Наконец, старшина решил, что не может в Илионе существовать человек, который посмел бы срезать горинские розы, а потому то, что он видит, является необъяснимым, но не преступлением. Да и я отрицаю причастность. И еще один аргумент — если над цветами полковника действительно надругались, то он накажет не только вредителя, но и того, кто принес плохую весть. А так как старшина был в патруле, он мог получить люлей и за ненадлежащую охрану цветов. Гребаный екибастуз! Как же все сложно и страшно! — думал Жора.
— Иди, — сказал вояка. — Уходи. Чтоб я тебя не видел. Не хочу тебя видеть, — пробормотал он напоследок.
Я подхватил букет.
— Надо выкинуть, — пояснил я, и это ему понравилось. Нет цветов — нет преступления — нет опасности быть нахлобученым.
— Правильно. Вали уже.
И я быстро пошел, нет, полетел подальше от ошарашеных патрульных.
Глава 8
Юродивые в белых ритуальных масках, и по глазам видно, как они встревожены. Зенон с пистолетом стоит у выхода с вагона. Бритоголовый поближе — с длинным кривым ножом, как у жреца из видений. Рядом с перевернутым кувшином лазают страшные желтые черви.
Гермес-Афродита обнажена, у нее странное ощущение, что внутри что-то есть. Чужеродное, лишнее, постороннее. Как сопли. Как обильная мокрота в бронхах. Как гной в чирьях на спине. Ее скрутило от резкой боли в животе, и она обильно вырвала черной блевотиной.
Один из юродивых отрывает взор от дверей, и глядит на девушку.
— Если мы не отобьемся, все коту насмарку. Обряд еще не закончен.
Второй жрец кивает — он словно не человек, его глаза почти не мигают. И все равно он прошляпил тот момент, когда кинжал перекочевал к Божьей невесте, и она освободилась от оков.
Под звуки пальбы острие взлетает в воздух, и порхает быстро и уверенно — перерезая глотки, сухожилия, вспарывая желудки и грудины. Странно, жрецы оказываются умелыми бойцами — но и Афродита хороша, а сейчас вообще — она чувствует в себе необыкновенную силу. Зенон пытается выстрелить, но нож в полете выбивает пистолет, и прибивает ладонь к деревянной панели. Дита почти рядом, когда медбрат выдергивает нож, и исчезает в дверях.
Ну, уж нет. Теперь никто не уйдет — он в этом уверен. Кинжал снова в ее руке, и она выходит в тамбур. Сегодня — большая жатва, и она соберет урожай.
****
Дом Горина был единственным двухэтажным коттеджем в Илионе. Я осторожно обошел вокруг. Большие окна в зале были зашторены фиолетовыми гардинами, и лишь на кухне занавеска была задернута не плотно, из-за приоткрытой форточки. И там я увидел Кареглазку.
Первым, естественным и единственным желанием было подойти ближе, чтобы подсмотреть. Не знаю, возможно, существуют люди, которые не получают от этого удовольствия — но я определенно не такой. Возможно даже, что вы в шоке от моей озабоченности — но, я просто с вами откровенен. Я знаю на сто процентов, что любой нормальный молодой мужчина постоянно думает о сексе. Так что, поверьте, я нормальный, секс из моей головы никогда не улетучивается. А учитывая, что в последние годы я был лишен элементарных наслаждений — например, подрочить на соседку или на девушку, каждый день проходящую мимо дома — то моя сексомания вполне объяснима. Согласитесь, картинки в журналах — это ничто и ни о чем. Что-то далекое, виртуальное, словно расположенное в иной галактике — без всяких перспектив завоевать, охомутать, оприходовать, в конце концов. Совсем не то пальто.
Другое дело, женская особь, которая учится вместе с тобой, живет рядом, гуляет с подружками или собакой, встречается с парнем, которого ты с радостью заменишь — по крайней мере на часик — большего и не надо. Такие женщины/девушки являются живыми, ты можешь вдохнуть их аромат, оказавшись в одном лифте, можешь заглянуть под юбку, поднятую порывом ветра, рассмотреть на пляже ее станок, пока она на четвереньках расстилает покрывало на песке. Ты можешь улыбнуться ей, пристально глядя на влажные губы, утонуть в океанах глаз, задержать дыхание синхронно с ее грудью, вздымающей сосками легкую ткань одежды…
Для фантазий нужна пища, для аппетита — аперитив, а для поддержания молодости — зарядка.
Вернемся же к амбразуре — я продрался сквозь разросшуюся сирень, и пристроился у щели между шторами. Пока что ученая была в коротком песочном халате, но я надеялся увидеть больше. Она как раз помешала шипящую картоху на сковороде, и вышла в соседнюю комнату. Доносилась музыка, голоса и смех, но я знал — мужа нет. Возможно ли, что у нее уже был любовник? Это вогнало меня в ступор, я пытался понять, что это значит для меня, и не мог. Наконец, я решил — хоть муж, хоть любовник — это не помеха. Я все равно хочу всего лишь трахнуть ее — чего я так разпереживался? Как будто жениться собрался! Я хохотнул в кулачок от бредовости своих тревог.
Елена Ивановна вернулась, и склонилась над сковородой с нарезанной зеленью. Между шеей и халатом образовалась брешь, намекающая на отсутствие белья, еще чуть-чуть, и я увижу грудь! Я прямо-таки полез на стену, упираясь ногами в фундамент, но не успел — девушка снова ушла.
Надо бы лучше подготовиться к ее следующему приходу. Поэтому букет, занимавший одну из рук, я оставил на земле, а сам попытался принять максимально удобное положение. Как раз вовремя. Она вернулась, и остановилась у шкафа, ко мне спиной. Даже в халате ее задница выглядела безумно сексуально, а когда она наклонилась к столешнице, моя рука привычно полезла вниз.
— Мама, зделай чай! Я не хасю петьйюску! — на кухню вбежала маленькая светловолосая девчушка лет пяти и скривилась, увидев зелень сверху в сковороде.
Я очумел.
— Я отодвину. Ты не будешь есть петрушку — только картошечку, — ласково ответила Кареглазка.
Появившийся из ниоткуда красноглазый Оскар запрыгнул на окно, и злобно вытаращился — переводя взгляд то на меня, то на Цербера. А затем махнул лапой с выпущенными когтями перед моим носом, словно атаковал. Ах ты сучий потрох! Равновесие было утрачено, и я хряпнулся на землю. Даже псина испуганно заскулил.
Было больно, но не так, как палево. Я услышал шум на кухне, и понял, что спугнул Елену Ивановну. Скрутившись в три погибели, я вывалился из кустов. Ясно, что уносить букет не было смысла — и я с размаху запустил им в крыльцо. И поковылял как можно быстрее и дальше отсюда.
У Кареглазки есть дочь?! Маленький спиногрыз непонятного происхождения и с чуждым генофондом? Я, конечно, не собирался жениться на Крыловой. Но дочь?! Это было как издевательство над калекой, как измена с квазимодо, как корявая толстая палка в мое колесо.
****
Она обнажена и тщедушна, еще не отошла от хирургических вмешательств и устала от непосильных тренировок — но, сейчас Гермес-Афродита чувствует себя просто великолепно, сейчас она смерть в женском обличии.
Вагон за вагоном очищается от всего живого, пока она носится молнией, и взмахи кривого кинжала настигают каждого, кто попадается на пути. Конечно, Синдикат смог бы обуздать ее, если бы не нападение извне. Неизвестные атаковали паровоз, и это отвлекло ресурсы.
Налетчики прорвались в вагон с пленным безбилетчиком, где лицом к лицу столкнулись с синдиком. Судя по характерной сыпи, это были выродки, сброд, злоупотреблявший токсичной человечиной. Бандиты остолбенели, не ожидая появления голой брюнетки. Затем они предсказуемо заулыбались — похабно и в предвкушении.
Афродита поняла, что головорезы пришли за шпионом. Грозный мародер с черной повязкой на глазу пытался привести прикованного товарища в чувство. Пират… в памяти всплыл недавно услышанный рассказ. Значит, пришел освободить кореша. Удача удачная.
Божья нареченная вогнала нож в ближайшего выродка, страдающего конъюнктивитом, выхватила автомат, и отправила свинцовую очередь в бандитов напротив. Под шквалом пуль проделала акробатический трюк и вогнала лезвие под кадык еще одного покойника.
Пират что-то прокричал, схватил в охапку черномазого дружбана, и исчез в проеме. Вслед за ним из вагона выпрыгнули еще два налетчика, а третий выпал на рельсы безжизненной тушей — его глотка была перерезана.
Последний, головной вагон стал пристанищем для Диониса и старейшины Стикса. Гермес-Афродита без труда сломала шею выскочившему бородатому телохранителю, и только подумала, как легко сегодня мстится, когда набросился Зенон — с ним пришлось повозиться, даже нож не сразу смог проткнуть прослойку жира и мышц. В конце концов, и он умер с тяжким вздохом.
Одновременно в схватке с громилой пришлось отбиваться и от пастыря Диониса. Блондин с уроборосом беспрестанно сыпал проклятиями, но это его не спасло. Бывшая оперативница с удовольствием вскрыла арийцу горло — по бледной коже нож прошел, как по маслу.
Пока шел бой в вагоне, Стикс выбрался на крышу. Приор был уже в конце локомотива, когда его настигла пуля. Пока Дита добиралась к старику, тот истек кровью, и казалось, что решил не сопротивляться — пуля застряла в животе, еще чуть-чуть, и сам умрет.
— Безумная! Чего ты добиваешься? — спросил святой отец, в темноте став еще более похожим на богомола. — Уничтожить Синдикат? Остановить промысел Божий? Тебе не удастся. С нами Суровый Бог.
— Хрен с ним, с Синдикатом, — ухмыльнулась Афродита, вытирая чью-то кровь на щеке. — Я прошу у Бога только отмщения. Не вы с Буревестником должны были решать мою судьбу.
— Да у тебя не было выбора! — воскликнул приор. — У тебя все отсекло от взрыва гранаты. Твое будущее… ты могла стать недостойным мужчиной. Либо же — полноценной женщиной.
— И вы это решили вместо меня, и против моей воли. Разве я родилась женщиной? — она нависла над Стиксом, как безумная валькирия. — Разве я смогу родить?
— Конечно, нет! — сама себе ответила она, не обращая внимания на предсмертные конвульсии старейшины. — Вы лицемеры. Я могла — МОГ! — остаться собой, пусть даже инвалидом. А теперь я — недоженщина, которая для профилактики должна сама себя сношать огромным резиновым фаллосом, — Гермес-Афродита пристально взглянула на приора и содрогнулась — даже в темноте было видно, что глаза Стикса изменились, налились густым зеленым туманом. — Будь ты проклят! Я повторю с тобой то же самое, что ты сделал со мной!
Синдик шагнул к старику, намереваясь вспороть ножом его гениталии, но приор внезапно взмахнул ножичком, спрятанным в ладони, и вонзил его в бедро. Дита упала, уронив кинжал, и они сцепились — Стикс пытался нанести смертельный удар, а девушка — защититься. Несмотря на смертельную рану и обескровливание, святой отец оказался невероятно сильным, и это могло закончиться только поражением противницы.
— Абракс прощает тебя, червь проклятой Ахамот, — прошипел Стикс, сверкая изумрудными глазами.
Чувствуя, как силы покидают ее, Гермес-Афродита сделала самое безумное, что делала до этого. Она впилась зубами в шею старейшины, разрывая плоть и перекусывая сосуды. Кровавый гейзер залил рот и все вокруг, брюнетка оттолкнула внезапно ослабевшее тело Стикса, и оно свалилось вниз, под вагон, заливая щебень кровью. Наконец-то.
Она несколько минут валялась на холодном металле крыши, прежде чем спустилась к приору. Было еще одно незавершенное дело. Она изо всех сил вогнала нож в грудь Стикса. Через несколько секунд под кожей вспыхнуло яркое светящееся пятно. Датчик был включен.
Скоро прибудет отряд эвакуации. Дита устало присела на рельсы голой задницей. Все только начиналось. Трудная задача, ради которой она будет жить. Месть. Первенство. Совершенство.
****
Умерший поселок, пустые дома и ржавеющие автомобили на улицах, бронетранспортер посреди дороги — все покрылось желтоватым налетом луны. Словно призрак, вдалеке на асфальте вырос силуэт. Он бежал. Худое мускулистое туловище было бледным и безволосым, дыхание — шумным, но ритмичным. Единственный глаз пристально оценивал возможные препятствия.
Суперорганизм еще восстанавливался после гибели стаи, но Охотник уже спешил за похищенным потомством, невидимая связь указывала нужное направление — на юг. КТО ТАКАЯ МАРА?! Слева донесся слабый стрекот, и он услышал. Справа мелькнула тень.
Он продолжал бежать, когда ему преградили путь возле огромной железной груды. Такие же, как он, едоки. У них был один общий враг — адский голод, казалось, им нечего делить, но сейчас — стая обнаружила одиночку, а голодные не должны быть одинокими. Каждому нужна стая…
Порыв ветра пронес по улице рваный шуршащий целлофан. Охотник двинулся в просвет между голодными, но они сомкнули ряд. Он ссутулился в боевой готовности, вены вздулись — а едоки приблизились, сужая круг. Вожак — огромный дылда со шрамом, пересекающим всю черепную коробку, выше двух метров ростом, с непропорционально длинными конечностями — навис над пришельцем и, как горилла, хлопнул ладонью по асфальту. Охотник посмотрел исподлобья, склонившись, а Дылда заурчал — и стая успокоилась, наполнив воздух расслабленным потрескиванием.
Задертая шея вожака была совсем рядом и полностью открыта, кадык и шкура дрожали от довольного журчания. Молнией морф полоснул когтями по шее Дылды. Другой рукой разорвал бок — и противник брызнул кровавым фонтаном, завалившись на асфальт. Но завершить начатое не удалось, так как подскочивший едок вгрызся в плечо, и пока Охотник пробил его грудную клетку, прижав к бронетранспортеру, атаковали остальные голодные.
И хотя Охотник сражался, как лев, перекусывая ребра и кромсая брюшины, всех одолеть он не мог — и быстро слабел. Даже перемещение на бронетранспортер не могло остановить преобладающего врага. Наконец, сбоку, со стороны отсутствующего глаза, обрушился Дылда, и вырвал ему руку с корнем, обнажив окровавленную плечевую кость. Поверженный Охотник свалился на землю, а вожак спрыгнул вслед — прямо на него.
Дылда зарычал, свидетельствуя о победе, и зачерпнул когтями кровь из своей еще свежей раны. Едоки поочередно приближались с разинутыми пастями, и каждому он капал на хобот. Когда уже вся стая приняла «победную» кровь, вожак склонился над Охотником — но тот не желал принимать «благословление». Лишь после жесткого тумака он приоткрыл пасть, и кровь Дылды упала на его хобот. Поверженные теряют свободу — теперь он подчинялся победителю.
****
Ночью были заморозки, поэтому Гермес-Афродита остался в магистерском вагоне, и уснул, как младенец. Ужасно и удивительно, но он все больше ощущал себя женщиной. Он неистово сражался с этим — но успехи были переменными. То он — то ОНА…
Было ли это симптомом усиливавшегося безумия? Или было связано с сорвавшейся инкарнацией? Кто знает… и это стало не важно, когда в кои-то веки кошмары отступили, и сон даровал нечто сказочное. Оно переливалось и струилось, увлекая израненную душу вдаль, в глубины собственного разума, превращая человеческую сущность в пар, уносящийся к черному пятну на звездном небе…
Фантастическое место с красными цветами, похожими на огромные розы с гипертрофированными бутонами. Они сломаны и низвержены наземь. Гермес растекается по ним, скользит, просачивается, пытаясь найти целые — как будто это вернет ему форму или даже мужскую сущность. Вдыхает горчичный аромат Вечности, как будто это позволит ему вернуться домой.
Вибрации сообщают, что он не один. Из грота движется вереница человекообразных существ — и в то же время, они — не люди. Пропорции их тел более удлиненные, они слепы, ведь веки грубо сшиты суровыми нитками… зашиты рты и пробиты барабанные перепонки. Ничто не должно их отвлекать, они не должны ничего чувствовать-ощущать, ведь скоро они станут Спящими. Эоны, управляющие Ойкуменой. Гермес сам не знает, почему не может оторвать взор от их уродливых шрамов на груди, в виде плотно сжатых складок.
Спящих ведут поводыри — крошечные ангелочки со светлой мраморной кожей. Они бредут по песчаной тропе мимо Гермеса и умирающих роз. Воздух наполнен чарующей горечью, которую эоны жадно вдыхают плоскими ноздрями — единственным, что осталось из органов чувств.
Они доходят к высокой горе, выглядящей как идеальная хрустальная башня, и с трудом поднимаются по каменным ступеням вверх по спиралевидной лестнице. Гермес-Дита извергается пыльцой, как оргазмирующий цветок, и достигает вершины пика, где находится большое, опоясанное колоннами вместилище с прозрачной черной жидкостью. Этот резервуар похож на бассейн, но функция его совсем в другом — это цистерна Плеромы, место единения и силы эонов, место, в котором познается Гносис, и откуда управляется Эфир.