Инквизитору, понятно, никто не ответил.
Инспектор постоял, раскачиваясь с носка на пятку, сунув кулаки в карманы брюк. Подошёл к буфету, нацедил почти полный стакан коньяка. Покрутил толстостенный гранёный графин, будто впервые видел такую штуку, да и запустил им в стену.
Истерики не получилось — хрусталь оказался слишком прочным. Нет, ботнуло знатно и на шёлковых обоях появилось тёмное пятно с каёмкой мелких брызг. Но графин и не думал разбиваться. Упал на ковёр мягко, прямо на кисельную розу, как на лапы приземлился.
Тейлор громко, чётко выговаривая слова, выругался. Ещё с носка на пятку покачался и добавил то, что ещё со времён портовой юности помнил. В полной тишине брань прозвучала особенно отвратно.
[1] Снять мантию (экв. «Снять погоны») — уволить.
Глава 12
Тейлор тщательно разгладил ладонью замявшийся лацкан пиджака, начал застёгивать пуговицы портпледа и снова расстегнул их — не понравилось, как рукав лёг, поправлять пришлось. Собственная педантичность и излишне требовательное отношение к одежде инквизитора порой раздражали. А что делать? Против собственной природы, говорят, не попрёшь. Вот и приходилось разглаживать, складывать заправлять. Позвать бы горничную, велеть вещи собрать, да на собственном опыте давно убедился: служащих в гостиницах набирают по принципу криворукости — чем кривее, тем лучше. Распаковать багаж у них ума ещё хватит, а вот собрать…
В дверь постучали уверенно так, настойчиво. Инспектор покосился на часы, поморщился, получив совсем ненужное подтверждение: в гостиницах служат исключительно идиоты. Ведь просил прислать носильщика ровно в полдень, а на часах без пятнадцати всего было.
Впрочем, вполне могло статься, что такая торопливость вовсе не врождённым кретинизмом обусловлена. Служащие Тейлора тоже почему-то не любили. И когда он уезжал, улыбались гораздо искреннее, чем при встрече.
— Входите! — раздражённо крикнул инквизитор, в ванную комнату направляясь.
Дорожный несессер он даже не открывал — бриться было лень. Но на полочку рядом с раковиной его зачем-то ещё вчера положил. Будто в саквояже пеналу бы хуже лежалось!
Расстегнул замочек, проверяя, всё ли на месте, не покусилась ли горничная на помазок и щётку для волос. Бритва блеснула тускло, словно насмешливо.
Тоска. Тоска, серость и гадость. Зачем его вообще в этот чёртов городишко принесло?
— Женевьев… — позвали из-за спины робко, нерешительно.
Тейлор стиснул зубы так, что челюсти заныли. Медленно-медленно закрыл несессер, прочь гоня мысли о бритве. Да и кого резать? Себя если только.
— Чем обязан такому счастью? — процедил.
— Доброе утро, Женевьев.
— Не уверен.
Инквизитор, наконец, повернулся. Жена стояла на пороге — несчастная, маленькая и хрупкая, зябко кутаясь в пушистое манто, глядя на супруга огромными, по-оленьи влажными глазами. Довольно пошлое сравнение с фарфоровой статуэткой в данном случае казалось вполне уместным. Кажется, инспектор даже где-то видел подобную фигурку. Вроде бы там ещё сеттер имелся. Или кокер?
Оплошала Мерилен, не прихватив собаки. Впрочем, у неё же аллергия.
— Ты совсем не рад меня видеть?
— Ну что ты! — сквозь зубы заверил Тейлор. — Счастлив! Зачем ты приехала?
— Я подумала, что идея провести Рождество вместе не такая уж дурная.
— Здесь?
— Но согласись, в сельской пасторали[1] есть определённая прелесть.
— В сельской… чём?
— Пасторали, — послушно повторила супруга и глаза отвела, ткнувшись носом в развал меха.
Странно всё это. Дурой-то жена никогда не была. А сейчас выступала без огонька, фальшиво, с явной ленцой, будто ей и самой играть не хотелось.
— Зачем ты приехала? — повторил Тейлор, едва плечом супругу не пихнув, в комнату возвращаясь.
Хорошо хоть у Мерилен ума хватила на шаг отступить, а то совсем бы грубо получилось.
— Папа попросил лично проследить, как тут дело идёт, — нехотя призналась госпожа Тейлор.
— Какие тут могут быть дела? А, главное, куда они должны идти? — буркнул инквизитор. — Да и интерес твоего папы слишком уж… настойчивый.
— Я же говорила, что владелец марки хороший папин друг, — упрекнула забывчивого супруга Мерилен.
— Помню, — заверил её инквизитор. Сел, спихнув локтём саквояж. Сумка мягко шлёпнулась, перевернулась набок, показав раззявленное брюхо с чем-то белым внутри — может, кальсонами, а, может, рубахой. Тейлор полюбовался собственными пожитками, да и задвинул ногой саквояж под кровать. Крепко лицо обеими ладонями растёр. — Так, дорогая. Либо ты мне рассказываешь про все припасённые для меня неожиданности. А то, что они есть, я задницей чую. Либо выматывайся отсюда. Если поспешишь, вполне успеешь на дневной поезд.
— Женевьев! — ахнула фраппированная госпожа Тейлор. — Мой отец…
— Срать я хотел на твоего отца, — громко и чётко, разделяя слова, сообщил инспектор.
— Твоя карьера… — промямлила Мерилен.
И не понять, что её больше поразило — то ли суть Тейлором сказанного, то ли форма. Но поразило однозначно. В самое сердце. Недаром же ладошки к груди прижала и глаза распахнула потрясённо. Нет, она не таращилась, как рыжая, боже упаси! Всё выглядело красиво и вполне достойно.
— Давай я тебе кое-что объясню, дорогая, — от заверения, что на карьеру ему, в общем-то, тоже… плевать инквизитор не без труда, но воздержался. — Моя карьера уже никоим образом не зависит от твоего папеньки. Раньше да, теперь нет. Поэтому об услуге вы меня только просить можете. А я ещё подумаю, оказывать ли её вам. Это ясно?
— Женевьев!
— Не ясно, — удручённо кивнул инспектор, вставая. — Ты опоздаешь на поезд, Мерилен. И так, на будущее. Самый простой способ добиться от меня желаемого — это сказать правду. Ты же знаешь, я подонок и эгоист. Поэтому и за другими оставляю право на то же. А сейчас, прости…
— Я замуж выхожу, — едва слышно пролепетала госпожа Тейлор, — наверное.
— Что? И ты тоже? — инквизитор коротко хохотнул, тут же неуместный смешок оборвав. Провёл ладонью по затылку, лохматя волосы. — Разреши узнать, за кого? Всё-таки интересно, кто моим приемником станет.
— Карнейли, — прошептала несчастная, уже почти бывшая жена.
И всхлипнула. Даже, скорее, хлюпнула носом — совсем неизящно, по-девчоночьи. И очень-очень несчастно.
— Это тот, кто марку себе заграбастать хочет, что ли? — спросил инквизитор. Хотя зачем спросил и сам не понял — фамилию-то деятельного предпринимателя прекрасно помнил. — Н-да, действительно, неожиданность. Мерилен, позволь… — инспектор пнул не вовремя вставший на пути стул. Мебель, явно насмешничая, и на сантиметр не сдвинулась, а вот пальцам стало больно. — А, к чёрту! Просто скажи, зачем тебе-то это надо?
— Я свободы хочу, — тихо-тихо, едва слышно ответила супруга. Тейлор снова хохотнул — не удержался. Покрутил шеей, будто разминая. — Не смейся, у тебя столько денег нет.
— Чтобы обеспечить тебе свободу, у меня нет денег, — неизвестно кому пояснил инспектор. — А фирма тут при чём?
— Она станет свадебным подарком мне, — снова мокро потянула носом госпожа Тейлор. — В смысле, если всё получится, то он передаст мне все права на марку. И деньгами поможет.
— Хорош подарок, — оценил инквизитор.
Постоял, глядя в окно, бровь почесал. Всё-таки развернулся, подошёл к жене, заставил её голову поднять. Мерилен действительно плакала и совсем по-настоящему, даже не заботясь о том, что слёзы краску с ресниц размыли, прочертили по аристократическим скулам грязные дорожки, запачкали белоснежный мех манто.
— Тейлор, помоги мне, пожалуйста… — протянула жалобно супруга, изрядно гнусавя — аристократка или нет, а сопли нос забили.
Инквизитор, без труда не слишком активное сопротивление преодолев, прижал голову Мерилен к своему плечу. Обнял, тихонько покачивая.
— Бедная ты моя, — прошептал в розовое ушко, украшенное скромной бриллиантовой капелькой, — угораздило же тебя…
По-настоящему утешать он никогда не умел. Да и нечасто такое желание появлялось. Но Мерилен, кажется, сейчас не многое и нужно было. В конце концов, вырыдаться на плече мужа тоже входит в список законных прав супруги.
***
Бывают дни, когда вселенское свинство ощущается особенно остро. И вроде бы не с чего, и причин нет, а снисходит озарение, кристально ясное осознание Правды: все мужики сволочи. Тот же, о котором уже думать забыла и даже как звать его не помнишь, из них первейшая скотина. И счастье в подлунном грешном мире вещь фантастическая, недостижимая. А удел каждой женщины страдать молча, ото всех пряча боль в разбитом сердце.
С чего ему вдруг биться приспичило, да откуда боль взялась — дело десятое. Главное, что теперь придётся век вековать об руку с тоскою. Ну а уж повод для страданий всегда найдётся. Да хотя бы… Да хотя бы потому что все мужики сволочи, а счастья нет!
— И сколько ей говорено: не вяжись с женатиками, даже в сторону их глядеть не моги! — бубнила Ли, проворно перебирая гречку — хорошие зёрнышки в кучку, а плохие на пол.
Грязи на половицах уже прилично набралось. Но замечания фамильяру делать — только ворчания добавлять. Выяснится ещё, что ты тварь бессердечная, старших не уважаешь и, вообще, не хозяйка, а лентяйка. А тут и так тошно.
— А кто меня слушает? Да никто? — нудела крыса, пробуя подозрительное, но внешне годное зерно на зуб. — Вот теперь и мается, ворочается, подушками швыряется, по ночам не спит и другим не даёт. А всё почему? Потому что нечего на чужое роток разевать — подавишься. Бесполезное это дело и зряшное. С женатыми крутить — молодость губить. Это всем известно. Кроме дур малахольных, на которых мы пальцами казать не будем, ибо и так богом обиженные.
— Можно подумать, никто не разводится, — огрызнулась Кира.
Просто так огрызнулась, а не собственные убеждения отстаивая. Если молчать, то Ли бурчать, конечно, прекратит. И начнёт домогаться уже целенаправленно, требуя вменяемых ответов. Пусть уж лучше ворчит, воркотню не сложно мимо ушей пропустить.
— Подумать-то можно и дажить нужно, — тут же откликнулась крыса, — да только некоторые не умеют. Я тебе так скажу, а ты послушай. Годный-то мужик от жены никуда не денется. Нет, налево сбегать — это его святая кобелиная обязанность. Только жизнь свою менять дело совсем другое, хлопотное и ненужное. Новая-то жена и кашу не так варит, и портки иначе стирает, и ублажает по-своему. Тока пилит, да печень выедает как старая. Ну и кому сдалось шило на мыло менять? Нет, с девкой молодой, красивой захороводить — пожалуйста, а под венец её вести дурь одна.
— Ну да, разводы сказка, — послушно кивнула Рейсон, шелуху в кулёчек газетный сплёвывая.
Всем известно, нет лучше способа тосковать, кроме как забраться на подоконник и на улицу бездумно таращиться, семечки лузгая. Хорошо это делать, ночной рубашки не снимая, только шаль на плечи накинув. Умываться и волосы расчёсывать тоже необязательно.
— А ты не ёрничай, — одёрнула Ли, хвостом лузгу со стола смахивая. — Я про годных мужиков говорила. Негодный, конечно, может, старую жену на молодуху-то и сменяет. Только кто раз сменил, тот и второй, и третий такое проделает. Всем известно, бабий век короток. Промаешься с эдаким красавцем десяток лет, а потом… А, что говорить!
— Тебя послушаешь, верных мужчин вообще нет.
— Чего ж и нет? Есть. Я, правда, своими-то глазами эдаких не видывала. Но я ж и конёв полосатых не видала, только знаю, водятся на белом свете. Но какой-жешь он верный, коли при живой жене на девку глядит?
— Ну вот чего ты знаешь? — «Дура старая!» Кира всё-таки проглотила. — Может, они и не живут вместе давно, а только так, для приличия? Он же говорил…
— Ага, говорил, — фыркнула крыса. — Вот что говорил точно знаю. Мол, жена у него при смерти, оттого бросить бедняжку не может. Или иначе: любви промеж ними нет, да вот детей в окошко не выкинешь. А то ещё бывает живут чужими, но благородство душевное не позволяет оставить беспомощную и немогутную.
— И ничего подобного! О таком он даже не заикнулся!
— Ну, получается, не всю совесть пропил, — меланхолично ответила Ли.
— Да и, вообще, что ты разворчалась? Не собираюсь я за него замуж! Понятно?
Ведьма соскочила с подоконника, в сердцах швырнув кулёк с шелухой. На полу стало ещё грязнее.
— А за кого собираешься — это нам известно. Кобелина нам не дался, так мы щеночка несчастненького обогреем. Тоже счастье нашла!
— Этот тебе не нравится, и тот тоже. Так кого надо то?
— Мне-то? — фамильяр дёрнула шкуркой на спине, как плечами пожала. — Мне, пожалуй, крыса молодого и с крепкими зубьями. Чтоб за шкирку взял, а я вмиг и сомлела. Тебе бы такой тоже не помешал. А то не ведьма, а срамота одна. Смотреть противно, тьху!
— А знаешь что?
— Знаю, как не знать? Только вот ты бы сама сходила до заказчицы своей. Денег-то она тебе дала дачку рыжему подсунуть? Дала. А ты что же? Или как, прикарманить решила? Дело-то, конечно, неплохое, но тут помозговать надо, как обстряпать, чтобы комар носа не подточил.
— У тебя начался старческий маразм, — догадалась Рейсон. — Но деньги и вправду отдать бы надо. Только вот идти к ней… Может, завтра?
— А завтра она симпатичней и вежливее станет? — поинтересовалась Ли, задумчиво толстыми усами поводя. — Уж поверь: не станет. Вся их порода такая зазнайская. Чего и говорить, кровь!
— Какая ещё кровь? — равнодушно спросила Кира, заплетая кисти шали в косички.
Раздражение рассеялось так же быстро, как и нахлынуло. Снова осталась лишь сонная тоска и обида незнамо на кого.
— Как какая? Королевская, ясное дело. Вот ведь тоже мне умница! И не знаешь, с кем дела имеешь. Ведьма эта, заказчица твоя, от самой Гирды Проклятой род ведёт. Ну, не напрямки, конечно, а так, с бочку пристроилась. Но всё ж. Котёл-то ведьминский, что в музее стоит, чай помнишь? Так вот, они им город и одарили. Тоже мне подарок, лучше б уж монетой подсобили. Им-то всё одно на одно табличка памятная выходит. Так, мол, и так: «Благородные господа из семейства осчастливили Новый Айрен своей помощью…»
— Точно, есть котёл, — дёргая себя за прядку, на лоб свесившуюся, медленно проговорила Кира.
И сорвалась с места, будто ей под зад коленом ускорения придали. Похватала раскиданную вокруг неприбранной постели одёжку, хлопнула дверью ванной так, что с потолка на кухне штукатурка посыпалась.
— От чумовая! — неодобрительно проворчала Ли. — И куда это годится? Всё по-своему делает и плевать, что криво да косо! Так советы ей не нужны. Поскакала, подол задрав! Вылитая бабка! Одно слово: ведьмино племя!
Прислушалась, встав столбиком. Но ничего, кроме шума воды в ванной и гула титана, не услышала. Крыса вздохнула тяжело и снова стала гречку перебирать.
***
Ничего особо «королевского» в котле не было, хотя размеры его не то чтобы поражали, но удивляли однозначно. В витрину это чудо не поместилось, стояло на приступочке, бархатными шнурами огороженное. Такую посудину увидишь и враз поверишь, что ведьмы в своём, несомненно, тёмном колдовстве не только крысок-ворон-жаб пользуют, но и девственницами не гнушаются. Причём варят их целиком, разделкой на порции пренебрегая.
А в остальном ничего особенного. Ну, котёл. Закопчённый изрядно, без всяких украшений и таинственных рун, изнутри вычищен до зеркального блеска. Не золотой и даже не серебряный, а обыкновенный, медный. В общем, совсем не выдающийся.
— Вот, извольте видеть: Ведьмин котёл, как и просили, — с лёгким раздражением представил смотритель музея посудину, — передан в нашу коллекцию не так давно, в…
— А почему он ведьмин? — перебила его Кира. Вежливость вежливостью, а слушать нудную лекцию не хотелось абсолютно. — Если котёл на самом деле королеве принадлежал, то логичнее его королевским называть, нет?
— Вам знакомо такое понятие, как традиция? — без малейшего сарказма, вполне серьёзно поинтересовался нудила, строго пенсне сверкнув. Во всём Новом Айрене господин Горден был единственным человеком, носящим такие неудобные окуляры. Но именно этим он и прославился. А ещё своей потрясающей занудливостью. Ну и доскональным знанием истории родного края. — Так вот, юная барышня, это традиция. Да будет вам известно, котёл в роду Грессов передавался из поколения в поколение, как семейная реликвия. И оставался ею даже в те времена, когда одно упоминание о первой владелице грозило бо-ольшими неприятностями…