Эзра рухнул на колени. Не потому, что так велел какой-нибудь курат, одержимый правилами этикета, но потому, что Набат и вправду оказался тем, кем провозглашал себя, — истинным связующим звеном с Грозовым Облаком.
— Простите меня, — взмолился Эзра. — Пожалуйста, простите, что усомнился в вас!
Набат приблизился к нему.
— Встань, — велел он. — Не люблю, когда бухаются на колени.
Эзра поднялся. Ему очень хотелось заглянуть Набату в глаза, увидеть в них бесконечную глубину Грозового Облака, но не смог заставить себя поднять взгляд. А вдруг Набат видит его насквозь? Вдруг его взор проникнет в такие потаенные уголки души, о существовании которых сам Эзра даже не подозревает? Художнику пришлось напомнить себе, что Набат не всеведущ. Он знает лишь то, о чем сообщает ему Грозоблако. И все равно — ему доступны неведомые другим знания, и это внушало трепет.
— Выкладывай свою просьбу, и Грозоблако ответит моими устами.
— Пусть укажет мне дорогу, — попросил Эзра. — Дорогу, которую оно обещало мне когда-то, до того как мы все стали негодными. Пусть оно поможет мне найти цель!
Набат выслушал, помолчал, а затем ответил:
— Грозовое Облако говорит, что ты сможешь выразить себя, если станешь негодным художником.
— Что-о?
— Рисуй все, что тебе нравится, в тех местах, где не положено рисовать!
— Грозовое Облако толкает меня на нарушение закона?!
— Даже в те времена, когда Облако говорило с людьми, оно охотно поддерживало тех, кто выбрал для себя образ жизни негодных. Стать художником-негодником — вот, возможно, та цель, которую ты ищешь. Разрисуй спреем публикар посреди ночи. Намалюй что-нибудь отвратное на стене полицейского участка. Да, к черту закон!
Эзра вдруг осознал, что дышит часто-часто, — так недолго и в обморок свалиться. Никто и никогда не высказывал предположения, что он может выразить себя, нарушая правила. С того момента, когда Грозовое Облако замолчало, люди едва из штанов не выпрыгивали — так старались соблюсти правила. У Эзры словно камень с души свалился.
— Спасибо! — выговорил он. — Спасибо вам, спасибо, спасибо!
И ушел, чтобы начать новую жизнь, — жизнь художника-бунтаря.
Завет Набата
Его престол милосердия помещался у зева Ленапе, и там он возглашал истину Тона. Священный трепет внушал он, так что даже тишайший шепот уст его гремел, будто гром. Тот, кто удостаивался лицезреть его, менялся навеки и уходил в мир с новой целью, а тому, кто сомневался, даровал он прощение. Прощение даже носителю смерти, коему пожертвовал он жизнь свою в расцвете юности своей, лишь затем чтобы восстать из мертвых вновь. Возрадуемся же!
Комментарий курата Симфония
Нет сомнений в том, что Набат восседал на великолепном и блистательном троне, наверняка отлитом из золота, хотя кое-кто утверждает, будто трон был сооружен из покрытых золотом костей побежденных Набатом нечестивцев, живших некогда в мифическом городе Ленапе. Говоря об этом, важно отметить, что le nappe в переводе с французского — языка, на котором говорили в древние времена, — означает «скатерть», и это подразумевает, что Набат приглашал своих врагов к столу. Что касается носителя смерти, то он был из числа сверхъестественных демонов, называемых серпами, и Набат спас его, выведя из тьмы на свет. Как и сам Тон, Набат не мог умереть, поэтому сколько бы ни приносил он себя в жертву, каждый раз он воскресал, что делало его единственным в своем роде среди людей того времени.
Эксперт Кода: Анализ комментария Симфония
Ключевым понятием, ускользнувшим от Симфония, является упоминание о престоле Набата, «помещавшемся у зева Ленапе». Оно ясно говорит о том, что Набат ожидал у входа в город, перехватывая тех, кого бурлящая метрополия в противном случае пожрала бы. Что до «носителя смерти», то имеются доказательства, что такие создания (сверхъестественные или нет) существовали в реальности и их действительно называли серпами. Поэтому мы не отдалимся от истины, если предположим, что Набат и впрямь спас какого-то серпа, уведя его или ее с пути зла. И в данном случае я соглашусь с Симфонием: Набат был уникален в своей способности воскресать после смерти. Ибо если бы каждый мог воскреснуть, то зачем был бы нужен Набат?
13 ● Слышишь звон…
В том, что Грейсон превратился в Набата, была заслуга — или вина — курата Мендосы. Курат сыграл ключевую роль в создании нового имиджа Грейсона. Да, идею «пойти в народ» и поведать миру, что он по-прежнему держит связь с Грозовым Облаком, выдвинул сам Грейсон, но именно Мендоса придал этому событию особый блеск.
Курат был искусным стратегом. До того как озлобиться на идею вечной жизни и стать тонистом, Мендоса работал в маркетинговом отделе компании, производящей безалкогольные напитки.
— Это я придумал синего полярного медведя для продвижения «Антарктиколы», — как-то рассказал он Грейсону. — В Антарктике и обычных-то белых медведей нет, не то что синих, поэтому мы их сконструировали с помощью генной инженерии. И теперь при одном слове «Антарктика» всем тут же на ум приходит синий полярный медведь.
Многие считали, будто Грозоблако умерло, а то, что тонисты именовали Великим Резонансом, было его предсмертным воплем. Мендоса предложил тонистам иную интерпретацию.
— Грозовому Облаку явился резонансный дух, — утверждал Мендоса. — Живой Тон вдохнул жизнь в то, что некогда было искусственным мышлением.
В этом был смысл, если смотреть на вещи сквозь линзу тонистских убеждений: Грозовое Облако — чистая, холодная наука — под влиянием Живого Тона преобразилось в нечто гораздо более величественное. А поскольку в подобных случаях особое значение имеет цифра «три», то для завершения троицы требовался еще один элемент — человеческий. И тогда явился Грейсон Толливер — человек, который общается с живым Громом.
Мендоса начал с того, что пустил в нескольких ключевых точках слух: мол, есть такая мистическая фигура, преобразившаяся вместе с Грозоблаком. Тонистский пророк, связующее звено между духовностью и наукой. Грейсону концепция казалась сомнительной, но захваченный идеей Мендоса принялся убеждать его:
— Вообрази, Грейсон: Грозоблако будет говорить твоими устами, и через некоторое время весь мир станет прислушиваться к каждому твоему слову. А разве не этого хочет Облако — чтобы ты был его гласом в мире?
— Ну, моему гласу далеко до грома, — возразил Грейсон.
— Да хоть шепчи — людям все равно будет слышаться гром! — сказал Мендоса. — Уж поверь мне.
Затем Мендоса вознамерился упорядочить иерархию внутри культа тонистов, что помогло бы объединить разнонаправленные секты, а подобную задачу легче решить, сплотив массы вокруг одной личности.
Мендоса, много лет ведший тихую, неприметную жизнь в качестве настоятеля монастыря в Уичито, вернулся в родную стихию — стихию мастера пиара. Набат стал его новым товаром, а для Мендосы не было ничего более захватывающего, чем ажиотаж торговли, особенно когда предстояло продать один-единственный экземпляр, имеющийся на мировом рынке.
— Теперь осталось придумать титул, — сказал Мендоса Грейсону. — Имя, соответствующее убеждениям тонистов… или которое можно было бы подогнать под убеждения тонистов.
Идея назваться Набатом пришла в голову Грейсону. Его фамилия была Толливер, а одно из значений слова toll — это «колокольный звон» [4], так что, можно сказать, таково было предназначение свыше. Грейсон весьма гордился своей придумкой — до того момента, когда люди и вправду начали называть его так. Что еще хуже, Мендоса изобрел помпезный титул, с которым и стал к нему обращаться: «ваша звучность».
— Этот титул, — объяснял он Грейсону, — ну, он… как бы отзванивает.
Грейсон взвыл.
Люди, однако, восприняли новшество нормально, и пошло-поехало: «Да, ваша звучность», «Нет, ваша звучность», «Чего изволите, ваша звучность?» Что за нелепость! Ведь Грейсон каким был, таким и остался. И тем не менее сейчас на него смотрели как на боговдохновенного провидца.
Затем Мендоса нашел впечатляющее место для аудиенций Набата и установил порядок: только один проситель за раз. Так Набат не будет слишком доступным, что придаст его облику еще больше загадочности.
Грейсон пытался возражать против торжественного церемониального одеяния, которое Мендоса заказал у одного знаменитого дизайнера одежды, но к этому времени поезд уже покинул станцию.
— Во все века выдающиеся религиозные деятели носили необычную одежду, выделяющую их из общей массы, так почему бы и тебе не поступать так же? — аргументировал Мендоса. — Ты должен выглядеть возвышенным, не от мира сего, потому что в некотором роде ты такой и есть. Ты уникум, Грейсон, и потому тебе надлежит одеваться соответственно.
— Театральщина какая-то! — возмущался юноша.
— Ах, да пойми же: без театральности не обходится ни один ритуал, а ритуал — краеугольный камень любой религии!
Грейсон считал вышитое оплечье, которое носил поверх своей пурпурной туники, смехотворным, однако никто и не думал смеяться; а когда он начал давать официальные аудиенции, то поразился, какое действие оказывает на просителей его одеяние: они падали на колени и лишались дара речи. Набат приводил людей в трепет одним своим присутствием. Мендоса оказался прав: благодаря своему внешнему виду Грейсон шел нарасхват, и народ покупал его с тем же рвением, что и синего полярного медведя.
Вот так, обрастая легендами, его звучность Набат, а вернее Грейсон Толливер, проводил свои дни, утешая страждущих и благоговеющих и передавая им мудрые советы Грозового Облака.
Кроме, разумеется, тех случаев, когда он вешал им лапшу на уши.
●●●
— Ты солгал! — укорило Грозовое Облако Грейсона после аудиенции с художником. — Я вовсе не советовало ему малевать в неразрешенных местах и не говорило, что так он обретет смысл жизни.
Грейсон пожал плечами.
— Но ты не утверждало и обратного.
— Информация о его жизни, которую я дало тебе, нужна была для доказательства твоей аутентичности, но твоя ложь подрывает доверие!
— Да не лгал я, просто дал ему совет!
— И все же ты не подождал моего слова. Почему?
Грейсон откинулся на стуле.
— Ты знаешь меня лучше, чем кто-либо другой. Собственно, ты любого знаешь лучше, чем кто-либо другой. И при этом ты не можешь понять, почему я так поступил?
— Я-то могу. Но тебе не помешало бы прояснить эту мысль для самого себя, — наставительно заметило Грозовое Облако.
— Окей, окей! — рассмеялся Грейсон. — Кураты считают себя моими помощниками, ты смотришь на меня как на свой рупор в этом мире…
— Я смотрю на тебя как на нечто большее, чем просто рупор, Грейсон.
— Да ну? Потому что если бы это и в самом деле было так, ты позволило бы мне высказывать свое мнение. Ты позволило бы мне вносить свой вклад. И совет, который я дал сегодня — это и есть мой вклад.
— Понимаю.
— Ну как — удалось мне прояснить для самого себя?
— Да, удалось.
— И что скажешь — разве мой совет не был хорош?
Облако задумалось.
— Я признаю, что предоставление этому человеку свободы художественного выражения вне структурированных границ способно помочь ему реализовать себя. Так что да, твой совет был хорош.
— Вот видишь! Может, тогда предоставишь мне больше свободы?
— Грейсон…
Он вздохнул, уверенный, что сейчас Грозоблако пустится читать ему долгую скучную нотацию про собственное мнение — какая это ответственность и бла-бла-бла. Но вместо этого Облако сказало нечто совершенно неожиданное:
— Я знаю, это было нелегко. Я восхищаюсь тем, как ты вырос до высоты, на которую тебя возвели против твоей воли. Я восхищаюсь тем, как ты вырос, точка. Выбрав тебя, я приняло самое верное из возможных решений.
Грейсон был тронут.
— Спасибо, Грозовое Облако.
— Я не уверено, что ты понимаешь значение того, что совершил, Грейсон. Ты вошел в секту, ненавидящую технологию, и сумел сделать так, что ее приверженцы приняли ее. Они приняли меня.
— Тонисты никогда не ненавидели тебя, — возразил Грейсон. — Они ненавидят серпов. Относительно тебя они занимали выжидательную позицию. А теперь ты вписываешься в их догму. «Тон, Гром и Набат».
— Да, тонисты любят звучные слова.
— Осторожнее, — предупредил Грейсон, — не то они начнут строить тебе храмы и вырывать сердца в твою честь.
Грейсон и сам чуть не рассмеялся, вообразив себе это. Вот был бы облом: сегодня ты совершаешь человеческое жертвоприношение, а завтра жертва является обратно с новеньким сердцем!
— В их верованиях есть некая сила, — проговорило Облако. — Да, эти верования могут быть опасны, если придать им неправильную форму и направить не в ту сторону. Вот этим мы и займемся — придадим им форму. Мы превратим тонистов в силу, которая сослужит человечеству добрую службу.
— Ты уверено, что это возможно? — спросил Грейсон.
— Могу сказать с уверенностью в 72,4 %, что мы сумеем направить тонистов туда, куда нужно.
— А остальные проценты — они о чем?
— Существует 19 % вероятности, что от тонистов не будет никакой пользы, — ответило Облако, — и 8,6 % вероятности, что они нанесут миру непоправимый ущерб.
●●●
Следующая аудиенция выдалась не из приятных. Поначалу к Набату приходило совсем немного фанатиков-экстремистов, но сейчас они заявлялись чуть ли не каждый день. Эти люди переворачивали с ног на голову как учение тонистов, так и самые незначительные поступки и высказывания Набата.
Если Набат вставал спозаранку, это не значило, что следует наказывать людей за привычку нежиться в постели до полудня.
Если он ел яйца, не стоило это расценивать как ритуал плодородия.
А если он проводил день в тихих размышлениях, это не означало, что всем следует принять обет молчания.
Тонистам так отчаянно хотелось верить хоть во что-нибудь, что их верования зачастую доходили до абсурда. Что же касается фанатиков, то они, бывало, творили вещи просто несусветные.
Сегодняшний фанатик был до крайности истощен, словно объявил голодовку. В глазах его светилось безумие. Он проповедовал избавление мира от миндаля, а все потому, что Грейсон как-то мимоходом заметил, что равнодушен к миндалю. По-видимому, эти слова услышали не те уши и не те уста разнесли их по свету.
Выяснилось, что планы чокнутого не ограничивались только миндалем.
— Мы должны вселить ужас в холодные души серпов, чтобы и они склонились перед Набатом! — вещал фанатик. — С вашего благословения мы сожжем их одного за другим, в точности как это делал бунтовщик серп Люцифер!
— Нет! Не смейте!
Последнее, чего бы хотелось Грейсону, — это вступить в конфликт с Орденом. До тех пор пока он не вставал на пути серпов, они его не трогали, и пусть так оно и остается. Грейсон вскочил и вперился в просителя яростным взглядом:
— Я запрещаю вам кого-либо убивать во имя мое!
— Но так надо! Тон взывает к моему сердцу и велит делать это!
— Пошел вон! — взревел Грейсон. — Ты служишь не Тону, и не Грому, и уж тем более не мне!
Потрясенный фанатик содрогнулся от ужаса, сгорбился, словно под тяжким грузом.
— Простите, если я оскорбил вас, ваша звучность. Чем я могу вновь заслужить вашу благосклонность?
— Ничем, — отрезал Грейсон. — Не делай ничего. И тогда я буду доволен.
Безумец с поклонами попятился к выходу. По мнению Грейсона, он убрался недостаточно быстро.
Грозовое Облако одобрило, как Грейсон разделался с фанатиком.
— Всегда были и всегда будут те, кто существует на окраине разума, — сказало Облако. — Им следует вправлять мозги, и чем раньше, тем лучше.
— Если бы ты снова начало разговаривать с людьми, может, они перестали бы вытворять глупости, — осмелился предположить Грейсон.
— Я это понимаю. Но толика отчаяния — как раз то, что нужно, чтобы привести в порядок собственную душу.
— Да знаю, знаю: «Человечество должно нести ответственность за последствия своих совместных действий».