— В последний раз, — прошептали губы. Я чувствовала опьяняющий поцелуй, от которого по щекам текли слезы.
— Это все, что я могу тебе дать. Это все, что я могу себе позволить, — задыхался голос. — Это был первый и последний раз.
— И все-таки ты человек, — прошептала я, дрожащей рукой прикасаясь к его щеке. — Чудовища, о котором ты говорил, не существует…
— Зато есть то, что сильнее меня. Желание обладать любимой женщиной, — произнес он, резко открывая двери. — А теперь уходи.
Дверь за мной закрылась. А я стояла в тускло освещенном коридоре. По щеке катилась слеза. Я смахнула ее и выдохнула.
Глава тринадцатая. Паук в собственной паутине
Я бежала по коридору, пытаясь отогнать наваждение. «Это в последний раз», — звучало в моей голове.
— Все, успокоилась. Ты идешь к ребенку! — прошептала я перед дверью.
Ненасытное сердце только распробовало, и уже требовало еще. «В последний раз!», — повторила я, вспоминая вкус чужих губ. И сердце заныло.
Я вошла в комнату и тут же бросилась к малышу. Он лежал на подушке, весь обмотанный собственной паутиной.
— Как же тебя угораздило, — прошептала я, разрывая паутинку. Малыш бросился мне на шею. И обнял всеми лапками.
— Ипусий слусяй! — заметил он.
— Ипусий, согласна, — улыбнулась я, снимая с него остатки паутины.
Он слез с меня и …. Что? Опять? Да что ж такое! На меня смотрели несчастные глазки узника собственной паутины.
— У вас с папой это семейное? — улыбнулась я, бережно распутывая любителя макраме. Сердце предательски сжалось, но я не подала виду.
— Папа, — повторил малыш, натужно выдавая свежую порцию паутины.
— Ну! Давай! — сжала я кулачки, переживая за малыша. — Ну вот опять!
Мой взгляд пробежался по комнате. Может, его посадить в уголок? Там ему будет удобнее?
Следующие пятнадцать минут показали следующее. Паутины мало не бывает. Угол не спасает. Мы отлично собираем пыль.
— Апчхи! — произнес паучок. И потерся лапкой.
— Это просто паутинка, — ободрила я страдальца. Я даже не знала, что придумать. — Нужно закрепить кончик паутинки. А потом бегать вокруг нее!
— Путанка! — обрадовался малыш. Меня смущало лишь ударение.
— Вот что мне с тобой делать? — сдула я прядь волос с лица. И тут мне на глаза попался клубок. Большой клубок с ниткой, который принесла служанка.
Я резко выдохнула, схватила клубок, завязала узлом платье и засунула клубок себе в трусы. Кончик нитки торчал наружу.
— Путанка! — обрадовался малыш.
— Смотри и учись, — сглотнула я, вставая на четвереньки. Привязав паутинку к ножке стула, я поползла вперед.
— Видал? — шмыгнула я носом. Клубок разматывался и щекотал попу, но что не сделаешь ради примера! — Закрепил и дальше плетешь!
Я вошла во вкус. Клубок в трусах разматывался. Я оббегала комнату на четвереньках. Иногда я подныривала под нитями, иногда перелезала через них. Паукан сидел на подушке с открытым ртом.
Достаточно было вспомнить, как это делал папа. Все-таки не зря я пришла в тот зал.
Смущало лишь то, что на попе у меня не было глаз. Поэтому приходилось плести наугад. Иногда я делала опасные прыжки. Половина из них заканчивалась благополучно. Вторая половина пополняла словарный запас наследника.
Где-то краснел мой диплом о высшем образовании. Но ниточка разматывалась. А няня из гарцующего пони превратилась в юркого партизана.
— Ну как? — гордо спросила я, показывая свою работу.
Однажды в кружке макраме, в эпоху махрового детства, мне сказали, что у меня руки растут не из того места. О, как они были правы!
— Ипусий слусяй! — восхитился малыш.
Он смотрел на меня, как на своего кумира! И готов был просить автограф. Но у меня были заняты руки. Я сматывала обратно свое творение.
— Давай вместе! — предложила я, отдуваясь за всех арахнидов вместе взятых.
Паутинка прилипла к стулу. Ниточка была привязана к его ножке на бантик.
— Бежим-бежим-бежим! — подгоняла я, чувствуя, как клубок натирает попу. Рядом разматывалась тоненькая серебристая паутинка.
— Смотри, делай красивую! — вертела попой я, стоя на четвереньках. Паукан взобрался на кровать, потом юркнул под нее, и вынырнул с другой стороны.
— Уи!!! — радовался он.
Я чувствовала, что проще было бы отловить паука и потребовать с него мастер-класс!
— Мы плетем паутину, чтобы охотиться! Поэтому после того, как сплели паутинку, нам нужно что сделать? Правильно! Спрятаться! — пояснила я.
И тут же спряталась под столом вместе с юным охотником. Вся комната была в нашей «паутине». На попе у няни была мозоль. Зато на душе радость.
Не могу сказать, что у нас получилось ажурное кружево. Скорее кошмарное нагромождение ниток и паутины. Но мы были очень горды. Для нас двоих это было достижение.
— Мы выжидаем! — прошептала я таинственным голосом. — А вдруг кто-нибудь попадется?
— Мух… уя! — согласился паукан. Он был в восторге.
— Еще не уже! — остановила я охотника, который собрался лезть и проверять добычу. Ой, зря я это сделала.
— Узе? — каждые пять секунд спрашивал юный любитель кружевных салфеток.
— Пока ничего не попалось! — покачала головой я. — Но мы ждем!
А потом он задумался и притих. Вид у него был директорский. Сосредоточенный. Еще бы! Процесс очень важный! Тут нужна полная концентрация всех сил.
В воздухе запахло неладным. Пока еще просто запахло.
— Горшок! — спохватилась я, увидев его в другом конце комнаты.
Словно партизан под обстрелом я ползла по полу за нашим лучшим другом. Пригибая голову, я тянула руку к заветной ручке.
Я вытянула ногу, зацепилась пальцами за ручку и потащила горшок к себе. Горшок упирался! Он цеплялся за свою девственность, как мог. Но я была неумолима!
Предстоял тяжелый путь обратно. Я снова ползла под нитями, подныривая под ними. Впереди я толкала горшок.
Успела! Схватив юного директора, я водрузила его на трон. Паукан обхватил его всеми лапами и задрожал от усердия.
В последний раз я видела что-то подобное в передаче про космос и Юрия Гагарина. Когда камера показывала старт ракетоносителя. Не хватало только хроники первого полета на заднем плане.
Юный Гагарин упорно пытался взлететь вместе с горшком. Мне казалось, что еще немного, и медный шаттл покинет стратосферу.
Судя по глазам, первая ступень была сброшена. Мир замер в ожидании. Все! Паукан свалился с горшка и посмотрел на меня с гордостью. Я пустила скупую слезу.
— Узе? — спросил он, вспомнив, что мы в засаде.
— Нет, не попалось, — с улыбкой ответила я, отодвигая горшок. Я подтягивала трусы. Резинка ослабла. После таких приключений, они будут терпеливо ждать, когда я выйду замуж и поправлюсь.
— Узе? — нервничал маленький охотник, заглядывая в глаза.
— Когда паутинка задергается, то значит, в нее что-то попалось! — успокаивала я.
Малыш уже зевал. Я вылезла из-под стола с ним на руках.
— Ловушка расставлена. Мы с тобой ложимся спать. А утром проверим! — пояснила я, гладя пушистую попу. Она сегодня молодец.
Кое-как я вылезла и положила малыша на подушку. Он зевнул и свернулся трогательным клубочком. Я достала мятое пирожное и спрятала его в паутинке. Это — наша добыча! Только тс-с-с!
Я залезла под одеяло, осмотрела комнату. И задула свечу. Только я закрыла глаза, как почувствовала, что меня трогают. Это была не пушистая лапка. А маленькая детская ручка.
Открыв глаза, я увидела красивое личико темноволосого мальчика. По виду ему был примерно годик. Странно, но я помню его еще трехмесячным младенцем.
Маленькая ручка изучала меня. Я осознала страшную вещь. Наступила стадия взросления «Маленький садист познает мир».
Раньше у меня не было претензий к моему носу. Он казался мне вполне симпатичным. И отлично выполнял свои функции.
Он замечательно дышал, сморкался и чихал. Бывало сопел, если мне что-то не нравилось. Иногда он сдавал площадь в аренду болючим прыщам. Но в целом нос меня устраивал.
Его даже хвалили. И делали ему комплименты.
Но детскую ручку мой нос не устраивал. Сначала юный пластический хирург решил, что мне будет лучше без носа. И плоскомордая, как мопс няня смотрелась бы куда симпатичней.
Через минуту юное светило пластической хирургии передумало. Рука, приплюснувшая мой нос, сменила гнев на милость. Хотя, я подозреваю, что сменилась мода.
Два маленьких пальчика наши заветные дырочки и проникли в них.
Детям очень нравятся дырочки. Им кажется, что каждой дырочке очень одиноко без детского пальчика. Вот поэтому я однажды поклялась себе делать розетки под потолком.
Мой нос тянули на себя как могли. Но он, зараза, не тянулся. И превращаться в клюв тукана не собирался.
Разочарованная ладошка решила, что к носу мы еще вернемся. Но позже! А сейчас самое время заняться увеличением няниных губ.
А то, что это за непорядок! Все, значит, увеличили! А мы тут со своими ходим!
Оттянув мою верхнюю губу и пролезая пальцем в мой рот, юный стоматолог сильно расстроился. Поэтому решил заняться нижней.
Сначала он ее оттягивал. А потом закатывал обратно. Очень полезный навык для юного принца. Придет к нему наглая и жадная девушка. Потребует бриллианты и корону. А он ей… шлеп! И обратно закатает.
Через минут пять я выяснила причину своего женского одиночества. Я точно знала, почему принц ко мне не прискакал. Оказывается, принцам не нравятся зубы! А точнее, их наличие!
Зубы скрывали что-то важное. И ужасно интересное. И не хотели показывать. Сволочи!
Поэтому их решили пока оставить. Мало ли. Вдруг сами выпадут? От старости, например? Вот тогда и принц прискачет. А раньше ну никак!
Мой правый глаз нравился. Левый нет. Категорически. Поэтому левый глаз нужно выковырять. Срочно!
Чем не угодил мой левый глаз, я не знаю. Может, он смотрел косо. Может, потому что он — левый. Но впал он в немилость окончательно, когда посмел моргнуть в момент казни.
Пальчик расстроился. Няня-циклоп смотрелась бы куда интересней, чем няня с двумя глазами. И как глупая няня этого не понимает?
Левый глаз спасло только мое ухо. И волшебная, манящая дырочка в нем. Оно никогда не думало о том, что однажды совершит подвиг. Поэтому тут же покраснело под детскими пальчиками.
Бурный восторг отразился на задумчивом личике наследника. Я уже знала две вещи. Первая. Сережки придется снять. Вторая. Глухой композитор Бетховен не отчаивался. Поэтому и мне не стоит, если что.
Сострадание было чуждо юному парикмахеру. Он был уверен, что лысые няни, или няни с проплешинами, выглядят куда более презентабельно. И намного больше нравятся детям, чем стандартные. Волосатые.
Я пыталась деликатно объяснить, что лысые няни не нравятся родителям. Но меня не послушали. В детских ручонках был здоровенный клок уже ненужных мне волос.
Я поймала ручку, прижала ее к губам и поцеловала.
— Баю-баюшки баю… — мурлыкала я, кошкой. — Не ложися на краю. Придет тихо паучок. И укусит за бочок…
Не знаю, как у наследника, но мои веки начинали слипаться. Было предчувствие, что второй куплет принцу придется угадывать самостоятельно.
— Му-му-му, — мычала я сонно, прижимая к себе малыша. — Му-му-му-му…
Я не выдержала и душераздирающе зевнула. Это было моей ошибкой. Противные зубы открыли святая святых. А маленькая рука решила проверить нянины гланды.
— Кхеу! — выдохнула я, пытаясь не откусить детские пальчики. Малыш расстроился. Он видел там что-то интересное! А злые зубы снова это спрятали! Как же так? Разве можно?
Я высунула язык, видя, как просыхают детские слезы. Ой, а что это? Упс! И нет! Спрятался! И вот он опять высовывается. А еще умеет в трубочку сворачиваться! И снов прятаться.
Как мало ребенку нужно для счастья! Мне по лицу попадали маленькие ладошки. Они ловили ловкий язычок. Но так и не поймали. А потом устали.
Поэтому вцепились в мои волосы и все. Няню взяли в плен.
Потрепав щечку, я погладила тоненькие волосинки, улыбнулась и уснула.
Проснулась я от страшного грохота. И от того, что дернулась кровать. Мы куда-то уезжали, но еще не поняли куда! Грохотали падающий стул и колыбель. Куда-то вместе с кроватью поехал стол.
Я вскочила, прижав к себе сонного ребенка. Малыш тут же открыл глаза и …
— Папа… Лось! — звонко и как-то радостно произнес он. — Папа Лось!
В чем-то я была согласна. В нашей паутине намертво запуталось его величество.
Я ржала, как целая конюшня. Видя, как арахнид не может выбраться из паутины.
Он пытался разорвать нить. Но я-то знаю, что она прочнее лески.
— Это что еще за… — прокряхтел он, пытаясь сорвать с себя нитку. Стул прогрохотал по комнате. И зацепился за стол.
— Папа Лось! — прыгал на подушке счастливый паучонок.
Говорят, что новичкам везет. Я даже представить себе не могла такого! Как начинающая охотница, я мало на что рассчитывала.
— Это мы паутинку учились плести, — скромно заметила я.
— Папа Лось! Ипусий слусяй! — восторгался нашим умением паучок. Он и сам не ожидал, что добыча будет воистину королевской.
«Паучок! Неси ружье!», — мысленно простонала я, когда проснулась окончательно. — «Мне проще застрелиться сразу!».
Я бросилась на выручку, пытаясь распутать. Но запуталась сама.
— Вы что здесь делаете? — прошептала я, пытаясь порвать нить. Но она не рвалась!
— Пришел проведать вас, — процедил голос. Делая примерно тоже самое.
«Он ходит по ночам к ребенку. Какой бессовестный папа!» — догадалась я.
— Я злой и страшный паук, — прошипела я, подползая ближе. — Кто тут попался в мою паутину?
— Это ж надо было додуматься! — послышался вздох. — Сплести паутину! Из нитей!
— Нет, а что только вам паутиной пугать? Кто еще ребенка учить будет плести паутину. Отец отказался, поэтому пришлось взять обучение в свои руки, клубок в трусы и вперед! — удивилась я.
— Ты — сумасшедшая, — прошептал голос.
А мне на щеку легла рука. Погодите, недавно был последний раз, если я не ошибаюсь!
— Нет, а что за дискриминация по паутинному признаку! — возмутилась я, чувствуя, что мы больше запутываемся, чем распутываемся.
— Путанка! — обрадовался паучок. — Запута и распута!
Все хорошо, только ударение на другую букву, если можно.
Обожаю детские словечки. Мне кажется, что внутри каждого ребенка живет чудовище, которое любит троллить пошлых взрослых. С меня однажды хватило «менуэта» в детском исполнении. Я долго пыталась объяснить встревоженным родителям, что не занимаюсь ранним половым воспитанием детишек.
— Там в тумбочке были ножницы, — вспомнила я, прорываясь к тумбочке. Стол грохотал по полу. Я чувствовала себя чемпионом, разрывающим сразу десяток финишных лент.
И локомотивом по совместительству. За мной вагончиками тащились стол, стул, колыбель, кровать с ребенком и мужик. Все, как и полагается тащить на себе женщине.
Мне удалось дотянуться до ящика тумбочки. И дернуть его. Он вылетел и рассыпался.
— Ищем ножницы! — выдохнула я, пытаясь нашарить в темноте хоть что-то отдаленное.
— Это как нужно было додуматься… — поражались моей смекалке.
— Нет, ну а что? В вашей паутине я сегодня путалась. Теперь ваша очередь путаться в моей, — ответила я, понимая, что ножниц поблизости нет.
— Ой-ой-ой! — дернулась я назад, слыша грохот мебели. Упала я очень удачно. На мужика.
Я вообще искренне считаю, что если падать, то на мужика. Сводка последних дней свидетельствует о том, что я очень падкая на мужской пол. То с люстры. То так, запутавшись в паутине.
Меня обнимали. Я лежала сверху и по привычке отводила глаза. Сердце предательски замирало.
Мою голову положили себе на грудь.
— Заметьте, — прошептала я, пытаясь обнять его. — Это не я нарываюсь на приятности. А вы.
Вот такое вот я пирожное!
— Ненавижу, — прошептали мне, погладив по голове. — Я ведь зарекался, что это было в последний раз…
И тут я нащупала ножницы.