— О, конечно, конечно, Ники, — ответила императрица, но в ее голосе чуткий слух Петра уловил нотки удивления и сомнения.
«Надо что-то быстро придумать, — заметил он про себя, — иначе она быстро поймет, что я не… «Николай» — опять подсказал голос. — Вот именно» — действительно проваливаясь в сон, отметил для себя Петр.
Следующие несколько дней прошли для него спокойно. Больное тело понемногу набиралось сил, а Петр-Николай незаметно изучал свое новое положение, придворное окружение и дворец. Хотя, надо признать, из придворных он пока видел только лекаря, нескольких лакеев, служанок и фрейлин императрицы. Ну и саму императрицу, конечно. Александра заботилась о нем, командовала слугами и служанками, проводила дни и ночи в его комнате, но все чаще Петр замечал ее удивленно-изучающие взгляды. И понимал: она что-то подозревает, но пока еще не готова сделать окончательный вывод. А вот чем закончатся ее подозрения, он никак не мог решить.
«Чую, отправит она меня в «дом скорби[3]», отстранит от власти и начнет сама распоряжаться, — думал он, наблюдая, как командует его «жена» лакеями. А еще — внимательно слушая ее невнятное бормотание, когда он делал вид, что спит, и они оставались одни. — Она явно считает, что без ее руководства я не способен даже сходить по малой нужде, — на эту мысль явно обидевшийся внутренний голос напомнил, что «душка Аликс была ангелом-хранителем и следила за мной лучше, чем всякая сестра милосердия»[4]. Петр это признал, но тут же заметил, что при этом она не допускала никого из посторонних к царю и лично контролировала лечение. А еще лично читала и выделяла основное, по ее мнению, в документах, которые ему доставляли. «Нет уж, это не Катеринушка[5] — та помощницей была, но править мною не пыталась. Эта же особа более на Евдокию и Софью[6] своей властностью похожа. И сына от нее нет… Да, вопрос этот я одним из важных почитаю и решать буду так, как наилучшим образом для Империи будет», — высказал он свое мнение обиженно замолчавшему «внутреннему собеседнику». А ведь он только собирался признать, что императрица очень приглянулась ему, как женщина: высокого роста, стройная, с великолепно поставленной головой. Однако его «соратник по телу», очевидно обидевшись, упрямо замолчал и уже не спешил сразу предоставить свои знания в распоряжение Петра. Пришлось ему опять удивлять свою «супругу», попросив почитать ему учебник по истории для гимназий. Уточнив, что его интересует период от Петра Первого до современности.
— Ники, дорогой, — ответила Александра удивленно, — зачем тебе это? Ты же сам не раз говорил, что тебя более по душе время Алексея Михайловича. И зачем тебе… — но, видимо уловив поднимающийся гнев Петра, пошла на попятную. — Но раз таково твое желание, прочитаем тебе. Помниться мне в библиотеке было «Руководство по русской истории» Дмитри-я Ил-ло-вайско-го. Принести?
— Принеси, конечно, — не скрывая раздражения, ответил Петр-Николай. На этом первая размолвка и закончилась, но осадок от нее остался как у императрицы, так и у Петра.
Принесенную книгу читала либо Александра Федоровна, либо сам Николай-Петр, когда чувствовал себя достаточно хорошо. Причем он замечал, что по мере чтения у него всплывали из глубины воспоминания бывшего хозяина тела, помогая понять прочитанное.
Между тем болезнь понемногу отступала.
И, наконец, тридцатого ноября, с разрешения докторов, Николай впервые оделся и самостоятельно вышел на балкон.
Петр в очередной раз отметил для себя, как непривычно видеть всех людей не сверху вниз, а на уровне глаз. Да и потолки с дверными проемами словно выросли в высоту (а последние и в ширину). Причем при самостоятельном передвижении этот эффект оказался еще более выраженным, чем при тех двух-трех шагах по комнате, которые позволяли ему во время болезни. Он даже чуть было не промахнулся, пытаясь взять со стула рубаху, чем вызвал очередной приступ паники у Аликс.
А еще очень хотелось покурить трубку, но внутренний голос объяснил ему, что ОН курит только папиросы. Тут уж, ничего не поделаешь, приходилось привыкать, как и ко всем остальным неудобствам в этой сказочной ситуации. Утешила только погода — солнечная, теплая и тихая…
Российская Империя, Крым, Ливадийский дворец, декабрь 1900 г.
Жизнь во дворце, казалось, входила в нормальную колею. Единственное, что стало необычным — Николай пока не занес в дневник ни одной записи, зато много и усиленно читал, но газеты, журналы и справочники вместо столь любимой им ранее художественной литературы.
Второго декабря царь с женой, великим князем Александром Михайловичем и его женой Ксенией долго гуляли на балконе Ливадийского Дворца. Николай был задумчив и неразговорчив, зато князь Сандро, как его звали в семье, очень интересно рассказывал о своем проекте броненосца береговой обороны с восьмидюймовыми орудиями. Николай-Петр, слушавший его вначале невнимательно, неожиданно заинтересовался проектом. А после прогулки они уединились в кабинете. Попросив повторить описание проекта броненосца, царь неожиданно спросил.
— Сандро, я не понимаю, почему именно восьмидюймовые орудия? Ведь на остальных подобных броненосцах стоят, насколько я помню, десятидюймовки? Как же он будет бороться против сильнее вооруженных и защищенных броней эскадренных броненосцев? — Петр как раз вчера прочел об обстреле Кинбурна неуязвимыми для русских орудий броненосными батареями в Крымскую войну. А затем потратил вечер, прочитав все, что нашел в библиотеке, о боях броненосных кораблей. Из-за чего, надо заметить, очередной раз имел не очень приятный разговор с императрицей.
— Понимаешь, Ники, — если Александр и удивился, то внешне это никак не проявилось, — для современных дистанций боя бронепробиваемость орудий средних и крупных калибров отличается не столь значительно, как их скорострельность. А более скорострельная среднекалиберная артиллерия позволяет обрушить на врага больше снарядов и привести его в небоеспособное состояние или затопить. Как японцы китайцев в Ялуцзянском сражении.
— Но…, - Николай-Петр задумался, — японцы не сумели уничтожить ни одного броненосца. Артиллерию их повредили, коя не защищена броней была и более ничего. И, как я помню, в начале боя китайцы смогли поразить на дальней для них дистанции, кажется в двадцать пять кабельтов, японский крейсер двенадцатидюймовым снарядом.
— Но это попадание ничего не решило, — усмехнулся Сандро. — Зато потом японцы приблизились до пятнадцати кабельтов и уже не отходили более чем на двадцать в ходе всего боя…
— Но мне кажется…
В кабинет заглянула Александра. Укоризненно взглянув на забитую окурками пепельницу и ополовиненный полуштоф Смирновского «Столового вина Номер Пятьдесят Восемь», она проговорила мягко: — Извини, Сандро…, - но таким тоном, что Александр Михайлович немедленно извинился и попросил разрешения удалится к «заждавшейся его Ксении».
— Ники, извини меня, но ты опять забываешь о своем состоянии. А у тебя еще встреча с Ламсдорфом… И ты опять курил и пил без меры, да еще эту варварскую водку! Еще и плебейским обычаем — даже не из графинчика!
Петр мгновенно придавил вспыхнувший гнев и, после нескольких мгновений гнетущей тишины, ответил.
— Да, душка, ты права. Я несколько увлекся…Пойду, отдохну до приема, — не дожидаясь ответа императрицы вышел из кабинета в свою комнату, аккуратно закрыв дверь. Александра, остолбенев от неожиданности, осталась стоять. Ее лицо медленно краснело, губы тряслись, в уголке глаз застыла слеза. Казалось, она едва сдерживается, чтобы не впасть в истерику…
Министр иностранных дел Российской империи граф Ламсдорф, как всегда тщательно причесанный, завитый и надушенный, появился в кабинете Государя точно в полдень. Это был человек маленького роста, выглядевший чрезвычайно молодым для своего возраста, со светлыми рыжеватыми волосами и небольшими усами, при всей внешней привлекательности — не слишком решительного характера.
— Ваше Императорское Величество, — начал он свой доклад после обмена приветствиями, — в первую очередь вынужден обратить ваше внимание на ситуацию в Китае. Окончательное подавление восстания «боксеров» ставит перед нами задачу вывода наших войск из Маньчжурии…
— А зачем, э… Владимир Николаевич? — искренне удивился царь.
— Хм…, простите, Ваше Императорское Величество, как же…, - министр был поражен до глубины его бюрократической души. — Наложи мы руку на Маньчжурию или побережье Чжилийского залива… этим будет дан сигнал для занятия обширных областей Германией в Шаньдуне, Великобританией — в долине Янцзыцзяна и других местах, Францией — на юге, и, в остальных выгодных для них местах — прочими державами. Вместо старого и слабого соседа мы будем граничить в Азии с сильными и воинственными державами. Тогда придется стать лицом к лицу с большими затруднениями. Настанет полный раздел Китая. Особенно опасно для нашего дела на Востоке будет водворение Японии на Азиатском континенте, вероятнее всего, в Корее. Нам следует возможно скорее приступить к эвакуации Маньчжурии, дабы не быть втянутыми в невыгодную борьбу с Японией в период этого наибольшего подъема ее национального духа, самоуверенности и самоотверженности… — растерянность министра, казалось, забавляла императора. Петру действительно было интересно смотреть, как будет выкручиваться его министр, которого считали красноречивым и профессиональным дипломатом. Как показалось Петру, Шафиров в этой ситуации выглядел бы куда лучше.
— Хорошо, Владимир Николаевич, ситуация мне понятна. Я обдумаю этот вопрос и дам соответствующие указания вам и военному министру. Какие еще новости?
Слушая вполуха постепенно приходящего в себя Ламсдорфа, «Николай» пытался вспомнить, почему ему кажутся связанными вместе Сандро и Япония. При этом император старательно делал вид, что внимательно слушает доклад. Но судя по тому, как смотрел на него Ламсдорф — это не всегда удавалось. Впрочем, как опытный царедворец, министр быстро закруглил доклад, тем более что ничего особо важного, с его точки зрения, больше нигде в мире не происходило.
После ухода графа император передал через слугу, что плохо себя чувствует и будет отдыхать в одиночестве.
За ужином «Николай» был наоборот, оживлен и весел. Вот только Александра сидела словно холодная ледяная статуя, а Ксения и Александр чувствовали себя неловко. Однако царь не сдавался и к концу ужина сумел-таки рассмешить и императрицу, и гостей заодно.
Следующим утром, отстояв вместе с Аликс службу в церкви, Николай-Петр отправился на прогулку вместе с Сандро. О чем они столь оживленно беседовали, осталось тайной для их жен. Возвращались они в коляске, которая до того пустая следовала следом за гуляющими.
В следующие дни царь последовательно принял всех наиболее ключевых министров: финансов — Витте, военного — Куропаткина, императорского двора — Фредерикса, внутренних дел — Сипягина. К их удивлению, вместо обычной вежливой отстраненности, царь довольно внимательно выслушал их доклады о текущих событиях, даже что-то помечая для себя, хотя ни о чем особо подробно не расспрашивал.
Шестого декабря, в узком кругу отпраздновав свои именины, император лично поздравил Фредерикса с присвоением чина генерала от кавалерии. И, заставив того организовать некое подобие канцелярии для ответов на поступившие поздравительные телеграммы, удалился в свой кабинет. Где и провел вечер за чтением только что обнаруженного в библиотеке первого тома некоего Блиоха «Будущая война».
Петра заинтересовало пойманное в мыслях его «второго я» воспоминание об этой книге и ее авторе. Опубликованный в 1898 году шеститомный труд российского миллионера, железнодорожного и финансового магната Ивана Станиславовича Блиоха убедительно, с привлечением множества фактов и доводов, привел расчетную статистику возможных человеческих жертв и экономических потерь от будущих войн. Как узнал из воспоминаний потомка Петр, Блиох даже удостоился личной аудиенции и изложил Николаю Второму доводы в необходимости призыва к всемирному разоружению. В результате деятельности царя и российской дипломатии в Гааге в мае 1899 года прошла мирная конференция с участием практически всех цивилизованных стран мира. Был даже принят ряд постановлений, получивший название «Гаагская конвенция» с целью «положить предел непрерывным вооружениям», что, впрочем, не помешало всем ее подписавшим продолжать развивать свои армии и флоты.
Внешне казалось, что жизнь во дворце вернулась в привычную колею. Только император стал больше читать, причем не привычную для всех развлекательную литературу, а серьезные труды по статистике, стратегии и истории. Правда, вечерами он все же некоторое время читал вслух для императрицы и художественные книги. Начав почему-то с непривычной для него английской «The Posthumous Papers of the Pickwick Club»[7]. Александра, любившая все английское, несколько недовольно отметила этот странный выбор в разговоре с Мадлен[8].
Но царь не просто читал. Он еще завел себе отдельную тетрадку, в которой делал заметки по прочитанному, которыми ни с кем не делился. Тетрадь же прятал в запирающийся ящик стола, даже зная, что никто, кроме Александры, не осмелится заглянуть в его личные записи.
Врачи настаивали на том, чтобы Николай провел еще некоторое время в Крыму для окончательного выздоровления, поэтому он с семьей остался в прекрасной, напоенной южными ароматами Ялте на весь остаток декабря.
Император, как ни хотелось ему поскорее увидеть любимый Петербург, согласился с врачами. Ему нужно было привыкнуть к новому времени и его диковинкам. И к окружению, само собой, тоже. Чтобы не играть каждый день роль Николая, утомляясь, как каторжник на галере, а по-настоящему почувствовать себя своим потомком. Ну, и конечно, вдали от суеты столицы и придворного окружения, основательно разобраться в происходящем в стране. Потому что явных признаков неблагополучия он пока не замечал. По крайне мере, таких, из-за которых необходимо его срочное вмешательство. Но несколько вопросов царь для себя выделил, чтобы изучить в первую очередь.
Надо признать, что решение повременить с отъездом, оказалось удачным. Он постепенно привык, что его зовут Николай или Ники, стал без напряжения разговаривать не только с женой и родственниками, но и со своим камердинером Терентием Чемадуровым.
Кроме того, в один из декабрьских дней в Ялту пришел зафрахтованный под перевозку войск французский пароход «Ville de Tamatave» («Город Таматаве»). На нем вернулись из Манчжурии батальон стрелков из тринадцатого стрелкового полка, батарея из четвертого стрелкового артдивизиона и командовавший русской охраной посольства в Пекине лейтенант барон Розен. После опроса стрелков и краткого разговора с бароном, Николай еще больше уверился в необходимости решения маньчжурского вопроса. Кроме беседы, Его Величество соизволил осмотреть пароход, причем к изумлению свиты, заглянул не только в жилые каюты, но и в трюм и даже в машинное отделение. Где, несмотря на явное недовольство капитана судна и даже части свиты посещением столь неприлично грязного для высокой особы места, провел почти полчаса. Провел, дотошно расспрашивая главного механика и рассматривая простенькие паровые машины отнюдь не нового судна, словно впервые увиденное чудо техники.
Незаметно пролетело Рождество. Переболела простудой императрица, вернулись в Ливадию дочери, отосланные на время недуга царя в Ялту. Сандро, планировавший встретить Рождество в Петербурге, по настоятельной просьбе Николая остался и продолжал часто беседовать с царем о флоте, временами поражаясь неожиданным вопросам своего, казалось бы, хорошо ему известного родственника. Например, некоторые изменения в кулинарных пристрастиях царя. Никогда раньше Николай не ел столько студня, и не пил столько водки вместо коньяка. Александр даже занес сей факт в дневник, отметив, как причудливо меняются вкусы после болезни. Впрочем, неожиданно открывшиеся ему другие стороны натуры царя нравились ему все больше и больше.