Вот и Юля опять сбежала со свидания… Майкл написал ей потом две эсэмэски, но она ни на одну из них не ответила. Яна и Олива говорят, что это потому что он не следит за своим внешним видом и не умеет целоваться. Майкл фыркал: ну и глупые же эти девчонки! Обо всём имеют поверхностное суждение, а в корень не зрят. Вот тоже, пошёл у них на поводу — по магазинам с ними таскался, шмотки покупал как баба… Знали бы друзья — на смех бы подняли…
«Хотя ведь вот Волкова стала же около меня щебетать, — подумал Майкл, — Значит, они правы… Но ведь тогда, получается, таким, какой я есть, я не нравлюсь, и если бы я пришёл к Волковой на свидание таким, как вчера, она бы тоже сбежала… Значит, для них всех важен не я, а моя внешность… И это очень фигово на самом деле…»
— Привет, ты чего это такой кислый? — окликнула его Олива, когда он приехал, — Лимон, что ли, проглотил?
— Какое там лимон, — вздохнул Майкл, — Впхочем, всё нохмально…
— Ну, не хочешь, не говори, — сказала Олива, — Однако вот что, Майкл… — вмиг изменившимся тоном произнесла она, когда они остановились у перил моста через Москву-реку перед Кремлёвской стеной, в том самом месте, где Салтыков год назад чуть не погиб, доказывая Оливе свою любовь, — Мне Салтыков на новый год подарил одну вещь… Я хочу ему её вернуть через тебя…
Она порылась в своей сумке и извлекла из неё синий бархатный футляр с золотой цепочкой — тот самый, с кулоном в виде Девы. Майкл ожидал этого жеста и даже отшатнулся от протянутого ему футляра.
— Извини, но я у тебя этого не возьму, — сказал он.
— Но почему?
— Видишь ли, я сказал Салтыкову, что ты хочешь вехнуть ему его подахок, но он оскохбился и категохически заявил, шо не пхимет его назад.
— Но и мне не нужны его подарки! — воскликнула Олива, — Когда так, я сейчас же выброшу эту цепочку в реку! Мне от него ничего не нужно!
Олива занесла футляр над рекой, однако Майкл мягко перехватил её руку.
— Пожалуйста, не делай этого, — попросил он, — Вещь ни в чём не виновата. Оставь её у себя, хотя бы как память…
— Память?! — у Оливы на глазах блеснули слёзы, — Какая память, Майкл? Память о моих страданиях, об унижениях, которые он мне причинил, память о моей загубленной и разбитой жизни? На хуй такую память! Не нужны мне подарки от этого человека! В последний раз спрашиваю: возьмёшь, нет?
— Нет. Не возьму.
И Олива, ни слова более не говоря, замерла у края моста с футляром в руке — всего на один миг, а потом решительно разжала пальцы.
Майкл, опершись на перила моста, со скорбью молча смотрел, как коротко блеснул в отсвете фонаря падающий футляр и, сделав сальто в воздухе, тихо шлёпнулся на воду и поплыл, подхваченный тёмными водами Москвы-реки.
Глава 21
Вода в Средиземном море была почти как в ванне. Из колонок доносилась песня — My heart will go on, уже пятый раз за день. От разноцветных тентов и лежаков, то там, то сям раскинутых по пляжу, пестрило в глазах, и Салтыков, вальяжно расположившийся на одном из лежаков, утомлённо прикрыл глаза.
Хорошо было лежать на берегу Средиземного моря, разморясь на жарком южном солнце, слушать шум прибоя, заглушаемый музыкой из колонок, и ощущать в своей голове приятную пустоту, отдыхая и не думая ни о чём. Всё, что осталось в Архангельске — работа, нетерпеливые заказчики, срочные проекты, чертежи в Автокаде, объекты, контрольный пакет акций, Нечаева — ушло куда-то далеко-далеко, уступив место приятной лени и более лёгким мыслям.
Салтыкову захотелось пить. Словно обленившийся домашний кот, он нехотя открыл один глаз, затем второй. Надев шлёпанцы, он уже собирался подняться со своего лежака и идти в лавочку, мысленно прокручивая английскую фразу, с которой он обратится к продавцу, чтобы купить себе воды или пива, как вдруг заприметил буквально в двух шагах от себя двух загорелых девушек под пляжным тентом.
«Не мешало бы с ними познакомиться, — подумал он, — Но они, наверное, нерусские. Эх, надо было лучше учить в школе английский…»
Он с видимым сожалением прошёл мимо них, решив, что на обратном пути обязательно уж как-нибудь подойдёт к ним, а за это время успеет сформулировать две-три английских фразы, смутно надеясь, что этих фраз, возможно, будет достаточно, чтобы хотя бы одну из этих девушек затащить в постель, однако уверенности, что всё получится, у Салтыкова было маловато. С русскими бабами у него, по крайней мере, было куда меньше проблем, поскольку русским языком он владел настолько превосходно, что им он компенсировал с лихвой даже свою не слишком-то привлекательную внешность.
Салтыкову даже пить расхотелось. Он с видимым сладострастием рассматривал грудастые длинноногие фигуры баб в открытых купальниках. Заметив же, что одна из них куда-то ушла, очевидно, купаться в море, а вторая осталась в гордом одиночестве, он решился в одну секунду. «Эх, была не была!» — пронеслось в его голове, и Салтыков решительным шагом направился к красному тенту.
— Хэллоу, лейди, хау ду ю ду? — без обиняков начал он на ломаном английском с характерным русским акцентом, — Ит из файн дэй, изн`т ит?
Девушка хмыкнула и скептически оглядела корявую фигуру Салтыкова с головы до ног. Его квадратное, красное от загара лицо с лоснящейся кожей, очевидно, тоже ей не понравилось, но ей было скучно. «В конце концов, послать его я всегда успею», — мысленно решила она.
«Чёрт! Ну как же ей сказать, что, мол, почему такая красивая девушка скучает в одиночестве? — вертелось в голове у Салтыкова, — Бьютифул гёрл… Почему — вай… Одиночество — лонели… А скучать? Как же будет по-английски «скучать»?..
Однако времени на раздумья тратить было нельзя, и Салтыков бездумно ринулся в атаку.
— Вай соу бьютифул гёрл энд соу лонели?.. Май нейм из Энди… Энд уот из ёр нэйм?
— Laura, — коротко ответила девушка, едва сдерживая смех.
— О, айм вэри глэд! Лора из вэри бьютифул нэйм! Лора, вере вилл ю би зыс ивнинг?
К Лауре подошла её подруга и обе стали что-то быстро говорить на иностранном языке. Затем девушки фыркнули, засмеялись и убежали к морю, оставив Салтыкова в полном недоумении.
«Ну вот, наверно я что-то не то сказал… — тоскливо подумал он, — А может, морда моя им не понравилась… Ну и хуй с ними, с этими иностранками! Пойду куплю чего-нибудь выпить».
— Экскьюз ми, — обратился он к продавцу, — Гив ми плиз… зыс эйл…
— Эйл? — продавец-турок недоуменно поднял одну бровь.
«Неприятная штука — языковой барьер, — мучительно размышлял Салтыков, — Как неуютно одному в стране, где тебя не понимают! Хотя… это лучше, чем всю жизнь топтаться на одном месте… В жизни ведь столько всяких возможностей, и я рад, что могу себе многое позволить…»
— Какие проблемы, парень? Ты русский? — прозвучал над его ухом молодой женский голос. Салтыков обернулся и увидел возле себя симпатичную девушку лет двадцати пяти, немного полную, но стройную, в лёгком платье.
— И ты русская? Вот здорово! — просиял Салтыков, — Кстати, меня Андрей зовут. А тебя?
— А меня зовут Марина, — представилась она, — Только я не совсем русская. Моя мама родом из Донецка, а отец немец.
— Вау, так ты полукровка, получается? А как твоя фамилия?
— Штерн, — кокетливо улыбнулась она.
— Марина Штерн, значит? Круть! — сказал Салтыков, — Ну чё, может, сядем где-нибудь в уютном кафе и отметим наше знакомство?
— С удовольствием, — мигом согласилась Марина…
День, подаривший Салтыкову новое приятное знакомство, окончился бурной, не менее приятной ночью в отеле.
— Ммм, какая ты классная, — томно произнёс Салтыков, лаская свою новую партнёршу, подарившую ему массу приятных ощущений, — Я тебя просто обожаю…
— А ты, оказывается, настоящий smoking hot, — сказала Марина в перерыве между поцелуями, — Вот уж не думала, что северяне могут быть такими горячими в постели…
— А то, крошка!
Так, незаметно пролетели десять дней. Салтыков и Марина Штерн почти всё время весело проводили в обществе друг друга. Марина познакомила Салтыкова со своей подругой Марго, которая приехала отдыхать на море вместе с ней, и часто они тусили вчетвером: Салтыков, Марина, Марго и её приятель-турок. Впрочем, последний вечер перед отлётом Салтыков провёл наедине со своей новой пассией.
— Мариночка, я люблю тебя! — шептал он ей, сидя на скамейке в тени кипарисов, — Я более всего хотел бы никогда больше не разлучаться с тобою. Я приеду к тебе в Германию, обязательно приеду… Хочешь?
Марина ничего не ответила, только потянулась к нему, и они принялись целоваться.
— Хочешь? — переспросил он в перерыве между поцелуями.
— Приезжай, — коротко ответила Марина и обмякла в его руках.
«Отлично, — подумал про себя Салтыков, — В жизни всё надо попробовать, всё испытать… Кто знает, может, я там, в Германии, и останусь... Почему бы и нет...»
В ночной тишине у моря было слышно, как шуршит прибрежная волна о гравий. Пахло кипарисами и морским бризом, а южные звёзды на чёрном небе необыкновенно ярко блестели для привыкшего к белым ночам северянина.
И Салтыков с новой страстью принялся за свои поцелуи, незаметно и ловко расстёгивая пуговицы на блузке симпатичной немки-полукровки Марины Штерн.
Глава 22
— Оля, ты чем сейчас занимаешься? Ничем? Я смотрю, ты вообще в последнее время ничего не делаешь и ничем не интересуешься. Если так и дальше пойдёт, нам придётся расстаться.
Олива, быстро прикрыв на компьютере свою писанину, вжала голову в плечи. Уж насколько добр был её начальник, Игорь Константиныч, а и тот уже начал терять терпение и высказывать крайнее недовольство своей подчинённой.
Оно и немудрено. Мало того, что Олива систематически опаздывала на работу и приходила чёрти в каком виде, так она ещё и прямые свои обязанности выполняла кое-как, если вообще выполняла. Вот и теперь — ещё вчера просил её разобраться в папках с документацией и подготовить протокол совещания — воз и ныне там. Отговорки стандартные: «Не успела...» А чего, скажи на милость, можно было не успеть, когда и так целыми днями сидит за своим рабочим компьютером и неизвестно чем там занимается?..
Нет, жалко, конечно, девочку. Возит её жизнь об асфальт, что там говорить. Но бизнес есть бизнес. И так не выгонял её все эти месяцы, потому что жалко. Но всему же есть предел, ёлки-зелёные...
— Давай договоримся так. Хочешь здесь работать — будь добра работать. А нет — пиши заявление! — загремел Константиныч, возвысив голос, — Пиши заявление, и... к чёртовой матери!!!
— Хорошо, — еле слышно прошептала Олива, и глаза её наполнились слезами.
Видя, с какой отрешённой покорностью она взяла лист бумаги и ручку, старик-начальник сердито сплюнул.
— Тьфу ты ё..! Оля, ну так же нельзя!!! Ну соберись ты, в конце концов! Ну вот скажи мне — чем ты таким занималась весь день, что ничего не успела подготовить?
Олива побледнела. Только этого ей сейчас и не хватало! Если то, чем она тут занимается в рабочее время, выплывет наружу, это будет настоящий кошмар. Она лихорадочно завозила мышкой, чтобы закрыть этот злосчастный вордовский файл, но было уже поздно. Начальник, заметив это, наклонился к её компьютеру.
— Что это? — прогремел, как гром, его голос над ухом.
— Это?.. А... это так... — Олива была готова провалиться сквозь землю. Проклятый файл без сохранения закрыться не успел, и Константиныч всё увидел.
— Вот оно что! Посторонние книжки читаем на рабочем месте! — разошёлся он, — Ну и сотруднички у меня — то один остолоп пасьянс-косынку на компьютере раскладывает, — Константиныч гневно сверкнул глазами на Илью, что сидел в том же кабинете, — То теперь другая на работе книжки всякие дурацкие читает! Я вас всех, трутни вы этакие, к чёртовой матери поувольняю!!!
К счастью, гневная сия тирада была прервана телефонным звонком, и Константиныч, бормоча проклятия, направился в свой кабинет.
— Слушай, а чё за книжка-то? — поинтересовался Илья, когда Константиныч ушёл.
— Да это так... Детектив Дарьи Донцовой, — соврала Олива.
Что это на самом деле была за книжка, ни Илье, ни Константинычу, ни вообще кому-либо другому знать не полагалось. Пока.
«Жара в Архангельске» это была.
Глава 23
Марина Штерн, которой Салтыков так сильно увлёкся под пальмами и жарким солнцем Турции, оказалась замужем за немцем. Салтыков узнал об этом накануне отъезда совершенно случайно: Марго проболталась под пьяную лавочку. Правда, потом тут же сказала, чтобы он её не закладывал. Салтыков пообещал, но к Марине внезапно охладел. И не то, чтобы он осуждал её за враньё — нет, ведь Салтыков сам был такой, и он прекрасно понимал, почему она не сказала ему всей правды. Люди ездят на курорт для того, чтобы отдохнуть, расслабиться и хотя бы на время сбежать от рутины и домашних проблем. И, что характерно, все врут — или, если не врут, то уж по крайней мере хоть немножко, да искажают факты своей биографии. Женщины намеренно скидывают себе пару-тройку лет; мужчины, напротив, прибавляют, только не года, а нули в месячной зарплате и должностную ступеньку. Неудивительно, что курортные романы завязываются так легко и быстро — ведь гораздо же приятнее иметь дело с относительно молодой и свежей дамочкой или каким-нибудь крутым бизнесменом, чем, если бы сия дамочка призналась в том, что ей не тридцать лет, а тридцать восемь, а сей кавалер — что он не бизнесмен, а всего лишь охранник на проходной.
Кто знает, быть может, именно поэтому курортные романы обычно заканчиваются очень скоро — приближается отъезд на родину, а с ним возвращается и проза жизни, в которую оба героя подобного романа, наврав с три короба, наотрез отказались бы друг друга пускать.
Салтыков не осуждал Марину за враньё — ведь он и сам, чего греха таить, приукрасил, сказав ей, что является владельцем архитектурно-строительной компании. Хотя, как мы с вами прекрасно знаем, настоящим владельцем и держателем контрольного пакета акций сей компании по-прежнему оставался не он, а Нечаева. Просто теперь, когда всё открылось, он понял, что Германия, по крайней мере, в ближайшем будущем, ему не светит.
В дурном настроении возвращался он домой, в Архангельск. Как постылы, как невыносимы были ему теперь картинки родных пейзажей, с разбитыми периферийными дорогами, убогими «деревяшками», холодными хмурыми облаками и бедной растительностью тундры! А ещё паршивее было то, что прямых рейсов от Турции до Архангельска не было, и ему пришлось остановиться проездом в Москве.
Он полдня проторчал в аэропорту, но архангельский рейс, как назло, в самый последний момент отменили — из-за нелётной погоды. Впереди маячила ещё одна бессонная ночь. Салтыков порылся у себя в кармане — денег едва-едва хватало, чтобы заплатить за такси из аэропорта. Ни о какой гостинице не могло быть и речи.
Быть может, просто от усталости с дороги, помноженной на депрессуху и разочарование, Салтыков вдруг как никогда почувствовал себя каким-то несчастным и осиротевшим. Невольно вспомнил он об Оливе, о том, как тусил с ней здесь год назад. Вспомнил, как бежали они за руки под проливным июльским дождём, как с длинных волос её ручьями стекала вода. Вспомнил он, как лежал с ней в общаге в Питере, а она, блуждая затуманенным взором близоруких глаз по обшарпанным стенам комнаты, что-то увлечённо рассказывала ему — он уже не помнил, что именно. А когда он, на середине рассказа, внезапно страстно поцеловал её в губы, по лицу её разлилось такое искреннее недоумение...
«Может, это и было настоящее счастье, которое я просрал...» — невольно подумал он.
Салтыков вспомнил, как Майкл, вернувшись из Москвы после майских праздников, рассказал ему, что Олива по-прежнему живёт с мамой и никого себе не нашла. Салтыков тогда ничего не испытал в ответ на это, кроме брезгливой жалости. А то, как она выбросила в реку его подарок, и вовсе возмутило его.