Ситуация, разумеется, не была случайностью. Более того, не являлась инициативой командующего итальянским флотом или кого-то из его помощников. Прямой приказ монарха звучал так: «Если появится возможность — покажите союзникам, что на нашу победу работали и такие вот скрытые за чужими лицами люди, достойные всяческого уважения». Вот де Лима и показал, раз уж от него потребовали именно этого.
Однако не показом единым! Гнедич принёс немало важных новостей прямиком из Стамбула, в том числе касающихся военных дел. Как раз о них и намеревался рассказать собравшимся. И начал с того, что в Стамбуле вот уже несколько дней царила настоящая паника. Чем вызванная? Многочисленными, очень неожиданными смертями, часть из которых однозначно определялась как отравление. Насчёт же другой можно было лишь подозревать. Командиры просто и янычарские, важные придворные из числа приближенных к султанской особе, духовные персоны, важные для империи торговцы. Над Стамбулом словно ангел пролетел… ангел смерти.
На самом же деле разгадка случившегося была проста — сработали заранее подведённые под «стены крепости» бочонки с порохом. И неважно, что взрывов как таковых не было, а смерть приняла обличье очаровательных хрупких женщин, проданных в гаремы османских вельмож как бы работорговцами, анна деле такими же как Мирко Гнедич. Да и не продажа это была, а спланированное внедрение будущих отравительниц, что должны были в нужный миг, получив приказы, подсыпать или подлить отраву — предоставленную из личных запасов Борджиа, что само по себе доказывало высочайшее качество ядов — своим как бы хозяевам, а при удаче и их гостям.
Так оно и случилось. Яды подействовали, причём некоторые быстро, а иные с достаточной задержкой, в зависимости от конкретного вида отравы. Сами же «Юдифи», как их назвали в Риме, исчезли не без помощи что Гнедича, что других людей Борджиа. засланных в пределы Османской империи. Рим снова показал, что всегда заботится о своих людях. Ценит их и готов на многое, чтобы сохранить их жизнь и здоровье. Даже тут, на «Возмездии» находилось более десятка таких женщин, лишь две из которых были подругами самого рыцаря-храмовника. К слову сказать, Гарсия де Лима из чистой любознательности поинтеерсовался, что тот намерен дальше делать с красавицами, что изображали его жён. И получил быстрый и уверенный ответ, что ничего по большому счёту не изменится. Просто одна станет женой законной, а вторая… вторая как бы открытой любовницей, но на деле такой же равноправной. Да и кто кем станет, он сам решать не станет, предпочтя использовать жребий, чтоб уж точно никаких возможных обид. Де Лима только и мог, что улыбнуться и пожелать Гнедичу удачи как в конкретно этом случае, так и в дальнейшей жизни. Впрочем… После всех тех изменений, которые уже произошли в Риме и Италии, он уже ничему не мог действительно сильно удивляться. Много изменений, да разных, глубоких, затрагивающих чуть ли не все стороны жизни подданных короля Чезаре I из рода Борджиа.
Сейчас же было важным другое. Заметно снизилась боеспособность войск, частично лишённых привычного командования. Страх новой череды смертей от яда. Зачастую весьма мучительных, также витал над Стамбулом и окрестностями. Очень хорошие условия для тех, кто собирался брать город штурмом. Предварительно устроив многодневный обстрел. И не только перечисленным единым, имелось и ещё кое-что, особо выделенное Гнедичем.
— Султан Баязид II не верит немалой части войск, его распря с сыновьями оказалась более опасной, чем он рассчитывал. Главная угроза султану — его сын Шехзаде Ахмет. Шехзаде Алемшах склонился перед своим братом и готов во всём ему помогать в обмен на обещания безопасности. Сейчас эти двое, поддерживаемые немалой частью духовенства и фанатиками, опьянёнными джихадом и опиумом, продвигались всё ближе и ближе к азиатской части Стамбула, что на восточном берегу Босфора. Расположение столицы османской империи сразу на двух берегах, иногда очень полезное, сейчас играло против Баязида II. Сразу с двух сторон против — сперва представляя слабость в хватке султана с мятежными сыновьями, а теперь делая положение главы Дома Османа совсем уж уязвимым против крестоносцев, чей флот прорвался в Мраморное море и господствовал в нём.
А вот султанские сыновья, Ахмет и покорившийся оному Алемшах, поняв всю опасность ситуации, отступали подальше, желая уже не захватить трон империи, а оказаться как можно дальше от по настоящему серьёзной угрозы, накатывающейся с моря. Фанатики же… Эти, не способные как следует мыслить, продолжали рваться вперёд, но направленные уже не на Баязида II, который как бы отшатнулся от идеалов джихада своей осторожностью и попыткой отравления своего сына Ахмета, эти идеалы всячески поддерживающего, а на крестоносцев, оказавшихся так близко от Стамбула.
Остальные султанские сыновья? Укрепляющиеся в своих владениях — Трабзоне и Конье — Коркут и Шахиншах. Трясущийся от страха в болгарской Варне Махмуд, подготовивший оказавшиеся под рукой корабли, куда то ли погрузили, то ли вот-вот готовы были погрузить все занимающие немного места ценности. Очень уж сильно пугали султанского отпрыска двинувшиеся со стороны Молдавии и Венгрии войска, уже успевшие перейти границы империи и не встречающие особо сильного сопротивления. Откуда бы ему было взяться, если вспомнить, что Баязид II стягивал верные себе войска ближе к столице, а многие видные османские землевладельцы и коменданты крепостей, они тоже понимали, к чему всё движется и не горели желанием гибнуть во имя Аллаха. Не все горели, если быть точным. Да и воззвания к самим болгарам не остались не услышанными. О сильном сопротивлении поработителям речи не шло, но вот о бегстве — временном, конечно — с насиженных мест, а также о создании разного вида препятствий — это совсем иное дело. Потому было о чём беспокоиться Махмуду. Ох как было!
Хитрый же Мехмет, что в Салониках, до сих пор рассчитывал на свою как бы договорённость с Палеологами, в которой его никто не спешил разубеждать. Более того, войска крестоносцев показательно избегали земель прошло-будущей Мореи-Греции, создавая тем самым этакий мираж, обман всех чувств султанского сыночка, решившего, что он хитрее и умнее всех прочих. Время его падения было назначено на немного иной срок, сразу после отца и Махмуда.
Собравшиеся в каюте капитана «Возмездия» флотские командиры слушали во многом новые и интересные для себя откровения Гнедича со всем вниманием, не стесняясь переспрашивать и уточнять. А ещё смотреть на карту Стамбула и прилегающих земель, на которой были грифелем отмечены число орудий на крепостных стенах, расположение и количество войск, а также мера их боеспособности, надёжности, верности Баязиду II. Места, куда, по мнению прознатчика Борджиа, стоило ударить первым делом, а какие стоило до поры оставить в покое. Разумеется, не ставилась под сомнение верность и готовность к сражению у янычар. Другое дело, что сам султан мог не захотеть оборонять столицу до самого конца, предпочтя покинуть её. Но это явно не могло произойти сразу, лишь после длительного и результативного обстрела.
— Вы уверены что султан не предпочтёт погибнуть, сражаясь, как и подобает властителю империи? — спросил герцог Альба, пальцами подкручивая и так выдающиеся усы. — Хоть и магометанин, но трусом он себя не показывал.
— Часто короля играет свита, — уверенно ответил Гнедич, легко выдерживая взгляд испанского гранда. — А в этой свите есть те, кто будет говорить нужные нам слова. Нам нежелателен мученик, павший во славу этого их джихада. Куда полезнее беглец, оставивший свою столицу и остатки защищающих её войск.
— Такие как вы?
— Может да, может и нет, — уклонился от нового вопроса герцога Гнедич. — Нужно только прицельно не стрелять по дворцу и не мешать султану бежать, когда до него донесут эту мысль, и он убедится в её верности.
Палочкой чёрного дерева бывший прознатчик среди османов показал на карте места, которые трогать не стоило точно, стоило затронуть лишь самую малость. Ну и про места расположения оставшихся у султана кораблей не позабыл. Дескать, пусть стоят себе, пытаться их потопить или захватить тоже не следует. Вот если попробуют сами броситься в безнадёжный бой… Тогда тоже топить лишь часть, остальные лишь отгоняя в сторону. Тут уже не тактика на поле боя, а стратегия в понимании политиков. Той самой, которую вершат короли и особы, к ним приближённые.
— А когда султан покинет Стамбул…
— Тогда можно делать всё, что вы сочтёте необходимым, синьор Кабрал, — оскалился Мирко. — Сперва выжигать ракетами и разрушать калёными ядрами, а потом высаживать отряды опытных, матёрых головорезов, желающих крови и золота. Великому магистру нужен Константинополь, а не населяющие его фанатики. Кто бежит — пусть бежит. Кто поднимет меч — тот будет уничтожен.
— Те, кто падает ниц, прося милости?
— Крестоносцы не воюют с женщинами и детьми, — опередил храмовника де Лима. — А обычных жителей Стамбула, кто сдаётся — вязать. Посмотрим, кто из них кем является.
— Это как? — навострил уши д’Армер.
— По пожеланиям Его Величества. Будем смотреть по имеющимся рабам и тем женщинам, что в их гаремах. Если найдутся рабы-европейцы или женщины единой крови, что скажут: «Повесить!»… Тогда повесим, высоко и быстро. Или голову с плеч, это как получится. Не найдутся либо не скажут так — изгнание по ту сторону Босфора.
Недолгое молчание было прервано сперва хохотом фон Меллендорфа, а потом его же словами:
— Вот почти все и сдохнут, у кого есть рабы из европейцев или наложницы.
— А тебе что, жалко их?
— Нет, Джузеппе, нисколько. Как говорит Его Величество, по мощам и елей. Думаю, бывшие рабы придут ссать на ещё не закопанные тела своих уже не хозяев. Говорят, что только там, у магометан порабощённые, оказавшись освобождёнными, могут лишь жалобно плакать, не зная, что им делать со свободой.
— Не верю!
— Это так, синьоры, — процедил Гнедич. — Не все, не всегда, но часто. Иные народы. Иной разум, чужой нам дух. Для них иногда рабство слаще воли, а хозяйский пинок или плеть привычнее и понятнее, чем необходимость самим принимать решения. Но… До тех нам нет никакого дела. Я не флотоводец и не могу давать дельные советы по управлению флотом, но промедление даст нашим врагам лишнее время. Это… нежелательно.
— Ты прав, Мирко, — согласился де Лима. — Перейдём от стратегии к тактике. Сейчас уже смеркается. Но завтра с утра вы подходим к Стамбулу и начинаем, перекрыв путь между западной и восточной его частями. И вот как это будет…
Командующий флотом начал отмечать на карте планируемые передвижения отдельных частей флота, не забывая при этом отслеживать то, как на это реагируют остальные. Понимал, что он тоже может ошибиться, а вот другие могу ошибку и подметить. Время? Оно пока было, уж несколько часов точно. Потом сон, без которого нельзя. Ну а утро, оно окончательно расставит всё по своим местам.
* * *
Стамбул, февраль 1498 года
Дым, распространяющийся по городу огонь, пожирающий не отдельные дома даже, а целые улицы. Массовое бегство простых жителей за пределы городских стен, как можно дальше, только бы не оставаться под угрозой изжариться заживо. В том огне, который падал действительно с неба, хоть при всём этом и не был карой Аллаха. Просто очередное порождение больного разума этих шайтанов из Европы… из Рима.
Пылал Большой базар, где было слишком уж много дерева, замечательной пищи для «небесного огня». Плавились от невыносимого жара крепостные стены, особенно те их участки, где находилось больше всего пушек, что вроде бы должны были обеспечить безопасность столицы империи. Всё горело!
Почти всё, потому что Топкапы, главный дворец Стамбула, тот, что сделал местом своего постоянного пребывания ещё отец Баязида II, Мехмет II, почти не обстреливался. Если какие ракеты, как их называли итальянцы, сюда и залетали, то отдельные, явно попавшие случайно, без специального намерения. Это не могло быть совпадением!
Баязид II, султан уже рушащейся, почти рухнувшей империи, умел понимать такие намёки. Раз Топкапы не обстреливается, значит это нужно тем, кто сейчас превращает в обгорелые руины Стамбул. Его щадили, но явно не из доброты, а из желания как-то использовать если не сейчас, то в будущем. Как именно? На этот вопрос не было ответа ни у него, ни у кого из присутствующих рядом: великого визиря Херсекли Ахмед-паши, капудан-паши Дукакиноглу Ахмед-паши, даже у аги янычар Давуда Вали-бея. Эти трое являлись теми, на кого, как считал султан, он мог опереться даже теперь. Двое первых и вовсе были женаты на его дочерях. Конечно, это не столь значимо, как у европейцев, но всё равно давало ощутимую близость к трону, а значит влияние. Деньги, возможности… и защиту. От всех, кроме, конечно, самого султана, единственного главы Дома Османа, непререкаемого светоча для всей империи. Когда-то непререкаемого, теперь же… Теперь изменилось всё.
— Нужно покинуть Стамбул, о наследник пророка, — в очередной раз склонился перед султаном его великий визирь, снова напоминая о том, что считал единственным выходом. — На север, а потом переправиться с верными вам войсками через Босфор или, если там уже будут корабли неверных, то просто в Чёрное море.
— И куда потом?
— Синоп, владыка, — быстро ответил уже не визирь, а капудан-паша. — Крестоносцы выжидают, а оставшиеся у вас корабли помогут перевезти многое и многих. Только отдайте приказ! Янычары сохраняют преданность, Вели-бей клянётся в том головой!
— Клянусь! — хрипло вымолвил ага. — Они отрубят сколько угодно глупых голов, что осмеливаются лаять в сторону султана султанов. И в Синопе не слушают недостойных сыновей, обратившихся против своего отца. А оттуда вы приведёте к покорности сперва Трабзон, потом остальные города по ту сторону Босфора.
Баязид II лишь невесело улыбнулся, понимая, что даже эти трое, верные и в дни тяжёлых испытаний, уже не надеются вернуть ни Стамбул, ни иные земли к западу от него. Европейские земли, которые давно были завоеваны, держались в страхе и покорности… до недавнего времени.
Бегство из города, завоёванного его отцом. Недолго Дом Османа смог повелевать тем, что раньше было Византией. Тут Баязид II поймал себя на мысли, что уже смирился с мыслью, что вынужден будет в самом скором времени покинуть сжигаемый с моря город оставив его новым… хозяевам. И не просто покинуть, а действительно бежать по ту сторону Босфора. В восточную часть империи, которую только и надеялся сохранить под своей властью, если даже для этого и придётся воевать с взбунтовавшимися сыновьями.
Со всеми взбунтовавшимися! Да, попытка избавиться от второго сына, Ахмета, после случившегося с Селимом стала для его детей поводом для мятежа. Заветы Дома Османа с убийством всех иных претендентов на престол, сейчас она обернулась против самого Дома и особенно против возможности удержать власть над империей.
Власть действительно утекала. Как вода из ладоней, позволяя удержать только малость из бывшего ранее. А ведь ещё недавно, когда началась победная война против мамлюков, всё, казалось, вернулось к тем ещё, лучшим временам, до проклятых Крестовых походов, устроенных этими… Борджиа. Рухнувшие договоренности с королём Франции, объявленный из Мекки джихад против неверных и невозможность продолжения войны против остатков Мамлюкского султаната. Немалая часть его собственных, султана, войск отказывалась воевать против единоверцев, когда прозвучали и были услышаны слова о джихаде. Поддержка — тайная, а местами и явная — слов из Мекки собственными сыновьями, почуявшими возможность получить побольше силы и власти. Но даже тогда Баязиду II казалось, что это только временные сложности, преодолимые.
Оказалось — иначе. В Риме не удовлетворились разорванным в ключья Мамлюкским султанатом и возвращением себе Иерусалима. Но почему-то не стали окончательно добивать уже поверженного Аль-Ашрафа Кансух аль-Гаури, а после небольшого, совсем-совсем малого даже перерыва обратили свои голодные взоры на Османскую империю. На его империю!
Мог ли он, султан султанов, это предвидеть? Наверное, да, но не хотел верить. Надеялся, что его враги удовлетворяться отданной им головой Ахмета, пытавшегося убить Чезаре Борджиа. но попавшегося, не сумевшего найти действительно хороших, умелых убийц. Или просто этот римский шайтан оказался слишком хитёр и удачлив. Как бы то ни было, но Чезаре Борджиа остался жив. А вот ему, Баязиду, не удалось откупиться головой попавшегося сына. Тот тоже уцелел после попытки покушения, а второго шанса уже не представилось, начало восстание одного Османа против другого, столь обыденное, но оттого не менее опасное.