Начало
Здравствуй, дорогой путник. Присаживайся в уютное кресло, обитое бархатом, возьми травяного чая и, пожалуй, я начну рассказ. Меня зовут Кейт Кристал и я ирамитас — существо, что на половину ангел и на половину демон. Пусть это не смущает тебя, ведь это не просто кровь. Ирамитасы имеют три сущности, которыми они могут управлять и при случае поднимать наверх. Первая и самая главная — нейтральная. Это состояние между ангелом и демоном. Иначе говоря, здесь можно увидеть обычный характер, коей вы видите ежедневно. Думаю, если бы не иногда возникающая пара крыльев, нас можно было бы принять за обычных людей. Вторая сущность — ангельская. Когда мы принимаем на себя эту маску, то становимся мирными, спокойными. В нас загорается эта невероятная тяга к справедливости и даже, в некотором роде, требовательности и жестокости, как, в общем-то, и у всех ангелов. Да, характер у этих ребят как под копирку, так что и я не становлюсь исключением. Третья сущность — демоническая. Вызвав ее, мы становимся истинными демонами — злыми, беспощадными и жестокими. В венах буквально вскипает кровь, а в глазах загорается азарт и желание убивать! Можно сказать, что это моя самая любимая сторона. Думаю, так произошло, потому что каким-то образом во мне оказалось больше крови демона. С давних времен в нашей семье все были просто помешаны на чистоте крови и до одури препятствовали бракам с «тёмной кровью». Но внезапно появляюсь я. Так что, пожалуй, генетику никто не может отменить даже у нас.
Отец не особо одобряет мою тягу к тёмным силам, но что я могу поделать, когда определенную часть жизни мне, (да и не только), просто необходимо было прибывать именно в этом состоянии, ведь подобную силу надо учиться контролировать.
В самом малом возрасте у ирамитасов, возникают проблемы с этими тремя состояниями. Детская сила тяжело поддается контролю и обычно достаточно разрушительна. Потому, по достижению семидесяти лет, а это сразу после прорезания крыльев, нас отправляют обучаться на пятьсот лет в Рай и столько же в Ад. По идее, мы сами должны выбирать, куда сначала идти учиться, ведь именно в этом измерении нам дадут первое, так называемое, истинное имя и должность, которой мы будем верны всю оставшуюся жизнь.
С детства я невероятно мечтала пойти учиться в Ад. Столько читала про это измерение в тайне от отца. Несмотря на исключительно "ангельскую" семью, в нашей фамильной библиотеке хранится много книг про царство Люцифера, про самых знаменитых демонов, что там живут, про то, чем они занимаются и как контактируют со смертными. Забиваясь в небольшую ложбинку за гобеленом в самом дальнем углу, я создавала маленькую сферу света и проглатывала страницу за страницой ночами напролет.
Однако, похоже, права выбора я и не имела. За меня все решил отец. Как бы я не просила, как не умоляла его отправить меня в Ад и не ломать детские мечты, он был непреклонен. Даже мать не смогла его уговорить, хотя, стоит отдать ей должное, он частенько ее слушал. К сожалению, не в этот раз.
Собственно, первые пятьсот лет я потеряла в Раю. И, знаете, ничего кроме страданий и парочки неплохих друзей мне это не дало. А если совсем говорить правду, то это были самые худшие пятьсот лет в моей жизни. Столько издевательств в сторону моих крыльев и крови, сколько было в школе я вряд ли вообще когда-либо вновь услышу. Ну, или если кто-то рискнет, то обидчику уж точно не поздоровится. Но ведь я была тогда очень маленькой! Будто бы отец, а это, на минуточку, сам архангел Михаил, хотел именно этого — сломанного детства.
В общем, пережив эту половину тысячелетия, мне, наконец, дали ангельское имя Кальмия, и я стала ангелом завесы. Помогать с душами смертных (и не только), проводить их на Большой суд, отводить в Рай и Ад — все это является моей работой. Она не особо отличается от функций тех же жнецов, разве что я могу периодически ими командовать, но мне этого и не надо.
Пожалуй, теперь расскажу чуть больше про отца. Как и все ангелы, он на дух не переносит демонов, хотя и женился на ирамитасе. Порой я подозреваю откуда мне досталась моя «потрясающая» логика. Моя мать была обладательницей безупречно чистых крыльев, можно было даже сказать, что она оставалась чистокровным ирамитасом, ведь в крови была всего лишь одна полукровка с черными перьями. Опираясь на это, отец очень любил напоминать мне о том, что я единственная черная ворона в семье. Не представляете, как раздражало его постоянное: «В кого ты такая пошла?».
Пожалуй, стоит упомянуть одну очень существенную деталь. У ирамитасов доминирующую кровь определяют по крыльям. Белые крылья означают чистую, ангельскую кровь. Черные — доминирует грязная, темная кровь Ада.
Когда же мне надоело, что отец так часто упоминает это в наших разговорах, я перешла в наступление. В общем-то, я только и делала, что говорила, чтобы он подождал еще немного, ведь скоро я отправлюсь в Ад и не буду никому мешать, а в особенности ему. Почему-то в детстве это звучало гораздо более угрожающе, чем сейчас.
В один из таких моментов, когда я вновь завела свою песнь о подземном царстве и учебе там, Михаил сорвался и накричал на меня, что никогда в жизни не отпустит в царство «Небесного предателя». Знал бы Люцифер как пафосно его называли в Раю, думаю, сейчас бы у него был замок гораздо больше. Ведь он не просто владыка подземного царства или падший архангел, а еще и Небесный предатель.
Подслушав наш разговор, мать обратила внимание отца на то, что обучение в Аду мне безусловно нужно, ведь тогда я смогу полностью овладеть своей силой и восстановить внутри себя ту гармонию, что так необходима истинным ангелам. Не представляете насколько я была ей тогда благодарна, ведь не скажи она этого, меня бы наверняка заперли в этом небесном измерении, полном чистоты и невинности… Бр-р! Аж страшно стало.
Как и в любых семьях, у которых есть хотя бы два ребенка, а в нашей их было целых три, отец частенько любил сравнивать меня с сестрой-близняшкой Катрин. Идеальная, покорная. Как и положено, больше ангельской крови. А какие крылья! Чистые, белые, пушистые! Не дочь, а мечта. Да еще и по окончанию школы стала ангелом полномочий. Подлизавшись к отцу, она уговорила его оставить ее в Раю и не учиться в Аду, ведь иначе «ее хрупкая психика не выдержит того ужаса, что творят эти адские твари». В общем, это короткая история о том, как она стала на побегушках у архангелов, в то время как я развлекалась внизу. Как говорится — каждому свое.
Вопреки всем стереотипам о том, что сестры близнецы зачастую понимают и поддерживают друг друга, мы с ней ругались по любому поводу. Будь то банальная помощь отцу или взгляды на систему Рая и его историю. Будто бы в нашем доме никогда не произносилась фраза о том, что важно слушать мнение друг друга, а не перебивать и кричать так, будто тебе из крыльев по перышку выдирают!
Отец невероятно гордился Катрин и частенько ставил в пример нашей младшей сестричке Эмми. Говорил, чтобы стремилась к таким же высотам, как и она. А младшая только и делала, что слушала его. А я кто!? Так, тумбочка сбоку в нашей главной зале? Хэй, я как бы тоже люблю нашу мелкую рыжую красавицу и хочу, чтобы она с меня пример брала. Не самый лучший в глазах отца, но иметь критический взгляд на жизнь тоже стоило поучиться. Да и просто, чтобы была не только холодным и строгим ангелом, но и умела веселиться так, чтобы спустя сотни лет не жалеть об упущенном времени. Чтобы не переживала после о том, что у неё была целая вечность, а она абсолютно ничего так и не знала про Землю и Ад.
А мама… Хах, мама с этого лишь смеялась. Вы бы слышали ее чудный смех. Такой переливчатый, подобно весенней капели. Отец любил сравнивать его с первой арфой, что выступает на самых главных праздниках в Раю. Пожалуй, Эмми как раз была единственной, кто был бы так похож на маму. Её огненные волосы были до самого пояса а ярко-голубые глаза смотрели на этот мир только с любовью и нежностью. Не зря отец решил именно ее себе забрать в жены, ведь если не знать деталей, можно было подумать, что она самый настоящий ангел. Даже архангелы постоянно говорили о том, что Пенелопа — так звали мою маму — абсолютно не похожа на простых итрамитасов, будто бы в ее крови никогда и не было ничего демонического. Так вышло, что в нашей небольшой семье только она меня и понимала, ну и еще Эмми. Только маме я могла рассказывать обо всех своих бедах, несчастьях, переживаниях и мыслях, не боясь, что отец об этом узнает. Я была удивлена насколько это чистый человек и даже не понимала, что же именно она нашла в Михаиле. Они ведь абсолютно разные! Он — строгий, жесткий, излишне требовательный. Она же — полная противоположность.
Ссоры, ругань, натянутое перемирие — это, безусловно давило, но, на самом деле, я бы с радостью вернула то время, когда все шло относительно мирным чередом. Когда в нашей гостиной горел теплый камин, мы сидели с Эмми и учили ее языкам, мама напевала старинные песни небес, а отец занимался с Катрин, рассказывая ей последние новости Рая и готовя к будущей важной роли. В воздухе витал аромат травяного чая с лавандой, который так любили в нашей семье. Изобретательные смертные делали достаточно занимательные вещи. На самом деле за ними было интересно наблюдать, ведь они росли, строили целые города и возводили памятники, что до сих пор стоят и радуют глаз. Мы просто наблюдали, а время, не подвластное даже самому Богу, быстро пробегало, стирая весь этот уют в песок прошлого.
В один из дней отец быстро вошел в залу. Я с Эмми и мамой сидела на диванах в гостиной и читали книги. Глухой голос в приказном тоне сообщил всего лишь одну единственную фразу: «Пенелопа, пора». Сердце в груди пропустило удар. Показалось, будто всего на одно мгновение я стала смертной и именно сейчас мне перестало хватать воздуха. Мои чувства невозможно описать словами, я не понимала почему у отца такое серьезное лицо. Точнее… надеялась, что не понимала. Ведь промелькнувшие в голове мысли — лишь страшные догадки, что похожи на ужасный сон, от которого хотелось бы освободиться теплое утро.
Однако… Это не было просто тревогой.
Мать кивнула. Тяжелой рукой она отложила книгу и кивнула мне на Эмми, чтобы я увела ее наверх в комнату. Я оставила младшую там, а сама выглянула в коридор и осторожно прокралась к комнате родителей, все еще надеясь на лучший исход.
Миниатюрный силует матери стоял перед высоким платяным шкафом, украшенным золотой резьбой, а рука будто бы не желала дергать за ручку. Пенелопа хотела растянуть это мгновение — просто побыть в доме, все еще надеется, что отец пошутил и ничего не происходит, а я про себя уже молилась, чтобы из непроглядной темноты шкафа не показалось лезвие. Последующие действия будто происходили в замедленной съемке — мать медленно открывает шкаф, осторожно, будто пробуя темноту на предмет чего-то опасного, протягивает внутрь руку и после вынимает оттуда ножны, а из них — полуторный ангельский меч. «Война», — промелькнуло в моей голове. Сердце бешено заколотилось в груди. Все тело будто бы парализовало и я не могла сдвинуться с места. Война… Какое ужасное слово для целой семьи, в которой воевать обязаны все, кроме детей. Мы оставались сами на себя, одни.
Как отвратительно и глупо. Мы ведь не смертные. Мы не должны устраивать резню, иначе чем бы мы тогда от них отличались? Да, еще тогда я поняла, что существенного различия в наших поступках нет. Мы просто обладаем силой, знанием, вечной жизнью. Не больше. Горькая обида во мне кричала и терзала сердце. Боль…жгучая, режущая и пронзающая саму душу. Было такое чувство, будто саму ранили ангельским клинком в грудь и медленно вытягивали жизнь.
Последующие дни казались вечностью. Я играла с Эмми, периодически ровным взглядом провожала Катрин и еще парочку архангелов в доспехах и все молилась, чтобы родители вернулись целыми. Даже отца я была бы рада видеть, только пусть скажет, что все позади и мы вновь дружная семья. Что наши вечера снова продляться, что будет травяной чай, потрескивающий камин и завораживающие песни матери.
К сожалению, судьба решила иначе.
Я помню, как сидела дома с Эмми. Вроде, мы читали сказки и легенды, стараясь отвлечь себя от тревожных мыслей.
— И вот гора разверзлась, а оттуда показался ма-аленький сурок, который и пугал такого же маленького, как и он сам херувима, — улыбнулась я, следя пальцем за текстом и Эмми рядом рассмеялась.
Звенящий голосок прервал громкий хлопок открывающихся и ударяющихся о стену дверей. «Что-то не так», — сразу подумала я. Руки похолодели и задрожали. Я даже не уследила, что за мной, сорвавшейся с места, тут же побежала и Эмми. Если бы я знала, что произошло… Быстро сбежав пол лестнице вниз, я увидела, как отец вносит в дом на руках маму. Закрыть бы глаза и не видеть этого. Не знать, что произошло с мамой, верить, что вернется. Тогда незнание мне показалось лучшим вариантом, чем понимание произошедшего.
— Она ранена? — спросила я с надеждой в голосе. «О, Великие Силы, прошу, пусть она будет просто ранена», — молилась я про себя, не допуская, не давая себе думать о том, что это конец, что стены этого поместья более не услышат ее мелодичного голоса и звонкого смеха. Я не хотела терять столь дорогого человека. Однако по слезам Катрин все поняла. Сестра никогда не плакала прилюдно, ровным счетом, как и отец, но сейчас и на его лице были слезы. Ноги стали ватными, а голова тяжелой.
Смерть… Отец часто повторял, что она когда-нибудь придет за всеми, но почему именно за ней? За что?
Я не помнила как, но откуда-то во мне нашлись силы, чтобы подойти к ним. Отец положил мать на диван, после чего подошел ко мне. Кажется, он хотел спросить как я и прикосновение его руки вывело меня из оцепенения. Будто бы со рта сняли повязку и дали возможность говорить. Точнее кричать.
— Какого черта ты не защитил ее!? — накинулась я на Михаила со слезами на глазах. Для меня самой это было неожиданно, но гнев и печаль захлестнули меня с головой, абсолютно не давая подумать.
— Какого черта ты вообще отправил ее на эту проклятую войну!? — я буквально задыхалась от горя и слёз.
— Нет! Мамочка! Нет! — я и забыла, что рыжик побежала следом за мной. Забыла, что она тут.
Эмс подбежала к дивану и принялась плакать, как никогда в жизни. Она брала маму за руку и только и делала, что кричала:
— Мамочка, прошу! Проснись! Не спи, открой глаза, я по тебе скучала! Пож-жалуйста… П-проснись… Мамочка… — с каждым словом ее голос становился все тише и глуше от слез, что душили ее и не давали сказать и маленького слова. Кажется, я уже никогда не забуду этот крик и всхдипы. Я должна была ее успокоить, но вместо этого кинулась в гневе к отцу. Будто хотела защитить маму от него, но было поздно.
Непроизвольно, в каком-то состоянии аффекта, словно так и должно было быть, я со всей силы, наотмашь ударила его по щеке.
Пожалуй, это единственный поступок, за которое мне невероятно стыдно перед отцом. Почему-то мой разум не принимал в расчет то, что он ее любил. Тогда мною двигал один гнев. Змеем искусителем он шептал мне, что именно отец тогда пришел домой, отправляя мать на битву, он ей говорил, что пасть в битве за Рай — честь для настоящего ангела. А мама любила и потому верила.
Кажется, я хотела вновь ударить отца, но и замахнуться не успела, ибо почувствовала, как невидимая сила откидывает меня к стене и впечатывает так, что, будь я простым смертным, то тут же переломала бы все ребра. Моя сестра… Точно, она же шла рядом, так же печально смотрела на труп матери, но будто бы полностью поддерживала мысль, что она погибла не зря.
Катрин решила встать на защиту отца, показывая всю свою правильность. Её безумная любовь иногда переходила все границы, как, например, сейчас. Тогда она впервые так сильно ударила меня и назвала демоном. Называла тварью и шипела подобно змее. Это шипение порой переходило на крик, что заставлял чувствовать себя еще хуже. Более того, с каждым ее словом я чувствовала свою вину. Она кричала о том, как отец ее любил и всеми силами пытался защитить.
Я же эгоистично думала только о том, что больше нет моей поддержки, забывшись, что какой бы тварью моя близняшка не была, она не меньше любила мать. Я уже была готова признать свою ошибку и извиниться перед отцом, как решающие слова из длинной тирады Катрин меня вывели из себя
— Это был ее долг — защищать Рай. И погибла мать с честью, — прошипела Катрин, наклоняясь ко мне.
Она пыталась быть гордой, пыталась показать, что смерть матери — та самая потеря, которая «должна делать нас сильнее», именно так нам говорили в школе о павших солдатах, но я то видела. Я видела, как у нее по щекам катятся слезы. Они выдавали ее с потрохами и, если бы не все эти крики, не культ погибшего героя, быть может, я бы даже попыталась ее обнять. Это выглядело крайне странно — гордость на лице, а в слезах столько боли и отчаяния, сколько я ни разу не видела.