Правда, днём она тоже мало спала, несмотря на то, что после психбольницы свою прежнюю работу она потеряла, и идти ей с утра больше никуда не требовалось. Яна, жившая у Оливы в то лето, устроилась на работу в ночной клуб; таким образом, с восьми вечера и до шести утра Олива была полностью предоставлена сама себе. Свободного времени у неё теперь было более, чем достаточно, и она, после того памятного разговора с Кузькой, решила снова с головой уйти в свою книгу.
«И в самом деле — почему бы не напечататься? — размышляла она в ту ночь, лёжа в кровати, — Разве я должна зарывать в землю свой талант только потому, что это кому-то не нравится? В конце концов, я не тульский пряник, чтобы всем нравиться; раз даже Кузька считает, что моя книга стоит того, чтобы увидеть свет, значит, так тому и быть...»
Впрочем, после истории в Питере друзья Оливы стали к ней более внимательны. Денис и Хром Вайт писали ей в аську почти каждый день; Гладиатор, который сам проходил лечение психотропными препаратами, тоже частенько общался с ней, хотя не находил у себя улучшений — говорил, что у него выключены все эмоции и голова «какая-то пустая». Писала и Никки, приглашала Оливу пожить у себя месяцок в Архангельске, так как мама уехала отдыхать на юг. Олива приняла приглашение; ей вновь хотелось побывать в этом чудном городе, опять увидеть всех своих друзей.
Но писали они ей в основном днём и вечером. Ночью же Олива снова погружалась в свою книгу — вычитывала на предмет ошибок и повторов, что-то вырезала, вшивала, перелицовывала, как солдат гимнастёрку.
В этот раз Оливе что-то нездоровилось. Её познабливало от недостатка сна, кофе вызывало тошноту. Она выключила компьютер и легла, но уснуть не удавалось. Какое-то странное напряжение охватило её. Не удавалось даже закрыть глаза: напряжение было слишком сильно, и она лежала, вперив открытые глаза в потолок, и как будто чего-то ждала, хотя чего именно — определить не могла.
Тинькнул телефон. Олива встрепенулась до последнего нерва. Она угадала, что это ни кто иной, как Салтыков: было по всем параметрам странно и неожиданно, что он, не писавший ей почти полгода и не собирающийся писать, вдруг ни с того ни с сего взял и написал, но Олива не удивилась: она поняла, что ждала всю ночь именно этого.
«Мелкий, я тебя люблю!»
Она опешила. С чего это он вдруг? Однако, быстро накатала ответ:
«Салтыков, ты чего, белены объелся, что ли? Какое «люблю»?»
Звонок не заставил себя долго ждать. Трек «Frog Machine» от Infected Mushrooms, поставленный специально на Салтыкова, ещё год назад, когда у него тоже на телефоне стояла эта мелодия, и он собственноручно перекачал её на телефон Оливы. Это было тем летом в Архангельске, когда Гладиатор обозвал Оливу и Салтыкова «парой Ктулху» и ржал над ними, что у них теперь даже телефоны звонят одинаково, и всякий раз, когда у кого-то из «Ктулху» звонит сотовый, оба синхронно бросаются искать свой телефон, и каждый думает, что звонят ему. У Салтыкова на дисплее телефона была фотография Оливы — та самая, где она с распущенными «каскадом» чёрно-каштановыми волосами, рваной чёлкой наискосок, как у Эмо, со стервозным милым личиком, красивая. Фотография была сделана в Москве у памятника Димитрову, в тот день, когда Салтыков делал Оливе предложение руки и сердца. Салтыков держал её у себя на телефоне как талисман. А потом ему всё это надоело, и через несколько месяцев он убрал с дисплея фотографию Оливы и заменил на своём телефоне мелодию звонка. Однако, Олива почему-то продолжала держать на своём сотовом ту же самую мелодию и теперь.
— Ну, что тебе? — спокойно спросила она, взяв трубку. Спросила она это таким будничным голосом, как будто все эти полгода он каждый день звонил ей.
— Мелкий, ты не спишь?
— Идиотский вопрос, заданный в полпятого утра, — хмыкнула Олива, — Так что ты от меня хочешь?
— Я хотел поговорить с тобой…
— Я слушаю.
В трубке повисла тишина.
— Так о чём ты собирался со мной говорить? Я слушаю тебя, — бесстрастно повторила Олива.
— Видишь ли, мелкий… Это не телефонный разговор…
— А какой же? Граммофонный?
— У тебя номер аськи остался тот же? — Салтыков пропустил ехидство Оливы мимо ушей, — Выйдешь сегодня вечером в сеть? Сможешь?
— Нет, — отрубила Олива, — Если тебе что-то надо, говори сейчас.
— Это в двух словах не скажешь, — замялся Салтыков, — Мелкий, я напишу тебе в аську днём, хорошо?
— Странно, зачем тут вообще нужна аська, — проворчала Олива, — Ну ладно, чёрт с тобой. Номер аськи у меня тот же.
— Ну, вот и хорошо, мелкий. Значит, я тебе стукнусь сегодня. Договорились?
— Как хочешь. Мне всё равно.
— Ну, вот и договорились, — и Салтыков, закругляя разговор, тоном, каким обращаются к маленьким непослушным детям, заявил: — Я тебя люблю, мелкий. Слышишь меня?
— Слышу, — безразлично произнесла Олива, — Ничего пооригинальнее придумать не мог? На меня уже эти сказки не действуют.
Салтыков не стал спорить и просто прервал связь. Так он делал всегда, когда заканчивал разговор. И от собеседника не зависело ровным счётом ничего, чтобы оттянуть этот конец хотя бы на полминуты.
Глава 37
В седьмом часу утра из клуба вернулась Яна и, притворив за собою дверь, вошла в комнату. Она удивилась, увидев, что Олива лежит поверх одеяла и смотрит перед собой каким-то странным, мутно-блестящим взором. Глаза её были воспалены, щёки пылали нервными красными пятнами. «Неужели опять началось?» — тревожно подумала Яна, не зная, чем ещё объяснить странное состояние подруги.
— Яна, — тихо позвала Олива, — Ты знаешь, он мне позвонил.
— Позвонил?
— Да.
— И что?
— Он сказал, что ему надо со мной поговорить. Сегодня. В аське.
— Зачем?
— Не знаю. Он не сказал.
Яна молча сняла с себя джинсы и топик, облачилась в пижаму. Её волосы насквозь провоняли сигаретным дымом. Олива вспомнила запах сигарет Салтыкова, его кашель курильщика со стажем — и заплакала.
— Ну вот… — проворчала Яна, — Чёрт бы его побрал. Что он от тебя хочет-то?
— Не знаю!!! — Олива разрыдалась, — Но я чувствую, что это неспроста!
— Ясен пень, неспроста. Однозначно ему что-то от тебя надо. Не любовь, — уточнила Яна, — А что-то другое.
— Но что, что?! Господи!!! Он же мне всю душу вымотал! Зачем он меня мучает?! Я всю, всю ночь не спала! И сейчас… Мне так плохо…
Олива заметалась по кровати, скидывая на пол одеяло. Красные пятна ещё резче обозначились на её бледном лице; воспалённые глаза стали ещё мутнее.
— Э, да у тебя жар, — Яна дотронулась ладонью до её лба, — Заболела ты, дорогуша. Надо измерить температуру.
Она сунула Оливе под мышку градусник, достала из аптечки Колдрекс, разбодяжила кипятком.
— Пей без разговору.
— Я больше не хочу, — прохрипела Олива, откидываясь на подушки.
Яна унесла кружку на кухню, вернулась, жуя на ходу слойку с повидлом. Олива, красная от жара, металась по постели и бредила. Яна вытащила градусник у неё из-под мышки — температура была под сорок.
— Уйди от меня!!! — завопила Олива в бреду, — Я тебя ненавижу!!!
— Чего ты, чего? — Яна потрясла её за плечо. Та подняла на неё мутные глаза.
— Салтыков… — прохрипела она, — Я не люблю тебя, Салтыков… Я не хочу, чтоб ты… был…
И, закатив веки, вновь провалилась в изнуряющий больной сон.
Салтыков, однако, в аське не появился ни днём, ни вечером. Напрасно Олива, то и дело выныривая из забытья и преодолевая слабость и ломоту во всём теле, бросалась к компьютеру — никто в аську не стучался.
«Но что же, что же ему всё-таки от меня надо было?» — вновь и вновь задавала она себе один и тот же вопрос, и, не в силах найти ответ, проваливалась снова в беспамятство.
И лишь под утро следующего дня на её телефон прилетел долгожданный «конвертик»:
«Мелкий, я тебя люблю так, как никого и никогда в своей жизни не любил».
Глава 38
Поезд из Москвы прибывал на станцию Исакогорка с опозданием на десять минут, вследствие чего стоянка была сильно урезана. Пассажиры уже сдали своё постельное бельё проводнице и теперь сидели на своих кушетках, подавляя нетерпение, смотрели в окна, ожидая, что вот-вот за поворотом блеснёт на солнце кусочек воды, как предвестник скорой радости от встречи с любимым городом, где каждого ждали на перроне родные, любимые или друзья — у кого как — и, по въезде на мост, их жадным взорам откроется милая сердцу панорама города с величавым белым Кремлём-высоткой на противоположном берегу широкой Северной Двины.
Олива отнесла проводнице постельное бельё и, кинув его ворохом на пол, не спеша вернулась на своё место. «Ну что ж… — подумала она, вытаскивая косметичку и устанавливая перед собой зеркало, — Пора приводить себя в порядок перед приездом. Сейчас я должна выглядеть как никогда…»
Олива быстро надела своё новое ярко-лиловое платье со стразами и распустила по плечам пышные кудри только вчера завитых в парикмахерской и выкрашенных в фиолетовый цвет волос. Быстро накрасившись и вдев в уши серьги-кольца, осмотрела свои ногти, выкрашенные фиолетовым лаком с блёстками. «Ну что ж, вроде ничего… — удовлетворённо подумала она, — Жаль только, загореть не успела, но так даже и лучше: к фиолетовым волосам больше идёт бледная кожа…»
На перроне Оливу должны были встречать её друзья: Никки, Гладиатор, Флудман, Хром Вайт. Им она накануне сказала, что приезжает, да ещё Денису и Кузьке, но Кузька сейчас работал, а Денис был на военных сборах в Печенге. Наверное, кто-то из них доложил о её приезде и Салтыкову, поскольку вчера днём от него пришла эсэмэска: «Мелкий, ты собираешься в Архангельск?»
«А с какой целью ты интересуешься?» — спросила Олива.
«Ну, я просто спросил. Думаю, ты вряд ли согласишься со мною встретиться…»
Олива ничего не стала отвечать. «Много чести… — подумала она, самодовольно улыбаясь, — Если хочешь со мной помириться, завоюй меня сначала…»
То, что Салтыков писал ей в последнее время о своей любви, просил прощения за свои измены, значительно подняло самооценку Оливы. Всё-таки, уже жалеет о том, что потерял, и хочет меня вернуть, думала она, тщеславно улыбаясь. Олива вспомнила, как ровно год назад Салтыков встречал её на этом же перроне с букетом алых роз — и заулыбалась ещё тщеславнее.
Между тем, поезд уже проехал мост через реку и, сбавив скорость, запетлял среди знакомых домов-пятиэтажек, утопающих в зелени тополей. Эти торжественные минуты въезда в город всегда были самыми радостными и волнующими для Оливы; она вспомнила, как полгода назад, зимой, ехала сюда с Яной, и какое радостное нетерпение охватило её в последние минуты перед прибытием, что она, забыв о приличии, прыгала как девчонка туда-сюда по всему вагону, временами останавливаясь, и, прижавшись лбом к обледеневшему окну, вглядывалась в темноту, ожидая, что вот-вот покажутся фонари моста, отражающиеся в тёмной воде Северной Двины, за которой город Архангельск приветливо засверкает ей своими волшебными огоньками.
И сейчас Олива, как тогда, задохнулась от радостного волнения и нетерпения. А вдруг и Салтыков придёт встречать её на перрон? Если он знает, что она сегодня приезжает, ему нетрудно будет узнать и во сколько, и в каком вагоне. Наверное, уже стоит там с цветами, затерявшись в толпе друзей, и с волнением ждёт прибывающего поезда. Олива представила себе, с каким трепетом и волнением, не хуже, чем год назад, будет смотреть он, как хлынут пассажиры из вагона, жадно отыскивая взглядом среди них её, Оливу, которую он любит так, как никого и никогда не любил, и как замрёт его сердце в трепетной надежде, когда она выйдет из поезда в своём лиловом платье, и, оправляя тонкою рукой свои длинные блестящие кудри, рассыпающиеся на ветру, прошествует навстречу друзьям, шикарная и сияющая, как кинозвезда.
На перроне Оливу встретили её друзья. Перецеловав всех и отдав свой чемодан Флудману, она заметила, что Салтыкова среди них нет, и самодовольная улыбка медленно сползла с её лица.
— Что такое? — спросил проницательный Хром Вайт, — Вроде мы все здесь на месте. Или ты ещё кого-то ждала помимо нас?
— Да нет, — Олива вымученно улыбнулась, — Всё в порядке. Это тебе показалось. Кстати, ребята, знакомьтесь — это Никки. А это, Никки, мои друзья: Флудман, Гладиатор…
— Очень приятно, — улыбнулась Никки.
Флудман галантно поцеловал у Никки ручку; Гладиатор, по своему обычаю, покружил на руках Оливу и, опустив её на землю, покружил Никки.
— Ну, вот… Меня, как всегда, забыли, — обиделся Хром Вайт, исподлобья глядя на церемонию приветствия.
— Никто тебя не забыл – тебя представим особо. Итак, Никки, знакомься: это… — и Олива, театрально раскланиваясь, напыщенно провозгласила: — Мистер Хром Уайт!
— Вот так-то лучше, — смягчился Хром, и, довольный, пошёл вместе со всеми по направлению к дому Никки.
У Никки дома была только кошка Муся. Придя в квартиру и закинув в спальню чемодан Оливы, ребята уселись на кухню ужинать. Никки отварила всем макароны с сосисками, поставила чайник. Флудман сперва принялся было отказываться, ссылаясь на неудобство; однако Олива настояла на том, чтобы он поужинал вместе со всеми.
— А где Саня Негодяев? — вспомнила вдруг Олива, — Надо бы его тоже к нам сюда позвать…
Флудман подумал и набрал номер Сани. Поговорив с ним в коридоре минуты две, вернулся на кухню.
— Саня сейчас по набережной катается на велосипеде. С девушкой, — уточнил Флудман, — Просил передать тебе привет, сказал, что если успеет освободиться до одиннадцати часов, что маловероятно, то, конечно, зайдёт…
— А давайте сами пойдём после ужина на набку! — кинула идею Олива, — Может быть, и их там встретим…
— Отличная мысль! — вдохновился Хром Вайт, — Заодно купим пива, чипсов, орешков всяких… Я знаю у реки одно местечко под берегом — там можно неплохо посидеть на бревне возле самой воды и даже поплавать.
Ребята с удовольствием приняли эту идею и вскоре, допив свой чай, отправились всей компанией в сторону набережной. Стоял тёплый и тихий летний вечер: один из тех сонных, подёрнутых дымкой речного тумана и тополиного пуха летних вечеров, которые бывают только в Архангельске и никогда не бывают в Москве. Олива шла вместе с друзьями по гулкому деревянному тротуару меж зелёных домов-«деревяшек», вдыхала запах листвы и вечернего тумана, и была почти счастлива. Почти — потому что её всё ещё занимала мысль о том, почему же всё-таки Салтыков, зная, что она приезжает, не пришёл её встречать и даже ни разу не позвонил и не написал со вчерашнего дня. Однако она не решалась спросить об этом друзей; ей по понятным причинам вовсе не хотелось, чтобы они поняли, что Салтыков ей по-прежнему небезразличен. Впрочем, Олива недолго держалась: уже на пляже, выпив с ребятами пива, её волей-неволей потянуло на откровенные разговоры.
— Вчера Салтыков мне пишет эсэмэску, собираюсь ли я в Архангельск… — начала она, как вдруг Флудман, недоуменно переглядываясь с Хром Вайтом, перебил её.
— Как? Он тебе ещё и пишет?
— Ну да, — ответила Олива, — А почему тебя это так удивляет?
— Ну не знаю, странно как-то, — сказал Флудман, — Насколько я знал, между вами всё кончилось ещё зимой, и меня очень удивило, что Андрей тебе до сих пор ещё что-то пишет…
— Не только пишет, но и звонит, — словно хвастаясь, сказала Олива. Однако от неё не ускользнули недоуменно-жалостливые взгляды ребят, которые они в эту минуту все как один постарались от неё отвести.
— Он надеялся встретиться тут со мной, но почему-то струсил, — продолжала она, наливая себе в стакан банановый сок, — Только и может, что языком трепать, на большее его не хватает…
— Андрей сегодня уехал на машине в Питер, — подал голос Хром Вайт, — Мы ещё в пятницу договаривались с ним пойти сегодня играть в боулинг, но он почему-то уехал так неожиданно…