Тёртые калачи, для которых мздоимство было не пороком и не грехом, а просто одной из статей накладных расходов, прекрасно чувствующие разницу между намерениями и делами, испытывали естественное недоверие к каждому произнесённому императором слову и неестественное любопытство к такому оригинальному общению монарха не с самыми знатными подданными.
— Ваше императорское величество, — первым пришёл в себя и решил пользоваться случаем, словоохотливый Александр Манташев. — Думаю, я выражу общее мнение, если скажу, что все присутствующие здесь честные промышленники-миллионеры согласятся поддержать ваши предложения…
— Это очень хорошо, уважаемый Александр Иванович, — остановившись напротив коммерсанта, удивил присутствующих император знанием его отчества, — что вы не боитесь открыто заявлять свою позицию, хотя на вашем лице написана изрядная доля недоверия… Это неплохо. Здоровый скепсис не мешает делу…Среди определенных кругов, например, есть мнение, — император наклонил голову и взгляд его стал иронично-лукавым, — что промышленники сначала становятся миллионерами, а только потом — честными. Но мы же не будем в своих делах руководствоваться сплетнями и слухами не так ли? Давайте встретимся тет-а-тет и подискутируем на эту тему…
— Уважаемые господа! — повысив голос, обратился уже ко всем присутствующим император, — мне было очень приятно познакомиться с вашим обществом. Но столь краткое знакомство считаю абсолютно недостаточным. Пользуясь случаем, прошу разрешения посетить ваши предприятия… и, на сколько хватит сил, пообщаться поподробнее с каждым из вас. Сообщите, пожалуйста, Ивану Дмитриевичу наиболее удобное для вас время, когда сможете принять меня. А сейчас — давайте поблагодарим хозяев бакинского отделения русского технического общества, предоставивших такое уютное место для сегодняшней встречи…
* * *
— Его Императорское Величество ждёт вас! — чётко по-военному отрапортовал драгунский ротмистр и распахнул дверь кабинета.
Барон Эдмон Ротшильд сделал несколько шагов и застыл в нерешительности. Он был чрезвычайно скептически настроен по отношению к русскому монарху. Царю недавно исполнилось 30 лет и его репутация в глазах банкиров была очень далека от позитивной. Избалованный, взбалмошный, недалёкий денди, увлеченный охотой, парадами и своей молодой женой. Что с таким обсуждать? Вдохновенная речь царя на встрече с нефтяниками ни в чём не убедила и ничем не тронула Ротшильда. Её вполне мог написать Витте и убедить произнести перед подданными. Рисовка. Игра в демократа. Речь лейбориста перед выборами в парламент слушается не менее увлекательно…
Нет, с русским монархом, закоснелым в своей державности и замшелых пустых догмах про народность и православие, договариваться точно не о чем. Такого можно и нужно использовать в своих целях, что и собирался сделать Эдмон, вполне тонкий психолог, отличный переговорщик и дотошный физиономист.
Но сейчас, стоя перед императором и глядя ему в глаза, барон чувствовал, как теряет привычное спокойствие и самообладание. Строгий, но скромный военный френч, без каких-либо властных регалий он еще мог бы отнести на попытку произвести эффект демонстративным аскетизмом. Но глаза! На Эдмона смотрели глаза не молодого великосветского любителя лёгкой жизни. Они больше напоминали взгляд отца — такой же холодный, жёсткий, пронизывающий до пяток, как у хищника, много повидавшего и давно живущего по законам джунглей, где выживает сильнейший, а любая ошибка неминуемо ведёт к гибели.
Никогда не служивший в армии барон почему-то поймал себя на мысли, что ему хочется вытянуть руки по швам, встать по стойке «смирно» и, задрав подбородок, выкрикнуть что-нибудь всеподданнейшее, вроде «Рад стараться, Ваше Императорское Величество!» или «Как прикажете, Ваше Императорское Величество!» Уставившись в пол и стряхнув с себя наваждение, Ротшильд, коря себя за минутную слабость, всё-таки попытался произнести заготовленную речь про всецелое одобрение и полную поддержку, но был мягко остановлен императорским прикосновением к своему плечу.
— Уважаемый барон, полно-те, — как расшалившемуся ребёнку, произнёс он, и, взяв Ротшильда под руку, повлёк его к столу, где лежали какие-то бумаги, стояла ваза с фруктами и запотевшая бутылка с вином. — Мы ещё успеем наговорить друг другу банальностей во время официальных приёмов. Вы очень занятый человек. Я тоже не совсем располагаю собой. Так может потратим это скромное время на гораздо более важные вопросы, чем дежурные и не совсем искренние комплименты?
Произнося последние слова, император развернулся и снова впился своими стальными глазами в Эдмона, который с ужасом почувствовал, как от этого взгляда откуда-то из глубины живота поднимаются и растекаются по всему телу необъяснимые волны страха.
— И о чем со мной желает говорить Ваше Величество? — выдавил из себя барон, полностью забывший и заготовленную речь, и свои шикарные приёмы перехвата инициативы во время беседы.
— Я хотел бы поговорить с вами, дорогой барон, про еврейское поселенческое движение в Палестине (*) и про необходимость восстановить справедливость, возродив, наконец, государство Израиль…
Князь Ратиев, начавший уже через два часа беспокоиться и заглянувший объявить о следующем посетителе, застал императора и его гостя ползающими по разложенной на полу карте Ближнего Востока, один конец которой был придавлен пустой бутылкой, а другой — блюдом для фруктов. Посередине карты, прямо поверх надписей Британской и Османской империй краснел небрежно обведенный овал с надписью «Э́рец-Исраэ́ль», а «высокие договаривающиеся стороны» активно спорили, является ли зона Суэцкого канала историческими землями, завещанными ещё Иакову, и что об этом может подумать королева Виктория…
----------
(*) Эдмон де Ротшильд — яростный сторонник переселения евреев в «землю обетованную». В 1882 году начал выкупать участки земли в Палестине и наряду с этим стал активно поддерживать поселенческое движение в Палестине. Также он помог российским евреям в 1880-е годы переехать в Палестин, спасаясь от погромов в Российской империи. Средства Ротшильда до конца его жизни оставались основным источником финансирования поселенческой деятельности. Сумма денег, которую он потратил на все эти предприятия, оценивается в более чем 50 миллионов долларов. Ротшильд осуществлял прямое руководство этой деятельностью в качестве президента специально созданного при Еврейском колонизационном обществе Палестинского совета.
Глава 11 Мюнхен-Баку
Декабрь 1900. Германия. Мюнхен.
Обычно элегантный и величественный, как круизный лайнер, отец русской демократии Плеханов сегодня был похож на кипящий самовар.
Шумные собрания с привлечением всех окружающих были обычной реакцией Плеханова на внешние раздражители. В ходе этих комнатных митингов попавшие под горячую руку мэтра должны были выслушивать длинные выспренные речи, покорно кивать и соглашаться, потому что возражения только удлиняли экзекуцию. Но Плеханову прощалось всё. В 1900-ом он был в апогее своей силы и славы, Громовержец-Олимпиец на партийном горизонте. «Это человек, пред которым приходится съёживаться» — говорил о нём Ленин. Поэтому все терпеливо ждали, когда шеф-редактор закончит с «официальной частью» и можно будет перейти к конструктивному обсуждению вопроса.
Владимир Ильич пришёл в редакцию «Искры», когда вся редколлегия была в полном сборе и наслаждалась извержением вулкана красноречия Георгия Валентиновича.
— Нет, это просто немыслимо! — метал громы и молнии «полубог русского марксизма», размахивая каким-то письмом. — Этот малолетний тиран будет указывать мне, как правильно понимать Энгельса!
— По какому поводу сегодня митингуем? — полушёпотом спросил Владимир Ильич у притулившейся возле двери Засулич.
— У нас большой праздник, — с какой-то странной улыбкой, больше похожей на гримасу, вполголоса ответила ему Вера Засулич — террористка, переквалифицировавшаяся за границей России в литератора. — Георгия Валентиновича и всех нас поздравил с выходом первого номера «Искры» Его Императорское Величество. Пожелал удачи, посоветовал не тянуть с изданием журнала и прошёлся по всему номеру, предложив в конце свою статью в качестве дискуссионного материала…
— Ну, и что он пишет? Предлагает разоружиться и помириться? — хмыкнул Ленин, грассируя чуть больше обычного.
— Как раз наоборот, — вздохнул стоящий рядом Аксельрод, — обвиняет в беззубости, нерешительности и высказывает сомнение в готовности нашей партии нести ответственность даже за свои действия и действия рабочих, не говоря уже про государство в целом.
— Какие аргументы?
— Сомневается в наших полномочиях говорить от имени всего пролетариата, — прошептала Засулич, — ехидно интересуется нашим рабочим стажем на заводах и фабриках… *
— Смеётся над лозунгом газеты «Из искры возгорится пламя». Спрашивает, стоит ли поджигать дом, если хочешь вывести тараканов? — хихикнул Аксельрод. — Хорошо, кстати, сказано, надо будет запомнить…
— Пишет, что кричать «Долой!» и «Мы против!» — самое простое, и что много ума для этого не надо, — включился в разговор Александр Потресов. — Подвигает нас к созидательным инициативам и иронично так спрашивает: «Разве марксизм не предполагает строительства нового общества светлого будущего? А если да, почему бы социал-демократам не создать мини-модель такого общества и доказать на практике его привлекательность и жизнеспособность? Готов выделить соответствующую территорию для эксперимента… Представляю себе эту территорию…
— И как он предполагает это сделать в условиях репрессий и гонений? — возмутилась горячая Засулич. — Что можно создать, находясь в тюрьме или эмиграции?
— А вот тут начинается самое интересное, — поднял указательный палец Потресов. — Он предлагает встретиться и обговорить вопрос легализации нашей деятельности для всех, чьи руки не запятнаны кровью.
На последних словах Засулич фыркнула, сжала губы и демонстративно отвернулась. (**)
— Да, задачка, — протянул Аксельрод, присаживаясь на свободный стул рядом с Лениным, — получается, если мы примем приглашение, на нас якорем повиснет чёрная метка сотрудничества с самодержавием. Если проигнорируем — получится, что мы испугались…
— Провокация! — громко хлопнул ладонью по коленке Ленин, — гнусная, примитивная провокация, имеющая цель поманить, задурить голову и одним ударом обезглавить всё революционное рабочее движение!
— Молодые люди, я вам не мешаю? — раздался раздражённый фальцет Плеханова, прервавшего свою высокоинтеллектуальную речь и уже несколько минут слушающего «диалог в прихожей».
— Меня не интересуют никакие предложения и никакие посулы кровавого самодержавия, — гордо вскинув подбородок, уже громко и отчётливо произнёс Ленин. — Верить ему — себя не уважать. Вступать с ним в дискуссию — значит — опускаться до его уровня! А вот, что меня действительно интересует, это как он узнал о содержании нашего номера, если «Искра» ещё даже не доехала до России? Где, когда и как он мог её прочитать?
В редколлегии наступила звенящая тишина. Подпольщики, дезориентированные самим фактом царского послания и увлечённые обсуждением его содержания, только сейчас осознали, насколько они прозрачны для «тёмных сил», которые «злобно гнетут»…
— Куда и каким образом доставлено письмо? — перешёл в наступление Ленин. — Кому адресовано? Когда отправлено?
Краткое энергичное расследование, проведённое на месте, продемонстрировало неудобоваримо жуткие обстоятельства: в день, когда письмо императора было отправлено, газета была ещё ни напечатана, ни даже набрана, и содержание её правилось и дополнялось в рукописной форме. А это значило, что царская «охранка» здесь, в Германии, имеет доступ к личной переписке членов редколлегии, знает адрес редакции и адреса подпольщиков.
— Это провал! — констатировал Ленин. — Думаю, что отправленный тираж до России не доедет. (***) Жаль… Надо срочно менять явки и предупредить товарищей… Но самое главное и самое печальное — среди нас провокатор…
Плеханов открыл рот, чтобы что-то возразить, но последние слова Ленина придушили его реплику в зародыше, и, чувственно прокашлявшись, гуру сел за письменный стол, мрачно и величественно задумавшись. Перед ним на столе лежало письмо императора и взгляд Георгия Валентиновича непроизвольно упёрся в цитату Энгельса: «Нельзя уйти от своей судьбы….от неизбежных последствий своих собственных действий.»
Редколлегия расходилась по одному, со всеми конспиративными предосторожностями, петляя, как зайцы, по уютным улочкам столицы Баварии, «стряхивая» потенциальные «хвосты» и заходя для проверки во встречающиеся учреждения, лавочки и магазинчики.
Один из революционеров-подпольщиков, солидный импозантный лысеющий мужчина, с огромными, чуть навыкате, глазами и аккуратной растительностью на лице, по стилю чем-то напоминающей бороду и усы императора России, выполняя дежурную «заячью петлю», быстро заскочил в местное почтовое отделение, профессионально проверился, убедился, что слежка как своих, так и чужих, отсутствует, и уже спокойно и вальяжно подошёл к стойке приёма телеграфных сообщений, быстро начеркав и передав солидному почтовому служащему краткое сообщение: «Парвус-Фальку. Тётушка заболела. Просит приехать. Срочно»…
--------
(*) Из 53 членов ЦК РСДРП (1898–1910) был только один рабочий (Л.И. Гольдман). В ЦК Партии социалистов-революционеров, насчитывавшего 74 человека, имелись двое рабочих (Л.Я. Герштейн и И.И. Тетеркин).
(**) Засулич стреляла в градоначальника Петербурга Трёпова, тяжело ранила его в живот. Оправдана судом присяжных.
(***) Первая партия «Искры» в реальности не доехала до адресатов, будучи арестованной на границе.
Декабрь 1900. Баку. Вилла Петролеа
Император, ступая по-кошачьи, прошёл вдоль короткого строя стоявших навытяжку флигель-адъютантов, прибывших в Баку вместе с полицейскими чинами, и коротко вздохнул.
— Благодарю вас, господа, за проделанный долгий путь от Балтики до Каспия и прошу прощения за некоторые неудобства в общении со мной… Вас, наверно, уже предупреждали про мои осложнения после болезни, в том числе частичную потерю памяти… Помню лица, но не помню события, с ними связанные, и путаюсь в именах… Поэтому не обессудьте, я каждого из вас назову, а вы поправьте, если ошибусь.
— Князь Василий Александрович Долгоруков, в кругу семьи — Валя. Так?
— К Вашим услугам, — коротко кивнул и прищёлкнул каблуками ротмистр, обладатель щеголеватых гусарских усов.
— Нарышкин Кирилл Анатольевич, если не ошибаюсь?
— Точно так, Ваше Величество, — на полшага вышел из строя, слегка поклонился и шагнул на место штабс-капитан, не отводя от императора внимательного, с прищуром, взгляда.
— Граф Дмитрий Сергеевич Шереметев?
— Я!
— Князь Владимир Николаевич Оболенский?
— К вашим услугам!
— И, наконец, Граф Андрей Петрович Шувалов…
— Ну, что ж, кое-что помню, — усмехнулся император, возвращаясь на своё место перед строем. — Переходя к делам, предлагаю поменять привычный для вас порядок работы. Адъютанты во время битвы обычно передавали приказы штаба в батальные линии. Вот я и прошу вас быть готовым именно к такой службе в ближайшее время. Для каждого из вас приготовлен пакет с заданием, вы можете с ним ознакомиться, но обсуждать его ни с кем не стоит. Почти всё связано с дальними поездками, сообщите, если для этого имеются препятствия. Все поручения… — император сделал паузу и ещё раз оглядел короткий строй офицеров, — абсолютно все связаны с обороноспособностью государства, поэтому выполнение каждого из них увеличивает наши шансы в предстоящих схватках на поле боя. Прочитайте, подумайте, и, если возникнут вопросы, буду рад ответить на них после совещания. Вольно! Все свободны!
Декабрь 1900. Баку. В здании городской думы
Жандармы, рассаживающиеся в кресла Большой Залы, были напряжены и взволнованы. Их не часто баловали вниманием высшие государственные сановники, и к ним с плохо скрываемым презрением относились военные. Про разночинную интеллигенцию и рабоче-крестьянскюу среду и говорить нечего — там они считались существами инфернальными.