— Рыла другому яму, а сама в неё угодила? Да, недальновидно, — усмехнулся врач, — Самоубиваться тоже пошла из мести? Или с целью уйти от ответственности за то, что натворила?
Олива задумалась.
— Не знаю... Не видела выхода другого просто...
— А чего же место такое неудачное выбрала? Центр города, камеры видеонаблюдения... Да ещё и бритву с собой таскала. С окна бы лучше сиганула с двадцатого этажа — и то результативнее было бы.
— С окна страшно, я высоты боюсь...
Врач расхохотался.
— А крови, значит, не боишься? Или безрукой остаться? Не?
Он встал и направился к двери.
— В общем, полежи, подумай. А хочешь, дам совет?
— Какой совет? — спросила Олива.
— В следующий раз, когда захочешь вены резать, делай это дома в ванне. В тёпленькой водичке. И без свидетелей.
Глава 33
После сдачи заказа по проектированию торгового центра, над которым Салтыков корпел зимой, в их с Нечаевой фирме наступило длительное затишье. Был ли тому виной кризис, или что другое (насчёт «другого» Салтыков думать не хотел, хотя такие мысли то и дело упорно свербили в его голове), но заказчики почему-то начали обходить его стороной. Его деятельной натуре претило полное безделье, и этот затяжной «штиль» в работе поверг его в настоящую депрессию. А поскольку выручку от заказа с ТЦ пришлось пилить с Нечаевой, деньги у Салтыкова быстро закончились, и он сел на мель. И теперь он снова начал приставать к Нечаевой, но уже не чтобы выкупить у неё акции, а чтобы, наоборот, продать ей свои.
— И не подумаю, — невозмутимо сказала она.
— Но ты же меня в это втянула! — потерял терпение он.
— А что ты паникуешь, Андрюш? Сейчас нет заказов, потом будут. Это же синусоида...
— Пока они появятся... — Салтыков отчаянно махнул рукой, — Не могу я сидеть без дела и без денег, понимаешь ты это или нет?
— Иди обратно в Гражданпроект, — посоветовала Нечаева, — Оклад, хоть и небольшой, но стабильный. Да и делом займёшься. А то маячишь, как... цветок в проруби, — презрительно добавила она.
— А как же фирма? И так уже в минус уходим, — проворчал Салтыков.
— Так устройся по совместительству, договорись. А что в минус уходим, так это из-за аренды помещения. Все эти твои мажорские замашки влетели в копеечку, — Нечаева обвела взглядом солидный кабинет с дубовой отделкой, такой же солидной дорогостоящей мебелью и огромными портретами Путина и Медведева в золочёных рамах, что висели как раз над столом Салтыкова.
— Ну, а что, по-твоему, заказчиков в сарае принимать, что ли? — огрызнулся он.
— Ага, и из-за заказчиков ты также нанял эту свою блондинку, секретаршу, — язвительно поддела она, намекая на уже известную ранее Лену Фокину.
Салтыков отвёл глаза. Он понимал, что Нечаева догадывается, зачем ему на самом деле секретарша.
— Расслабься, Андрюш, — Нечаева потрепала его по щеке, — Секретарша меня не интересует. Просто на зарплату ей тоже уходят деньги, из нашего с тобой общего бюджета, между прочим. А толку от неё — ноль...
— Да я понимаю... — виновато улыбнулся Салтыков, — Но не могу же я её выставить на улицу...
— Зачем же так сурово — на улицу? Просто отправим её в отпуск за свой счёт. Пока.
Домой Салтыкова не несли ноги. Разговор с отцом предстоял быть жёстким. Он и так-то в самом начале не хотел давать сыну денег на «бизнес», ибо знал, что тот ещё молодой, глупый и неопытный, хоть и с шилом в заднице. Отец настаивал на том, чтобы он ещё как минимум год проработал в Гражданпроекте, набрался опыта, а уж потом... Но Салтыков его тогда уболтал. Показывал бизнес-план, разработанный им вместе с Нечаевой. Отец понимал, что тут не без подвоха, что эта ловкая баба собирается хорошо поживиться за счёт его сына, но на другой чаше весов маячила ещё более безрадостная перспектива — жизнь с чокнутой москвичкой в съёмных квартирах, которая, безусловно, будет тянуть Салтыкова вниз, в болото. Если так, то лучше уж бизнес с Нечаевой...
А теперь, когда бизнес начал медленно, но верно прогорать, Салтыков осознал, что и его настигла чёрная полоса. И, как это обычно бывает с эгоистичными и недалёкими молодыми людьми, винил в этом не себя, а всё остальное: америкосов, устроивших, как он полагал, этот финансовый кризис, родителей, которые родили его в этой дыре и тем самым обрекли на вечное барахтание и прошибание лбом стен, Нечаеву, которая, ничего не делая, хорошо наварилась на его горбу. Но больше всего у него было злости на Оливу, которая, как ему казалось, одним своим появлением испортила ему жизнь, порушила все планы, а потом окунула в чан с дерьмом, написав эту бредовую книгу. Конечно, сама книга вряд ли могла иметь какое-то отношение к тому, что у него почти резко исчезли все заказы на проектирование, и умом он это понимал, но при этом чувствовал, что клубы её ненависти отравляют и разрушают его, доставая даже здесь, через тысячу километров.
«Вот уж она, наверное, обрадовалась бы... — со злостью думал он, проходя по Воскресенской мимо арки — той самой, у которой он последний раз видел Оливу, — Ну уж нет, сучка, я тебе такого удовольствия не доставлю... Землю жрать буду, а всё равно вам меня не победить...»
Салтыков зашёл в кафе «Остров» — то самое, где год назад была легендарная встреча форума. Теперь же в помещении было сумрачно и пусто. Он хотел заказать себе коньяку, но хватило ему только на водку.
Бухая в одиночестве за пустым столиком в углу, он думал о том, что ничем не лучше того же Негодяева или Хром Вайта. Даже хуже — у тех, по крайней мере, ебло симпатичнее. Янка вон Негодяева любит просто так, даже если он спит сутками и нихрена не делает. А его, Салтыкова, и замечают-то лишь когда он на коне. Любят за успешность, за подвешенный язык, за умение делать бабло из воздуха. Отними у него это всё — что останется? Кто он без денег, без успеха? Низкорослый кривоногий урод — и только...
Глава 34
Жаркое, солнечное, благодатное лето сияло над Москвой.
В Битцевском лесу вовсю щебетали птицы; радостные солнечные блики играли на ярко-зелёной листве и сверкали золотистой россыпью лютиков в тени раскидистых клёнов и орешников. В овраге шумела узенькая быстрая речушка; на солнце было видно сквозь бурный поток воды её каменистое дно. Тепло летнего дня чувствовалось во всём: и в нагретой на солнце трепещущей листве берёз и осин, и даже в усеянной солнечными пятнами лесной тропинке, по которой шли три девушки и собирали цветы.
Одна из девушек была одета с претензией на чисто московский гламур: на ней был открытый топик с тонкими бретельками и юбка необычного покроя со стразами; дополняла её наряд небольшая дамская сумка и туфли на шпильках, довольно не к месту надетые для прогулки по лесу; другая тоже была в светлых туфлях на каблуках и в лёгком бежевом платье. Третья же была одета в простой летний сарафан синего цвета; русые волосы её были заплетены сзади в обычную косу. Единственным её украшением был венок из одуванчиков, ярко горевший, подобно золотому венцу, на фоне её тёмно-русых волос и синего сарафана, оттеняющего цвет её глаз, казавшихся теперь огромными на бледном треугольном лице. Это была ни кто иная, как Олива: несмотря на то, что она здорово похудела и побледнела, пребывание в психбольнице явно пошло ей на пользу. До того, как она туда попала, Олива чувствовала себя страшно несчастной и считала свою жизнь конченой; но, побывав там, она в полной мере оценила, что значит кушать то, что тебе нравится, а не то вонючее хлёбово, чем кормили в больнице; что значит спать на своей удобной постели, в тихой тёплой комнате с выключенным светом, а не привязанной ремнями к железной койке в ярко освещённом холодном боксе вместе с сумасшедшей старухой, от которой воняет, как из общественного нужника. После больницы с её кошмарными условиями и распорядками, Олива поняла, какое это счастье — быть здоровой и свободной, ходить туда, куда хочешь, есть, спать, курить, когда хочется. Мир вновь заиграл перед ней всеми своими красками; она больше ни минуты не думала, что несчастна из-за Салтыкова. Сама мысль о нём, сами воспоминания не вызывали у неё уже ничего, кроме презрительной усмешки.
Да и вообще, думать о Салтыкове в этот прекрасный летний день было бы просто кощунством, поэтому Олива тряхнула головой, поспешив отогнать от себя тяжёлые воспоминания и, сбежав вслед за Яной и Настей к ручью, запела:
— Какой чудесный день!
Какой чудесный пень!
Какой чудесный я
И песенка моя, ля, ля, ля…
— Вот что значит — человека только что выпустили из психушки, — заметила Настя, обращаясь к Яне, — Иногда это бывает полезно…
Олива ничего не ответила и только погладила ладонью ствол ясеня и, прижавшись щекой к тёплой и шершавой коре дерева, закрыла глаза и блаженно заулыбалась.
— Не, ты глянь на неё — довольная, как майский пряник! — ехидно прокомментировала Яна, — А раньше-то что было — ёшки-матрёшки! И себе, и всем мозги повыкручивала со своим Салтыковым; что даже в Питере...
Настя толкнула Яну локтем в бок, чтобы та замолчала: воспоминания о Питере сейчас были для Оливы отнюдь некстати. Однако, она зря боялась; замечание Яны, вопреки всему, на блаженно-счастливом настроении Оливы никак не отразилось.
— С Салтыковым покончено раз и навсегда, — уверенно сказала Олива, — Его нет, и больше уж никогда не будет в моей жизни.
— Ой ли? — усомнилась Яна.
— С ним покончено, — повторила она, — Это был сон, тяжёлый, кошмарный сон; но он позади. Я теперь как будто родилась заново; я готова идти дальше. Я молодая, красивая, здоровая — у меня впереди вся жизнь! И я ещё буду счастлива; я знаю это.
Подруги Оливы, улыбаясь, переглянулись между собой.
— Стало быть, мстить ты ему больше не собираешься?
— Нет, — спокойно и кротко произнесла Олива, — Зачем? Пусть живёт.
И, сорвав по дороге ландыш, поднесла к лицу, рассматривая его нежные белые колокольчики и вдыхая их тонкий аромат с таким радостным удивлением, будто и впрямь вчера родилась.
«И почему я не видела, не понимала раньше всей этой благодати, а рушила и ломала всё на своём пути, и сама делала себя несчастною? — думала она, — Но теперь всё будет по-другому; не поздно ещё начать всё сначала и быть счастливой, независимо ни от кого и ни от чего...»
Глава 35
Обещание уничтожить роман «Жара в Архангельске» и закрыть свою страницу на Прозе.ру, данное доктору в психбольнице и друзьям по выходе из неё, Олива выполнила сразу же, как только оказалась дома. Кроме того, она поудаляла из интернета все свои блоги, в том числе и Живой Журнал, оставив свою страницу лишь «Вконтакте». Впрочем, она могла в любой момент и открыть свою авторскую страницу, а уж восстановить удалённое произведение на Прозе.ру вообще никаких трудов не составляло, и, может быть, поэтому Олива без колебаний там всё поудаляла и позакрывала.
«В конце концов, пусть пока будет так, — подумала она, — Может быть, когда-нибудь, лет через десять, когда всё это будет уже забыто и не так актуально, я восстановлю этот роман, но не теперь…»
Но вот как-то раз, когда Олива, коротая дома за компьютером пустой летний вечер, залезла в аську, ей неожиданно написал Кузька.
— Как твоя книга? — был практически первый его вопрос после стандартного приветствия.
— Книга?
— Ну да, книга. «Жара в Архангельске». Ты будешь её издавать?
— Издавать? — Олива даже стормозила, — Не знаю, не думала об этом пока… А ты читал?
— Читал, — сказал Кузька.
— Думаешь, её напечатают в издательстве?
— А почему нет? Попробуй, ты ничего не теряешь, — посоветовал он, — Только тебе эту книгу надо малёха проработать...
— А что, ты считаешь, она не доработана? — забеспокоилась Олива.
— Имхо. Идея хорошая, персонажи и диалоги прописаны живо, атмосферность, все дела. Единственное, воды много льёшь. Повторяешься. Опять же, много лишних эпизодов, которые можно было бы убрать за ненадобностью...
— Например?
— Например, беспредметный разговор Дениса с одногруппниками о футболе, игра Урбан Роадс, не имеющая к общей сюжетной линии никакого отношения… Потом, сцена, когда мы зимой спорили о предстоящих выборах: я говорил немного не то. Я сказал, что выборы ничего не решают, но не говорил при этом, что не надо ходить на выборы.
— Ну, насчёт выборов и всякой там политики тебе видней, конечно... — отвечала Олива, чувствуя себя несколько уязвлённой, — Но почему ты думаешь, что эпизод с игрой Урбан Роадс лишний?
— И не только этот эпизод, — сказал Кузька, — Понимаешь, в книгах, как и в фильмах, ничего не должно быть просто так, «шоб було». Всё должно иметь скрытый смысл, подтекст, быть частью одной логической цепочки. Грубо говоря — даже муха на подоконник не сядет, если в этом нет какого-то определённого посыла. А у тебя — три листа формата А4 с описанием поисков клада на Ламповом заводе и споров о том, где этот клад может быть. Но книга же не про это, верно? Единственное звено цепи в той главе про Урбан Роадс было то, что Салтыков перед началом игры узнал о приезде Оливы в Архангельск, но не захотел подавать виду, что ему это интересно. Всё! Дальше — лишнее. На этом можно было главу закончить. Добавить интриги — пусть читатель сам додумывает! А если рассусоливать и уводить не в ту степь, твои читатели заскучают, им станет тупо неинтересно. В книге должна быть определённая мысль, связанный с нею сюжет, и обязательно поворот, конфликт! И не просто конфликт на пустом месте ни к селу ни к городу, а опять же, как последствие какой-то большой ошибки или трагедии. А у тебя — «Салтыков, идиот, зачем положил банки с тушёнкой на пакеты с кетчупом!» Ну положил и положил. Как его это характеризует для данной книги? И при чём тут вообще какой-то кетчуп?
— Ну как это при чём — он же реально тогда так сделал, и весь кетчуп размазался по сумке с вещами!
— А последствия какие-то от этого были? Например, залитый кетчупом важный документ, от которого многое зависело?
— Не было...
— Тогда этот эпизод не нужен. Хотя, — добавил Кузька, — Так как он показывает истинное отношение Оливы к Салтыкову, что она его не любит, и поэтому он бесит её даже в мелочах, то ладно, оставляй... Но я бы убрал.
— Вот ты говоришь: убери то, убери это, — парировала Олива, — Так я могу так же и про Толстого сказать, и про Чехова с Достоевским. Взять вон «Анну Каренину» — там до кучи таких эпизодов! На две страницы описание того, как на террасе у Кити варили варенье. Тоже, скажешь, лишняк — при чём тут какое-то варенье?
— Дак ты и не ориентируйся на Толстого, это вообще пример того, как писать не надо, — усмехнулся Кузька, — Двадцать первый век на дворе, «высокий штиль» классиков устарел как Пентиум. У людей нынче другой формат мышления. Им нужна суть и движуха, а не вода.
— Слушай, ну, может, ты и прав... — подумав, сказала Олива.
— Реально, проработай. Перепрошей, так сказать. Воду слей, кое-какого креативчика добавь — и будет отличная весчь!
— То есть, ты считаешь, «Жару» стоит переписать и попробовать издать...
— Стопудово, — заверил её Кузька, — Книга-то годная. Если пропихнёшь её в массы, может статься, что ты срубишь на ней много бабла, а Архангельск прославишь так, что в него поедут туристы со всей России.
Глава 36
Голубые сумерки летней ночи медленно, но верно прорезались полоской света на востоке. За распахнутым настежь от духоты окном не было слышно ни людского гомона, ни шума машин; лишь в яблонях возле дома Оливы как оглашённые звенели птицы.
Олива устало откинулась на спинку стула, чтобы хоть немного дать отдых глазам от многочасового сидения перед мерцающим монитором. Шёл третий час ночи, но она и не думала ложиться. Она налила себе ещё кофе; впереди предстояло много работы. Идеи сыпались одна за другой; она еле успевала всё записывать. За ночь успела «перепрошить» пару-тройку глав, вставить новые части, убрать несколько ненужных длиннот. Ночью лучше всего работается; никто не дёргает, не отвлекает. А поспать можно и днём...