
35
Не то, чтобы моя съемная московская квартира может похвастаться огромными площадями, но оказавшись в гостиной, в которую заходила каждый день в течение девятнадцати лет, я поражаюсь тому, насколько крохотной она выглядит.
Здесь почти ничего не изменилось: все те же настенные часы — подарок от супермаркета за собранные наклейки, те же голубые шторы, которые я однажды прожгла утюгом, за что была названа «безрукой коровой», тот же неустойчивый стол-книжка. И даже воздух до жути знакомый: влажный и спертый, пахнущий салатами и табаком. Отчим привык курить в туалете.
Гости на нас смотрят. Тетя Галя — не скрывая демонстративного любопытства, Кристина — украдкой, отчим — странно-удивленно, словно мое появление стало для него сюрпризом. Эдик же, сидя неестественно прямо, гипнотизирует глазами ремень Булата.
Мы приехали без опозданий, но у троих из пяти присутствующих в тарелках я замечаю еду. У Эдика, у Кристины и у отчима. Помню, раньше мама не разрешала есть, пока все гости не соберутся.
— Всем здравствуйте, — приклеив к лицу улыбку, я обвожу взглядом стол. И чуть веселее: — Давно не виделись.
Тетя Галя единственная задорно восклицает «сколько лет, сколько зим», а голоса остальных сливаются в невнятное бормотание. Не нужно было сюда приезжать.
— Это Булат, — я поворачиваюсь к нему и заглядываю в глаза, безмолвно прося извинения за то, что его сюда притащила. Его контраст со здешним интерьером и людьми ощущается сильнее, чем я могла представить, да и обстановка вокруг напряженная и совсем не праздничная. И главное, что никто не горит желанием что-либо исправлять.
Его приветствуют чуть оживленнее, можно разобрать даже отчимовское «здрасьте». Булат ограничивается кивком головы. Совсем не похоже, что он раздражен или разочарован — возможно, такого приема он и ожидал.
— Садитесь давайте, гости дорогие, — торопит мама, беря на себя обязанности тамады. — Проголодались, небось, с дороги. Вы на поезде или на машине? — Не дожидаясь ответа, она бросает быстрый взгляд на меня и шутливо вздыхает: — Эх, Таисия, в чем только душа держится. Не раскормила тебя Москва.
Я ежусь, наверное, потому что эти слова адресованы не мне, а остальным. Дескать, вот, поглядите, за два года она даже поправиться не смогла, чего уж по другое говорить.
Ладонь Булата, коснувшаяся моей поясницы, заставляет меня опомниться и шагнуть к столу. Два свободных места между мамой и Эдиком. Еще до того, как я успеваю почувствовать внутренний протест, Булат выдвигает для меня стул рядом с мамой.
Я ни на кого не смотрю, но знаю, как они наблюдают. Улыбаюсь уголками губ, когда сажусь и благодарю его. Разглядывайте сколько угодно. Сомневаюсь, что для кого-то из вас когда-либо выдвигали стул.
Отдельное удовольствие — смотреть, как отпрянул Эдик, когда Булат сел рядом. Когда-то я мечтала, чтобы он набил Эдику физиономию — за меня и за Кристину — и вот сейчас понимаю, чтобы больше не хочу. Не стоит он этого.
— Ну раз все, наконец, сели, давайте есть начнем, — вытянув ладонь, мама делает знак тете Гале: — Галка, давай свою тарелку. Шубу тебе положу.
— Ты что-нибудь будешь? — шепотом спрашиваю Булата, хотя заранее знаю, что на столе нет ничего из того, что он захочет съесть, и своей традиции ради дня рождения мамы он точно не изменит.
Он тянется за бутылкой воды и откупоривает крышку.
— Выпью минералку.
— Таисия, ты чего растерялась? — снова подает голос мама. — За мужчиной своим поухаживай, и Эдьке вон салат положи.
— Булат не любит домашнюю еду, — и не удерживаюсь от пренебрежительного тона: — А у этого и без того тарелка полная.
Боковым зрением я замечаю, как дергается Кристина. Не понравилось, что я даже по имени ее будущего мужа не назвала. Переживет. Это все равно не хуже, чем быть вышвырнутой на улицу.
Она и правда выглядит хорошо: лицо стало более мягким и женственным. Я ей зла совсем не желаю: пусть будет счастлива, пусть даже и с Эдиком.
— Пьешь? — это спрашивает у Булата отчим, свесившись к нему через стол с бутылкой водки.
— Нет.