Дарья Михайловна медленно переводит взгляд с нарисованного мира на меня. А я вдруг осознаю, что женщина ничем не выказала интереса, как картина в итоге оказалась у меня.
— Что предпочитаете? — так же безразлично уточняет хозяйка дома.
Я вздыхаю. Сердце стучит быстрее, когда представляю, насколько нелёгкий предстоит разговор. Проще, конечно, позвонить, только бы не видеть Стаса снова.
Жар разливается по коже — я вспоминаю наше прощание.
Как бы ни хотелось избежать предстоящего, этот разговор должен состояться. И он не из тех, которые можно решить по телефону.
— Адрес.
Глава 13
Я представляла гораздо более роскошный дом Стаса. Наслышавшись о его богатстве, позволила воображению зайти далеко. По моим представлениям он был если не властителем мира, то одним из самых влиятельных в России уж наверняка.
Тем более, в пути к нему я много размышляла. Вспомнила, как легко и без сожалений Стас перебил мою цену на аукционе, как добыл где-то сирень в феврале, как приехал без вещей, потому что ему было проще купить новые, чем возвращаться… Как устроил мне незабываемый полёт по городу и прекрасный ужин на крыше элитной высотки. Как упоминал, что не зависел от графиков и мог работать, когда и сколько хотел. У него точно были деньги.
Но снаружи дом Стаса кажется скорее уютным, чем вычурным. Да, это особняк, но без какого-то пафоса. Здесь даже нет особо мощной системы безопасности. Ну или не видно… Охраны тоже нет. Я замечаю только одну камеру, которая смотрит прямо на меня.
Что ж, обратного пути нет. Я обнаружена, и даже если Стас не дома, увидит мой визит позже.
Подойдя к воротам, я звоню по домофону. Некоторое время стою и жду, а потом, без всякого ответа хозяина дома, передо мной открывается вход.
Я ещё никогда так не робела. Ощущение, будто вот-вот предстану перед судом, который решит всю мою дальнейшую жизнь.
Я заставляю себя пойти вперёд. К чёрту панику. Я просто узнаю информацию, и всё.
Чем ближе подхожу, тем сильнее бьётся сердце, грозя разорвать грудь.
Неожиданно передо мной открывается дверь, отрезая путь к сомнениям.
Вхожу внутрь и скорее отрешённо оцениваю элегантную и аккуратную обстановку в доме. И только потом бросаю взгляд на Стаса.
— Не ожидал, что ты решишься прийти, — тут же говорит он.
«Решишься прийти»… Прозвучало так, словно о чём-то другом, а не об истинной цели моего визита.
Это провоцирует сразу перейти к делу.
— Восемнадцать лет назад художник, написавший ту самую картину, спас меня от пожара, — несмотря на волнение, уверенно начинаю я. — Ты был там.
Не вопрос, а утверждение. Но я всё равно жду его реакции, глядя в упор.
Стас выдерживает взгляд.
— Да.
Я напряжённо сжимаю пальцы в кулак. Ответ был очевиден, но непонятно почему — то ли от внезапной открытости Стаса, то ли от подтвердившегося факта, по коже пробегает холодок.
Стас проходит вперёд. Я — за ним. Так мы заходим на кухню.
— Я хочу знать, что тогда произошло, — преодолевая подступающую тревогу, требую.
— Садись, — он кивает на диван, и я машинально повинуюсь.
Кажется, разговор всё-таки будет, и он не из простых.
Эта мысль только подтверждается, когда Стас наливает вино и себе, и мне. Я немного теряюсь, когда мне протягивают бокал, но принимаю. Беру несколько виноградинок из фруктовой тарелки, стоящей на столе, делаю глоток.
Вкус на удивление ненавязчив и приятен. Редко встретишь такое качественное вино.
А пауза всё-таки затягивается.
— Не знала, что ты настолько успешен, — чтобы разрядить обстановку, говорю я. Почему-то не хочется переходить к нужной теме сразу.
Он усмехается, отпив вина. Я недоумённо хмурюсь. Где витают его мысли?
— Это слово, — объясняет Стас, встретив мой вопросительный взгляд. — Его используют люди, измеряющие всё материально. Не ты, конечно, просто напомнило. Они вызывают только жалость и презрение. Синоним успешности — бумажки с цифрами и бетонные коробки поэлитнее. Деньги, понты, узость мышления. Как будто в этом весь смысл.
Хм, это слово — общепринятое в таких ситуациях. Я никогда не задумывалась о его природе.
Почему-то становится неловко.
— Но если ты так думаешь, почему ты тогда … — я осекаюсь: где гарантия, что Стас достиг вершин сам? Может, он просто сын богатеньких родителей. Но, несмотря на эту мысль, после небольшой паузы всё-таки уверенно заканчиваю: — добился всего этого?
— Хотел доказать себе, что смогу и останусь собой.
Странно, Стас сегодня явно настроен отвечать на мои вопросы, и, судя по всему, честно.
— И как, доказал? — не удерживаюсь от насмешки я, намекая, каким расчётливым манипулятором он был со мной.
Как знать, может, это даже его обычный характер по жизни.
Стас не отвечает, снова отпивает вина. Пауза затягивается.
А я вспоминаю всё, что было за этот месяц. И чувствую острое желание поскорее с этим закончить.
— Так ты расскажешь мне, что произошло?
Стас встаёт и подходит к окну. Стоит так некоторое время, глядя вдаль с бокалом вина в руке. Аристократично, ничего не скажешь. Мой друг-художник мог бы написать хорошую картину, тем более что Стас стоит практически неподвижно, словно позируя.
— Отец бросил мою мать, когда она забеременела, — говорит вдруг он ничего не выражающим тоном. — Ей пришлось оставить институт и искать работу. А ещё рожать меня и воспитывать. Не самая простая задача для хрупкой женщины, не отличающейся крепким здоровьем. Помощь её стареющих родителей не была значительной, хотя многое компенсировала.
К чему он об этом? Я не знаю, что и сказать. Конечно, незавидная была участь у его мамы, но разве это имеет отношение к делу?
— Съёмные квартиры, бесконечная арендная плата… Когда мама нашла вакансию прислуги в доме одного уважаемого художника с бесплатным проживанием там, она тут же ухватилась за эту возможность.
Я понимаю наверняка: речь о Руслане Георгиевиче. Нет нужды уточнять. Готовлюсь слушать внимательнее: какой бы ни была причина предыстории, мы приближаемся к главному.
— Мне тогда было четыре. Больно вспоминать, как она старалась во всём услужить этому господину, лишь бы тот был снисходителен к её ребёнку. Скорее всего, он специально предложил бесплатное проживание, чтобы на вакансию клюнули бедные люди. С ними многое можно, — несмотря на сказанное, явно вызывающее в нём мрачные воспоминания, Стас говорит нейтрально. Наверное, ему так проще. — На её усталость было наплевать и ему, и ей. Он относился к ней, как рабыне, личной вещи. Она принимала это как должное. Ведь надо было меня кормить, да и дом был лучшим, где мы когда-либо жили. Когда я взрослел, пытался что-то изменить, даже высказал художнику, но мама извинилась за меня и умоляла больше не вмешиваться. Так и проработала там шесть лет. Я помогал, чем мог, но не думаю, что это сильно облегчало её труды.
Его слова отзываются на сердце искренним сочувствием этой женщине. Тяжело думать, что такой была большая часть её жизни.
Зато как, наверное, она сейчас гордится сыном, когда он поднялся из грязи…Как его мать зажила, наконец, сейчас! Наверное…
Но тут её нет.
Возможно, она живёт в отдельном доме или квартире. Стас ведь может обеспечить это.
И тут мне в голову приходит другая мысль. Конечно, я знала, что художник был со сложным характером. Но чтобы настолько? Относиться к слугам как к вещи?
Самое ужасное, я легко верю в это. Очень даже допускаю, что Руслан Георгиевич мог так себя вести.
Узнать такое о человеке, который был другом и опорой, настоящий удар.
— Мне он представлялся другим, — вздыхаю я.
И понимаю, что отчасти специально перевожу тему на художника. Услышать продолжение про мать Стаса почему-то по-настоящему страшно.
— Ты же была его клиенткой, из порядочной и небедной семьи, конечно, он был вежлив.
Я делаю большой глоток. Не хочу говорить, что потом подружилась с Русланом Георгиевичем.
Нет, я не стыжусь этого даже после того, что узнала о художнике. Со мной он был другим. Возможно, потому что спас, и с того момента чувствовал себя моим покровителем. Неважно, главное, Руслан Георгиевич был способен на светлые чувства.
Никакого снобизма ни при мне, ни со мной. Хотя мне и не приходилось видеть его взаимодействие с кем-то ещё, кроме моей семьи.
Я вздыхаю. Ощущение тревоги не только не отпускает, но становится острее. Не знаю, что дальше скажет Стас, но это точно не улучшит ситуацию.
— Я не думаю, что готова, но мне надо знать, — заставляю себя решиться я. — Что произошло восемнадцать лет назад?
— Пожар был вызван неудачным выбором главной трубы, согревающей дом. Упускать такое в деревянных постройках — роковая ошибка. Но с этим я разобрался позже, тогда меня застало врасплох.
Ещё бы, ему ведь было десять. Странно было бы разобраться сразу.
Я вдруг понимаю, что он ни разу не говорил о себе, как о ребёнке. Да и что за детство у него могло быть? Даже с такой любящей матерью.
— Я мало что помню, — зачем-то говорю. Наверное, просто, чтобы что-то сказать.
— Наш общий знакомый художник — натура увлекающаяся. Рисовать тебя ему было куда интереснее, чем соизволить проверять камин. Вы были в комнате, наиболее далёкой от очага возгорания. Мы с мамой тогда работали в саду. Когда вернулись в дом, было уже поздновато что-то предпринимать. До приезда пожарных она пыталась потушить пожар, но художник не помогал, продолжал рисовать. По умолчанию считал, что она обязана всё уладить и сделает это. Пока здание не начало рушиться. В доме два выхода — основной для хозяина и гостей, чёрный — для прислуги. Основной был намного ближе всем нам. Вы были в главной комнате, где он как раз располагался. Мы с мамой — через одну от неё. Здание разваливалось, и было неплохо завалено возле основного входа. Пока мы пытались бороться с пожаром, художник передвинул весь этот завал так, что загородил нам вход в главную комнату, откуда быстрее было бы добраться до улицы.
Сердце сжимается так, что физически отдаётся болью. Я едва дышу. Кухня плывёт перед глазами.
Сверхъестественными усилиями разума я всё-таки прихожу в себя. Видимо, Стасу тоже понадобилось время — он молчит, всё так же глядя в окно.
Я ещё раз прокручиваю его слова в голове.
Наверное, моя мама тогда не стала поднимать панику, видя спокойствие хозяина дома. Да и что могла сделать? Похоже, пожар разгорался неравномерно.
Я глотаю комок в горле. В голове проносится более чёткое воспоминание того дня, заглушая все предположения. Тогда, восемнадцать лет назад, Стас выглянул поверх обломков, загораживающих проход. Именно в этот момент мы и пересеклись взглядами. Я была на руках художника, несущего меня к выходу, пока мальчик оценивал шансы выбраться из завала к двери на улицу. И где-то в этот момент Стаса окликнула его ослабевшая мать.
Я знаю, чем окончится эта история. В глубине души тяжёлым комом поселяется непобедимое предчувствие.
— Я проверил, насколько вместительное отверстие для нашего с мамой выхода наружу. Время шло на секунды. Она не пролезла бы. Я не успел бы разгрести завал, не было столько сил. Даже с её помощью. Она окликнула меня и попросила выбраться одному. Я не стал и побежал к окну. Не самое удачное решение, но экстренная мера. Пластик не бьётся. Мама слишком надышалась гарью. Мне не хватило времени. Я вынес труп, и сам был почти им.
Сказав эти страшные слова так же непроницаемо, Стас снова отпивает глоток вина. Морщится, словно оно вдруг стало горьким.
— Потом — больница и детдом. Даже на её похороны не попал.
По крайней мере, больницу ему явно вызвал художник. Хоть не настолько был жесток. И похоронил мать Стаса тоже явно он. Кому ещё?
Решив так, я испытываю небольшое облегчение. Возможно, Руслан Георгиевич даже чувствовал вину. С ним было не всё потеряно.
Только вот мать Стаса уже не вернуть…
— Мне очень жаль, — искренне говорю я дрожащим от переполняющих эмоций голосом. — Наше спасение не должно было стоить жизни твоей матери.
Но ведь, несмотря ни на что, это не моя вина. Я напоминаю себе, что была ребёнком и на что не могла повлиять.
— Я знаю, что тебе вправду жаль, — вдруг соглашается Стас. — Это было его решение. Вряд ли он вообще считал прислугу людьми, чтобы с нами считаться. Ты тут не при чём.
Неожиданные слова. Разве он не возненавидел меня тогда и не планировал дальнейшую месть?
Я вспоминаю, как в тот злосчастный аукцион Стас сказал, что не держит прислуги. Хотя он-то уж точно мог бы, ведь стал намного богаче и влиятельнее художника.
Видимо, это принцип. Сформировавшийся с детства.
— Тогда почему ты изводил меня? — я решаюсь спросить прямо.
— Хотел, чтобы ты меня ненавидела.
Я нервно улыбаюсь. Делаю новый глоток для успокоения.
Почему-то начатая сейчас тема воспринимается ничуть не легче, чем разговор о давней трагедии. Волнение то же, чувства — смешанные.
— Странное желание, — говорю я, перебивая мысли голосом.
Не хочу погружаться в себя. Лучше послушать его.
— Попробую объяснить. Когда мне исполнилось восемнадцать, я получил самостоятельную жизнь и квартиру от государства. И тут же взялся за бизнес, который успел хорошо изучить. Он обещал перспективы, и я не прогадал с выбором. Упорная работа дала мне в двадцать три всё, что у меня есть сейчас. В дополнительной прибыли я не нуждаюсь, а потому почти весь поступающий мне заработок распределяю то в малоимущие семьи, то в укрепление нужных мне связей.
— Да, я слышала про твои связи, — встреваю, вспомнив слова Дарьи Михайловны.
Интересно, почему Стас рассказывает настолько подробно, возвращаясь в прошлое? Хочет выговориться? Или сознательно тянет, прежде чем перейти к самому сложному?
— Трагедия детства не выходила из моей головы. Ты — тоже. Мои агенты разыскали тебя, и вскоре я знал о тебе почти всё, что ты позволяла узнать кому-либо.
Вот так просто и неожиданно он говорит то, что буквально выбивает пол из-под ног. Хотя вряд ли это было так уж неожиданно — что-то подобное я могла предположить.
Стас разворачивается, смотрит на меня. Но я не отвечаю ему взглядом.
— Они следили за мной? — еле слышно уточняю.
— Для получения информации в этом не было нужды, — словно не заметив моего смятения, продолжает прямо говорить он. — Но я был на вручение аттестатов в твоей школе. И на твоей первой конференции. Твоя фирма — франшиза одного из моих активов. Одна из самых внушительных по сумме моих покупок. Я не знаю, зачем я всё это делал. Не то чтобы я винил тебя в случившемся… Это была какая-то одержимость.
Он говорит безжалостно, но скорее по отношению к себе.
Не знаю, как реагировать на такую исповедь. Я даже не мог понять, что чувствую сейчас. Множество ярких и противоречивых эмоций вместе вызывают какой-то сумбур в голове.
Я просто раздумываю над его словами. Вспоминаю памятные моменты своей жизни, о которых он упомянул.
Я не видела его там. Хотя я тогда не обращала внимания ни на кого из присутствующих — так было проще справиться с волнением. Неудивительно, что не заметила его.
C этим ладно. Да и то, что Стас — фактически владелец моей фирмы хотя бы объясняет, почему он так быстро разобрался с моим проектом.
Но другие его слова… Он практически жил моей жизнью, стремился стать неотъемлемой частью. Ещё до знакомства. Одержимость? Разве можно было настолько увлечься посторонним человеком?
Безумие какое-то.
Я вдруг понимаю, что он говорил в прошедшем времени. Готов поставить точку?..
— Возможно, я хотел понять, стала ли ты достойна спасения больше, чем моя мать. А возможно, просто не мог избавиться от тебя во мне, — рассуждает Стас, не зная, как быстро забилось моё сердце, когда он снова заговорил. — Я слышал, что ты копила деньги, но не знал, на что. Мои агенты упоминали, что ты была дружна с художником, но не более того. На аукцион я пошёл в первую очередь из-за его фамилии. Странный порыв. Я ненавидел его, но теперь мне всё равно. Увидев тебя там, я понял, что тебе нужно. И не смог удержаться. Игра началась.