Верити лежит в постели с закрытыми глазами, руки прижаты к бокам поверх одеяла.
Я тихо вздыхаю с облегчением, а затем чувствую ещё большее облегчение, когда открываю дверь немного шире, открывая колеблющийся вентилятор, двигающийся взад и вперёд от кровати Верити к окну, выходящему на задний двор. Каждый раз, когда вентилятор указывает на окно, занавес движется.
На этот раз я вздыхаю громче. Это был чёртов вентилятор. Возьми себя в руки, Лоуэн.
Я выключаю вентилятор, потому что здесь слишком холодно для этого. Я удивлена, что Эйприл вообще оставила его включённым. Я снова смотрю на Верити, но она всё ещё спит. Подойдя к двери, я останавливаюсь. Я смотрю на комод — на пульт, лежащий на нём. Я смотрю на телевизор, висящий на стене.
Он не включён.
Эйприл сказала, что она включила телевизор перед уходом, но телевизор не включён.
Я даже не оглядываюсь на Верити. Я закрываю дверь и бегу вниз по лестнице.
Я больше туда не вернусь. Я сама себя пугаю. Самый беспомощный человек в этом доме-тот, кого я больше всего боюсь. Это даже не имеет смысла. Она не смотрела на меня через окно кабинета. Она не стояла у окна, глядя на Крю, и она не выключила свой собственный телевизор. Вероятно, это таймер, или Эйприл случайно нажала кнопку питания дважды и предположила, что она включила его.
Несмотря на то, что я знаю, что всё это происходит в моей голове, я всё равно возвращаюсь в офис Верити, закрываю дверь и беру ещё одну главу её автобиографии. Может быть, чтение с её точки зрения успокоит меня, что она не опасна, и мне нужно просто прийти в себя.
ПУСТЬ БУДЕТ ТАК
ТРЕТЬЯ ГЛАВА
Я знала, что беременна, потому что моя грудь выглядела лучше, чем когда-либо.
Я очень хорошо знаю своё тело, что в него входит, как его питать, как поддерживать его в тонусе. Когда я росла, наблюдала, как талия моей матери расширялась от её лени, поэтому я тренируюсь ежедневно, иногда два раза в день.
Я очень рано поняла, что человек состоит не только из одной вещи. Мы две части, которые составляют целое.
У нас есть наше сознание, которое включает в себя наш ум, нашу душу и все нематериальные части.
И у нас есть наше физическое существо, которое является машиной, на которую наше сознание полагается для выживания.
Если вы будете заниматься сексом с машиной, вы умрёте. Если вы пренебрегаете машиной — тот же исход. Если вы предполагаете, что ваше сознание может пережить машину, вы умрёте вскоре после того, как узнаете, что были неправы.
На самом деле всё очень просто. Позаботьтесь о своём физическом существе. Кормите его тем, что ему нужно, а не тем, что совесть говорит вам, что она хочет. Поддаваться страстным желаниям ума, которые в конечном счёте причиняют боль телу, подобно слабому родителю, уступающему своему ребёнку. О, у тебя был плохой день? Хочешь целую коробку печенья? Хорошо, милая, кушай и пей эту газировку.
Забота о своём теле ничем не отличается от заботы о ребёнке. Иногда это трудно, иногда это ужасно, иногда вы просто хотите сдаться, но, если вы это сделаете, вы заплатите за последствия через восемнадцать лет.
Это уместно, когда речь заходит о моей матери. Она заботилась обо мне, как о своём теле. Очень мало. Иногда я думаю, что она всё ещё толстая, если она всё ещё пренебрегает этой машиной. Я не знаю. Я не разговаривала с ней много лет.
Но мне неинтересно говорить о женщине, которая решила никогда больше не говорить обо мне. Я здесь, чтобы обсудить первое, что мой ребёнок украл у меня.
Джереми.
Сначала я не заметила кражи.
Сначала, после того, как мы узнали, что ночь нашей помолвки стала ночью нашего зачатия, я была по-настоящему счастлива. Я была счастлива, потому что Джереми был счастлив. И в тот момент, кроме того, что моя грудь выглядела лучше, чем когда-либо, я не понимала, насколько вредной будет беременность для машины, которую я так усердно поддерживала.
Примерно на третьем месяце, через несколько недель после того, как я узнала, что беременна, я начала замечать разницу. Это был маленький намёк, но он был.
Я только что вышла из душа, и стояла перед зеркалом, глядя на себя. Моя рука лежала на животе, и я почувствовала что-то чужое, и мой живот слегка выпирал.
Я ощутила отвращение. Я поклялась начать тренироваться три раза в день. Я видела, что беременность может сделать с женщинами, но я также знала, что большая часть ущерба была нанесена в том последнем триместре. Если бы я могла как-то выяснить, как рожать раньше…может быть, около тридцати трёх или тридцати четырёх недель, я могла бы избежать самой вредной части беременности. Там было так много достижений в области медицинского обслуживания, и, если дети рождаются рано, то это неплохо.
— Ваууууу.
Я опустила руку и посмотрел на дверь. Джереми прислонился к дверному косяку, скрестив руки на груди. Он улыбался мне.
— Ты начинаешь меняться.
— Вовсе нет. — Я втянула воздух.
Он засмеялся и сократил расстояние между нами, обнимая меня сзади. Он положил обе руки мне на живот и посмотрел на меня в зеркало. Он поцеловал меня в плечо.
— Ты никогда не выглядела так красиво.
Это была ложь, чтобы заставить меня чувствовать себя лучше, но я была благодарна. Даже его ложь что-то значила для меня. Я сжала его руки, и он развернул меня лицом к себе, а затем поцеловал и повёл назад, пока я не дошла до стойки в ванной. Он поднял меня на неё и встал между моих ног.
Он был полностью одет, только что вернулся с работы. Я была совершенно голая, только что из душа. Единственное, что нас разделяло, были его штаны и дружок, которого я попыталась сосать.
Он начал овладевать мной на стойке, но мы закончили в постели.
Его голова лежала у меня на груди, и он водил кругами по моему животу, когда тот громко заурчал. Я попыталась прочистить горло, чтобы скрыть шум, но он рассмеялся.
— Кто-то проголодался.
Я начала качать головой, но он оторвался от моей груди, чтобы посмотреть на меня.
— Чего она жаждет?
— Ничего. Я не голодна. Он снова рассмеялся.
— Не ты. Она, — сказал он, похлопывая меня по животу. — Разве беременные женщины не должны испытывать странную тягу и постоянно есть из-за детей? Ты почти ничего не ешь. И твой желудок урчит. — Он садится на кровать. — Мне нужно покормить моих девочек.
Его девочка.
— Ты даже не знаешь, девочка ли это. Он улыбнулся мне.
— Это девочка. У меня есть предчувствие.
Я хотела закатить глаза, потому что технически, было непонятно, мальчик это или девочка. Это был пузырик. Я ещё не так всё хорошо понимаю, поэтому могу предположить, что существо, растущее внутри меня, на самом деле голодный или жаждет какой-то определённой пищи, было абсурдным, но мне сложно было объяснить, потому что Джереми был в таком восторге от ребёнка, что мне было всё равно, если он относился к нему так, как будто это было больше, чем было.
Иногда его восторг заставлял меня испытывать те же самые ощущения.
В течение следующих нескольких недель его волнение помогало мне справляться, чем больше рос мой живот, тем внимательнее он становился. Тем больше он целовал его, когда мы были в постели ночью.
По утрам он держал меня за волосы, пока меня рвало. Когда он был на работе, он писал мне имена потенциальных детей. Он стал так же одержим моей беременностью, как и я им. Он пошёл со мной на мой первый визит к врачу.
Я благодарна, что он был на втором визите доктора, потому что в тот день мой мир изменился.
Близнецы.
Их было двое.
В тот день, когда мы вышли из кабинета доктора, я молчала. Я уже боялась стать матерью одного ребёнка. Я вынуждена любить то, что Джереми любил больше меня, но, когда я узнала, что их было двое, и что они были девочками, мне вдруг стало не по себе от того, что я была третьей самой важной вещью в жизни Джереми.
Я пыталась заставить себя улыбнуться, когда он говорил о них. Я вела себя так, будто это наполняло меня радостью, когда он гладил мой живот, но это отталкивало меня, зная, что он делал это только потому, что они были там. Даже, если бы я родила раньше, это не имело значения. Теперь, когда их было двое, моё тело пострадает ещё больше. Я каждый день вздрагивала при мысли о том, что они оба растут внутри меня, растягивая
мою кожу, разрушая мою грудь, мой живот, и, боже упаси, то, что между моих ног, где Джереми поклонялся каждую ночь.
Как мог Джереми всё ещё хотеть меня после этого?
На четвёртом месяце беременности я начала надеяться на выкидыш. Я молилась о крови, когда пошла в ванную. Я представляла, как после потери близнецов, для Джереми я буду самым важным человеком. Он будет обожать меня, поклоняться мне, заботиться обо мне, беспокоиться обо мне, а не из-за того, что растёт внутри меня.
Я принимала снотворное, когда он не смотрел. Я пила вино, когда его не было рядом. Я делала всё, что могла, чтобы уничтожить то, что могло оттолкнуть его от меня, но ничего не помогало. Они продолжали расти. Мой живот продолжал растягиваться.
На пятом месяце моей жизни мы лежали на боку в постели. Джереми трахал меня сзади. Его левая рука сжимала мою грудь, а правая была прижата к моему животу. Мне не нравилось, когда он касался моего живота во время секса. Это заставляло меня думать о детях и портило мне настроение.
Я подумала, что он достиг оргазма, когда перестал двигаться, но поняла, что он перестал двигаться, потому что почувствовал их движение. Он вышел из меня, а затем перевернул на спину, прижав ладонь к моему животу.
— Ты это почувствовала? — спросил он. В его глазах плясало возбуждение. Он больше не был твёрдым. Он был возбуждён по причинам, которые не имели ко мне никакого отношения. Он прижался ухом к моему животу и ждал, когда одна из них снова шевельнётся.
— Джереми? — прошептала я.
Он поцеловал меня в живот и посмотрел на меня снизу-вверх. Я наклонилась и погладила пальцами пряди его волос.
— Ты их любишь?
Он улыбнулся, потому что думал, что я хочу, чтобы он сказал: "Да".
— Я люблю их больше всего на свете.
— Больше, чем меня?
Он перестал улыбаться. Он держал руку на моём животе, но быстро поднялся, просунув руку мне под шею.
— Это другие чувства, — сказал он, целуя меня в щёку.
— Другие, да. Но больше? Твоя любовь к ним более сильна, чем твоя любовь ко
мне?
Его глаза изучали мои, и я надеялась, что он рассмеётся и скажет: «Абсолютно
нет», но он не смеялся. Он посмотрел на меня с чистой совестью и сказал: «Да.»
Правда? Его ответ уничтожил, задушил, убил меня.
— Но вот как это должно быть, — сказал он. — Но почему? Ты чувствуешь себя виноватой, потому что любишь их больше, чем меня?
Я ничего не ответила. Неужели он действительно думает, что я люблю их больше, чем его? Я их даже не знаю.
— Не чувствуй себя виноватой, — сказал он. — Я хочу, чтобы ты любила их больше, чем меня. Наша любовь друг к другу обусловлена. Наша любовь к ним — нет.
— Моя любовь к тебе безусловна, — сказала я. Он улыбнулся.
— Нет, это не так. Я могу делать вещи, о которых ты никогда не забудешь. Но ты всегда будешь забывать, если это касается детей.
Он ошибался. Я не простила им того, что они существуют. Я не простила им, что они заставили его поставить меня третьей. Я не простила им, что они отняли у нас ночь нашей помолвки.
Они ещё даже не родились, но уже забирали вещи, которые когда-то принадлежали
мне.
— Верити, — прошептал Джереми. Он вытер слезу, которая упала с моего глаза. — Ты в порядке?
Я отрицательно покачала головой.
— Я просто не могу поверить, как сильно ты их уже любишь, а они ещё даже не родились.
— Я знаю, — сказал он, улыбаясь.
Я не имела в виду комплимент, но он воспринял это именно так. Он положил голову мне на грудь и снова коснулся моего живота.
— Когда они родятся, я буду в полном шоке.
Он собирается плакать?
Он никогда не плакал по мне. Из-за меня. Может быть, мы недостаточно боролись.
— Мне нужно в туалет, — прошептала я. Мне нужно было остаться одной, уйти от него и всей любви, которую он стремился показать во всех направлениях, кроме моего.
Он поцеловал меня, и когда я слезла с кровати, он перевернулся, повернувшись ко мне спиной, и забыл, что мы даже не закончили заниматься сексом.
Он заснул, когда я была в ванной, пытаясь прервать жизнь своих дочерей проволочной вешалкой. Я пыталась в течение получаса, пока мой желудок не начал сжиматься, и кровь не потекла по моей ноге. Я была уверена, что за этим последует другое.
Я забралась в постель, ожидая выкидыша. Мои руки дрожали. Мои ноги онемели от сидения на корточках. У меня болел живот, и меня тошнило, но я не двигалась, потому что хотела быть с ним в постели, когда это случится. Я хотела разбудить его, обезумевшего, и показать ему кровь. Я хотела, чтобы он запаниковал, забеспокоился, пожалел меня, заплакал.
Вспомнил меня.
VII
ГЛАВА
Я роняю последнюю страницу главы.
Листки трепещут на полированный деревянный пол и исчезают под столом, как будто пытаются убежать от меня. Я тут же падаю на колени, ища их, укладывая обратно в стопку страниц, которую я решила спрятать. Я… Я даже не………
Я всё ещё стою на коленях посреди кабинета Верити, когда на глаза наворачиваются слёзы. Они не проливаются, я задерживаю их глубокими вдохами, сосредотачиваясь на скрежещущей боли в коленях, чтобы отвлечь свои мысли. Я даже не знаю, печаль это или гнев. Я только знаю, что это было написано очень обеспокоенной женщиной — женщиной, в доме которой я сейчас живу. Я медленно поднимаю голову, пока мои глаза не упираются в потолок. Она сейчас там, на втором этаже, спит, ест или тупо смотрит в пространство. Я чувствую, как она прячется, не одобряя моего присутствия.
Внезапно я поняла, без сомнения, что это правда.
Мать не стала бы писать такое о себе, о своих дочерях, если бы это не было правдой. Мать, у которой никогда не было таких чувств или мыслей, никогда даже не мечтала о них. Мне всё равно, насколько хорошая писательница Верити, она никогда не скомпрометировала бы себя как мать, написав что-то настолько ужасное, если бы на самом деле не испытала этого.
Мой разум начинает кружиться от беспокойства, печали и страха. Если она это сделает, если она действительно попытается лишить их жизни из-за вспышки материнской ревности — на что ещё она способна?
Что на самом деле случилось с теми девочками?
Немного подумав, я положила рукопись в ящик под грудой других вещей. Я никогда не хочу, чтобы Джереми сталкивался с этим, и прежде чем я уйду отсюда, я уничтожу их. Я не могу представить, что он почувствует, если прочитает это. Он уже скорбит о смерти своих дочерей. Представьте себе, если бы он знал, что они пережили от рук собственной матери.
Я молюсь, чтобы она была лучшей матерью после их рождения, но я, честно говоря, слишком потрясена, чтобы продолжать читать. Я не уверена, что хочу читать больше, вообще.
Я хочу выпить, ни воды, ни соды, ни фруктового сока. Я иду на кухню и открываю холодильник, но там нет вина. Я открываю шкафчики над холодильником, но там нет спиртного. Я открываю шкафчик под раковиной, и он пуст. Я снова открываю холодильник, но всё, что я вижу, это маленькие коробки фруктового сока для Крю и бутылки с водой, которые не помогут мне избавиться от этого чувства.
— Ты в порядке?
Я оборачиваюсь, и вижу, что Джереми сидит за обеденным столом с бумагами, разбросанными перед ним. Он смотрит на меня с беспокойством.
— У вас в доме вообще есть алкоголь? — Я крепко упираюсь руками в бёдра, пытаясь скрыть дрожь в моих пальцах. Он понятия не имеет, какой она была на самом деле.