Что такое мамАн с попавшей ей под мантию шлеёй, Альберт Эдуард прекрасно знал, а потому решил действовать на опережение. Секретарь королевы Мунши, которому Виктория доверяла, но почему-то отказалась дать дворянство**, был прекрасным объектом для вербовки, чем герцог Коннаутский и воспользовался в один из его приездов на историческую Родину. Секретарь, получив личное заверение принца, что все его мечты сбудутся «как только, так сразу», подвести не должен. Ну, а после разберёмся и с ним. Исполнители, обычно, долго не живут…
____________________________________
(*) И этот визит в Санкт Петербург, и эти слова про схожесть Павла 1 и Николая II, сказанные принцем Уэльским, будущим королём Британии, в домашней обстановке, прекрасно описаны в дневниках-мемуарах всех участвовавших лиц. О том, что текст Альберта Эдуарда был явно не про портреты, понятно, если посмотреть на профили обоих самодержцев.
(**) Виктория действительно наотрез отказывалась даровать дворянство своему секретарю Абдул Кариму (Мунши), что стало причиной жестокой обиды и даже демонстративного отъезда его на Родину. Впрочем, ненадолго. Увидев, что демарш не произвёл на королеву никакого впечатления, Мунши вернулся в Лондон.
Глава 8 Декабрь 1900. Яхта Штандарт. У берегов Поти
Древнегреческий географ Страбон писал: «На реке Фасис стоит город, он тоже Фасис, и окружает его озеро, море и река… Стремительна она и бурлива. Несётся, бежит по Колхиде извилиста очень, а потому перекинуто через неё в разных местах 120 мостов, — полноводная и судоходная она соединяется с Понтом». В переводе с Греческого Фасис означает «фаза». Отсюда и название красивейшей птицы «Фазан», по преданию похищенной греками вместе с золотым руном. У себя на родине греки развели её, и с той древнейшей поры обитает она по всей Европе. Мифологический город Фасис в Колхиде по многим данным совпадает с Поти.
Морская вода у побережья Кавказа — самая тёплая и приветливая. И не только вода. В конце XIX столетия в Поти побывал Александр Дюма. В произведении «Кавказ» французского писателя остались такие строки: «Мегрельские женщины — особенно блондинки с черными глазами и брюнетки с голубыми — самые прекрасные творения на земном шаре».
И все же, ни тёплая вода, ни красивые женщины не занимали сейчас головы обитателей императорской яхты, болтающейся на зимних волнах в миле от берега.
— Нет, это чёрт знает что! — возмущался Сергей Юльевич Витте, маршируя вдоль борта и хмуро поглядывая на каменистое побережье со стоящими на нём в пределах прямой видимости жандармскими постами, за спинами которых маячили казачьи разъезды.
— Сергей Юльевич, ну что вы так нервничаете, — недовольно поморщился председатель комитета министров Иван Николаевич Дурново, комфортно расположившийся в шезлонге с бокалом императорского коньяка, доступ к которому был открыт высочайшим повелением в качестве компенсации за вынужденное заключение, — вы же сами говорили, что устали как собака и мечтаете о трёх днях где-нибудь на море или на водах. Вот и пользуйтесь моментом!
— Дражайший Иван Николаевич, — под насмешливым взглядом председателя комитета Витте закипал, как чайник, — в Пекине начались переговоры представителя китайского правительства с послами европейских держав, в Америке сменилось правительство, и всё это самым непосредственным образом влияет на финансы империи, и мой долг…
— Ваш долг, — перебил Витте подошедший министр путей сообщения Хилков, — выполнять распоряжения императора. И он, уезжая, задал вам домашнее задание. Вы его уже выполнили?
— Не мне одному, а нам, дражайший князь, — бурлил Витте, — нам всем было приказано решить проблему непроизводительного населения. Но…..
— Но биржевые индексы падают, а без вашего присутствия в Петербурге никто не посмеет снимать с торгов ваши инвестиции и изымать деньги ваших клиентов, — закончил за него Хилков под общий хохот присутствующих. — Полноте, Сергей Юльевич, мы прекрасно знаем все ваши скромные — и тут я не ёрничаю — гешефты.
— Князь! Вы бываете невыносимы! — в сердцах бросил Витте и резко сменил тему. — Это Его Императорское Величество может позволить себе такую роскошь, как свободные фантазии на экономические темы и даже увлечения марксистскими идеями. А нам требуется прочно стоять на ногах, а не витать в высших сферах.
Витте подпрыгнул и с силой ударил каблуками по палубе, демонстрируя, как прочно надо стоять на ногах.
— Социалистические идеи сильны лишь отрицанием и крайне слабы своими альтернативными предложениями. Уважение к Марксу как к крупному теоретику — это одно, использование марксизма на практике — совершенное другое.
Главная проблема социалистических идей — это нестыковка между врождённым чувством справедливости и желанием наживы в самом человеке. Причём, если человек из низов, то его погоня за деньгами обычно продиктована лишь желанием выжить или не дать умереть семье, а жажда наживы верхов — просто жадность и распущенность, продиктованная желанием получать всё больше и удовольствий. И что прикажете делать с этим первородным грехом?
— Вот Маркс и предлагает всё отнять и поделить по справедливости, — подыграл Витте министр образования Боголепов.
Витте с раздражением посмотрел на «этого книжного червя» и махнул рукой:
— А что, мало отнимали и делили? Да, всю историю только этим и занимались, и всегда исключительно с благородными побуждениями. В душу человека вложена идея справедливости, которая не мирится с неравенством — с бедствием одних в пользу других — от каких бы причин это ни происходило. В сущности, это корень всех исторических эволюций.
Но почему тогда воз и ныне там? Почему после каждого передела «по справедливости» всё очень быстро возвращалось на круги своя? Нет, не в этом дело. Дело в нашей темноте! С развитием образования народных масс — образования не только книжного, но и общественного — сказанное чувство справедливости будет всё более и более расти в своих проявлениях и, в конце концов, станет постоянным состоянием всего общества.
— И когда у вас запланировано хождение в народ? — не скрывая своей иронии, полюбопытствовал Боголепов.
— Да, голубчик, что-то вы погорячились, — подал голос Дурново, — как вы собираетесь усадить за парты крестьян, которые, как сказал государь, с голоду пухнут? Да они поменяют ваши «аз-буки-веди» на краюху хлеба или на штоф водки, на том дело и кончится…
Сергей Юльевич закрыл глаза и про себя грязно выругался. К петербургской знати он не испытывал ни малейшей любви: «Они отличаются от обыкновенных людей не столько большими положительными качествами, как большими качествами отрицательными» — писал он в своём всеподданнейшем докладе императору. Как-то и вовсе обозвав немалую часть дворянства «дегенератами», Витте предложил Николаю II лишить их права занимать высокие государственные посты, если только они никак не проявили себя в конкретном деле. Идея, разумеется, не прошла.*
Придворные, конечно же, знали о таком отношении к ним министра финансов и щедро отвечали взаимностью.
— И всё же, любопытно узнать именно ваше мнение, — не унимался министр путей сообщения, — что вы думаете, каким образом можно создать условия и какими должны быть эти условия, при которых ныне немощное, непроизводительное крестьянское население, не способное даже прокормить себя, вдруг станет полноценным участником товарного обмена?
— Я не только думаю, я настойчиво пишу об этом, в том числе, и в самые высокие инстанции. Ещё два года назад я изложил своё мнение Его императорскому величеству (и закрыв глаза, закинув голову, как будто читая невидимый документ) наизусть продекламировал:
— Хорошо сказано! — аплодируя, кивнул головой князь Хилков, — чертовски хорошо! Но как поднятие духа крестьян поможет увеличить их земельные наделы и насытить хозяйства машинами и механизмами?
— Земли в России более чем достаточно, — отмахнулся Витте, плотность населения Уральских, Сибирских и Дальневосточных губерний — по одному человеку на версту, надо только активнее зазывать крестьян туда.
— Не получится, Сергей Юльевич, — возразил Боголепов, — крестьян крепче крепостного ярма держит и не пускает община, и пока она не будет разрушена, ничего не выйдет. Не поедут!
— Да-с, господа, — согласно кивнул Дурново, — главный тормоз и основная причина экономического ржавения крестьянства — средневековая община, не допускающая совершенствования. Именно она воспитывает хищнические приемы обработки земли и, кроме того, является скрытой пропагандой социалистических понятий. С другой стороны, за счёт общины живут лентяи и алкоголики, с которыми по правилам общины приходится делиться урожаем и другими продуктами труда. И пока этот зверь держит крестьянина за армяк, ничего из вашей затеи не выйдет, да-с…
— Иван Николаевич! — хитро прищурившись, съязвил Боголепов, — как же вы с вашей осторожностью, да против Победоносцева? Община — это ведь его любимый конёк, и он скачет на нём чаще, чем ходит в церковь.
Дурново в момент стал пунцовым и только мочки ушей, наоборот, побелели, сделав всё лицо неестественно контрастным.
— Помилуйте! Как можно! — заговорил он так быстро, будто боялся, что его перебьют, — я очень уважаю Константина Петровича. Я с его статьями, можно сказать, ложусь и просыпаясь — вот, например «Болезни нашего времени», как Отче наш выучил:
— Требуется дать населению гражданские свободы: совести, слова, собраний и союзов, наконец, свободу личности. И создать учреждения, которые бы всё это гарантировали, — буркнул Сергей Юльевич вслух.
— А, вот тут, голубчик, попрошу вас быть аккуратнее в своих мыслях и желаниях, — встревожился председатель комитета министров, — за такие слова можно и пострадать, ибо устои, знаете ли…
— Ну, конечно, — криво усмехнулся министр финансов. — В истории России очень часто оказывалось проще выбить скамейку из-под ног очередных бунтарей или революционеров, заткнуть рот любой оппозиции, чем устранить саму почву для критики, недовольства и революций последовательными и своевременными преобразованиями, от которых народу хотя бы немного становилось легче.
— Да вы, голубчик, карбонарий! — вытаращил глаза Дурново. — Прошу Вас прекратить подобные разговоры, или я буду вынужден…
Не дожидаясь окончания сентенции старика Дурново, Витте резко развернулся на каблуках и стремительно отправился к себе в каюту, не попрощавшись с присутствующими и не говоря более ни одного слова.
— Полноте, господин председатель, усмехнулся князь Хилков, — если государь на встречах со своими подданными обсуждает теории герра Маркса, министр финансов может позволить себе побыть немного гражданином Эгалите.
— Какая муха укусила главного финансиста империи? — удивлённо спросил генерал Куропаткин, до этого хранивший молчание. — Неужто всё дело в том разносе от императора, после которого Сергей Юльевич выскочил красный, как рак, и выпил всю воду в буфете?
— Предполагаю, — включился в беседу граф Фредерикс, — что дело отнюдь не в этом. В первый день, когда я был у государя после кризиса, я видел в его записной книжке трижды подчеркнутое слово «опричники» и вопрос «кто?» на поллиста.
— Ну, и зачем Его Величеству понадобились опричники? Кого он ищет?
— Предполагаю, — произнёс Фредерикс, понизив голос почти до шёпота, что государь расследует обстоятельства своей престранной болезни, связывая её с безвременной кончиной своего державного батюшки, в частности — весьма странной катастрофы на «чугунке», и подозревает виновность членов «Священной дружины», одним из которых был и Сергей Юльевич. К тому же, Витте был последним, кто видел государя, когда он заболел в Ливадии и он же отвечал за ту самую дорогу, на которой произошла катастрофа. Вот он и нервничает, ибо быть подозреваемым в покушении или даже в халатности, сделавшей возможной покушение на монарха — такого и врагу не пожелаешь.
— Свят-свят-свят, — перекрестился Дурново и уже раскрыл рот для вопроса, как дверь, ведущая внутрь яхты, открылась, и мимо пассажиров яхты прорысил вахтенный офицер, на бегу поделившись с собравшимися:
— Мичман Головин пришёл в себя! Доктор послал за его Высокопревосходительством!
* * *
Генерал Ширинкин полулежал на неудобном кожаном диване и страдал от клаустрофобии, от недостатка информации, от ограниченности оперативных возможностей, от непонимания мотивов злоумышленника и невозможности вычислить его личность. Страдал, в конце концов, от головной боли, которая являлась следствием всего вышеперечисленного.
Самым духоподъёмным результатом было бы признание мичмана, что он поскользнулся и неудачно упал, а ялик был плохо принайтован и потому во время качки сорвался с креплений. Все остальные варианты чреваты серьёзнейшими расследованиями с непредсказуемыми последствиями. Шутка ли — кто-то проникает на яхту, где находится монарх и почти все министры, бьёт вахтенного офицера по голове, крадёт лодку… А, зачем он вообще здесь был? С какой целью прибыл? Что делал? А, вдруг где-то уже заложена бомба, которая дожидается своего часа?
Генерал даже застонал от нарисованного его воображением ужаса, чувства собственного бессилия и ощущения, будто в затылок вогнали раскалённый гвоздь. «Нет, всё, пора!.. Возвращаемся в столицу — прошу отставку!»
Хорошо ещё, что государь отреагировал на загадочные события достаточно спокойно. Как-то странно улыбнулся, хмыкнул, произнёс непонятно: «Однако, они быстро сообразили…» Покивал, соглашаясь с предпринятыми мерами, и объявил о немедленном отъезде в Тифлис. Конвой и даже адъютантов приказал оставить на яхте, как возможных свидетелей, заменив их морячками с эсминцев сопровождения. Приказал отправлять по телеграфу любую новую информацию и не предпринимать никаких действий к ослаблению режима оставшихся на яхте…
Топот в коридоре… Кого ещё там чёрт принёс?
— Ваше высокопревосходительство! Головин очнулся…
Через пять минут споро приведший себя в порядок генерал Ширинкин, еле протолкавшись сквозь толпу министров, уже получал перед дверью лазарета инструкции от врача, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, как норовистый рысак перед забегом.
— Он очень слаб, поэтому пару минут, не больше, — напутствовал жандарма доктор, когда генерал торопливо входил в лазарет, предвкушая решение загадочного происшествия, превратившегося в головную боль.
Ну, вот и мичман. Под глазами — синие круги. Веки прикрыты. Вид у него, конечно, не товарный, выжил чудом — били его так, чтобы наверняка, почему, интересно, за борт не выкинули? — отметил про себя генерал и аккуратно тронул руку раненого.
Головин медленно открыл глаза, обвёл взглядом стоящих перед ним жандармов, задержался на генерале, после чего губы его искривились, как у обиженного ребёнка, по лицу пробежала судорога, и с коротким выдохом юный офицер опять потерял сознание.