Не то чтобы Вэш не умел ездить верхом или стрелять из лука. Он всегда проделывал это достаточно хорошо, чтобы не быть осмеянным, никогда не оказываясь на праздничных играх в числе лучших, – но не оказываясь и среди худших, никогда не ударяя лицом в грязь. Так и получилось, что в то время, как его сверстники прозябали в средних чинах в армии или вынужденно били баклуши в семейных особняках, Вэш поднимался по карьерной лестнице в тени одного автарка за другим: как писец, потом счетовод, чиновник – пока не достиг той высокопоставленной должности, которую занимал и поныне, будучи вторым по влиятельности человеком в самой могущественной империи мира.
На деле же это, однако, означало лишь то, что он был секретарём опаснейшего в мире безумца.
Вэш закончил страницу и вздохнул. Да, за долгие дни на борту корабля он успел завершить неоконченную работу, разобрать различные политические и экономические вопросы и ответить на залежавшиеся письма, но даже навёрстывание дел привело Вэша в уныние: выходило так, будто он готовится к смерти, пересчитывая имущество и составляя завещание. Вот уже много месяцев министр чувствовал себя всё более неуютно рядом со своим повелителем, а с тех пор, как сбежала та храмовая девчонка, которую Сулепис по какой-то нелепой прихоти выбрал в качестве сто седьмой невесты, дела пошли ещё хуже. Автарк, казалось, всё более погружался в какой-то свой мир, о существовании которого другие люди, вроде первого министра, могли только догадываться, но куда не могли войти: Сулепис изрекал какие-то бессвязные фразы о странных вещах, часто религиозных, совершал раз за разом какие-то действия, подобные этому вот морскому путешествию, не давая себе труда объяснить их смысл – а даже если бы и дал, то вряд ли кто-то смог бы этот смысл постичь.
И всё же, что было поделать? Многие из предыдущих автарков Ксиса были слегка не в своем уме, по крайней мере по сравнению с обычными людьми. Начинали сказываться поколения близкородственных союзов, не говоря уж о том, что даже сильнейшие и разумнейшие мужи не всегда могли справиться с искушениями абсолютной власти. Слова одного чиновника, пережившего правление Васписа Тёмного, – о том, что быть приближённым к автарку так же опасно, как спать рядом с голодным львом, – вошли в поговорку. Но Сулепис, казалось, отличался даже от самых свирепых своих предшественников. Всё в действиях автарка говорило о грандиозности его замыслов, но уразуметь значение этих действий было решительно невозможно.
Вэш хлопнул в ладоши и встал, позволяя утреннему халату соскользнуть со старого дряхлого тела. Юные слуги поспешили к нему, чтобы одеть: на миленьких личиках было написано крайнее сосредоточение, будто бы тот, к кому они собирались прикоснуться, являл собою величайшее сокровище. В каком-то смысле так оно и было, ибо власть первого министра включала право убить слуг, если они поранят его или вызовут неудовольствие. Не то чтобы Вэш и вправду когда-нибудь убил кого-то, кто его рассердил. Это было не в его привычках. Лет десять тому назад он даже нарочно стал повсюду искать мальчиков с характером, слуг, которые бы дразнили его, а то и притворялись иногда непослушными – умных, шаловливых, обольстительных мальчиков. Но когда ему перевалило за восемьдесят, Вэш стал куда как менее терпелив. Ему надоело прежде развлекающее, а ныне изматывающее занятие – муштровать подобных слуг. Теперь он задавал каждому новому рабу всего по два-три удара плетью для острастки, и если они не выказывали молчаливого смирения, каковое министр теперь предпочитал в рабах, – просто передавал их кому-нибудь вроде Пангиссира или нынешнего регента автарка в Ксисе, Музирена Чаха – кому-нибудь, кто обожал ломать непокорных и не испытывал раскаяния, причиняя боль.
«Я видел слишком много боли», - внезапно осознал Вэш. – «Она перестала забавлять меня и даже приводить в трепет. Теперь она кажется мне тем, чего следует избегать.»
Пиниммон Вэш притворился, будто случайно столкнулся с Пангиссиром на палубе перед огромной каютой автарка. Грузный священник с помощником, похоже, только что открыли алтарь Нушаша.
– Доброе утро, мой старый друг, – приветствовал жреца Пиниммон Вэш. – Видели ли вы сегодня Сиятельнейшего? Здоров ли он?
Пангиссир кивнул, отчего его несколько подбородков спереди расплющились. В менее официальной обстановке путешествия на корабле он перестал носить свою высокую шапку, надевая её лишь на время церемоний; теперь голова его и широкое лицо, обрамлённое лишь простым чепцом-койфом, казались нелепо и бесстыдно голыми. Тем не менее одет Пангиссир был в чёрную торжественную мантию. Вместо сокола автарка или золотого колеса Нушаша, однако, на ней был вышит пылающий золотой глаз.
– Что это? – спросил Вэш. – Никогда раньше я не видел такого знака.
– Ничего особенного, – легко отмахнулся Пангиссир. – Каприз Сиятельнейшего. Сегодня он спит с маленькими царицами.
Так называли его сто одиннадцатую и сто двенадцатую жён, двух юных сестёр знатного происхождения, племянниц короля страны Михан, посланных Сулепису в качестве подношения. К ним, в отличие от беглянки из храма, он проявлял интерес обычного свойства. Обычного, во всяком случае, для автарка: под аккомпанемент их воплей пассажиры корабля ворочались в своих постелях без сна уже несколько ночей кряду.
– Замечательно, – кивнул министр. – Да пошлют ему боги здоровье и бодрость.
– Да, здоровье и бодрость, – эхом откликнулся священник. Готовый удалиться по своим делам, он снова слегка сплющил подбородки в сторону Пиниммона Вэша.
– А, позвольте ещё только один вопрос, добрый Пангиссир. Найдётся у вас для меня минутка? И нельзя ли нам уединиться в месте не столь ветреном? Мои старые кости уже продрогли – я всё ещё не привык к этим северным водам.
Старший жрец смерил его безразличным взглядом, но на лицо нацепил улыбку.
– Конечно, старый друг! Пойдёмте ко мне в каюту. Мой раб приготовит вам отличного горячего чаю.
Каюта священника была просторнее его собственной, но в ней не было окон. Тщательный расчёт положения человека при дворе десятилетиями оставался для Вэша жизненно важным, так что министр не мог сразу же не задаться вопросом, что бы это значило – и пришёл к утешительному выводу: его собственный статус нисколько не упал несмотря на то, что Пангиссир проводил с автарком много времени в последние полгода.
Зато здесь имелась дымовая труба – приятное обстоятельство, поскольку оно означало, что в каюте можно разместить небольшую печку. Прислужник начал готовить чай, а Вэш пока опустился на скамью, сознательно избегая обычной игры в вежливость, когда двое условно равных по положению пытаются вперёд усадить друг друга – он желал видеть священника Нушаша в благодушном настроении, поскольку надеялся на откровенность – или что-то к ней близкое.
– Итак, – произнёс Пангиссир, когда пиалы с чаем оказались у них в руках, – чем я могу быть вам полезен, дорогой мой старый друг Вэш?
Вэш улыбнулся в ответ, вспоминая, как много раз представлял в красках, что привозит из провинции одного из родственников – и тот втыкает нож Пангиссиру в глаз. Но жизнь при дворе такова, что в любой миг можно нежданно обзавестись как другом, так и врагом. И как раз сейчас министр обнаружил, что думает о жреце почти с нежностью: Пангиссир, может, и своекорыстная собака, но он один из «старой гвардии», а их осталось в живых немного, особенно после той резни, что сопровождала приход Сулеписа к власти.
– Речь, конечно, о Сиятельнейшем, – вслух сказал он. – Денно и нощно пекусь я о том, как бы получше услужить ему.
Жрец глубокомысленно кивнул.
– Как и все мы, да хранит Повелитель Огня его вечно. Но чем я могу вам помочь?
– Вашей мудростью, – Вэш отхлебнул чая, намеренно растягивая паузу. – И вашим доверием. Потому как я вовсе не хочу, чтобы вы думали, будто я желаю вторгнуться в пределы того, что, безусловно, является вашей и только вашей вотчиной.
– Продолжайте.
– Я подразумеваю ваши взаимоотношения с Сиятельнейшим и то, что вы наставляете его в вопросах служения божественной воле. Я не желаю вмешиваться в столь значимое водительство, и, конечно же, мне не дано постичь до конца и пути бога живого на земле, не говоря уж о бессмертных небесных богах.
Пангиссир почти развеселился:
– Похвально, похвально. И для какой же цели вам требуется моя… мудрость?
– Я буду честен с вами, старый друг. Вот как я докажу вам свою преданность и доверие. Оба мы с вами знаем, что при дворе много таких людей, которые готовы искать и использовать в своих целях любой признак слабости или недоверия к другому министру – донести на него, например, или попросту шантажировать.
– Ох уж эти молодые сановники, – серьёзно кивнул Пангиссир. – Ничего не знают о верности и усердном труде.
– Истинно так. Но вам, посвятившему годы праведному служению, я доверяю распознать разницу между сомнениями в мудрости автарка и простой – и совершенно понятной – заботой о его благополучии.
Пангиссир забавлялся происходящим.
– Вы заинтриговали меня, Вэш. Но в верноподданническом усердии ваша мысль уже простирается куда дальше, чем у любого из нас.
Вэш предупреждающе взмахнул рукой, не желая вступать в состязание в искусстве лести, которое ксисские придворные могли продолжать часами.
– Я жажду лишь процветания Ксиса и исполнения воли богов, особенно могучего Нушаша, кто есть царь над всеми небесами так же, как автарк – повелитель всей земли. И здесь мы подходим к моему вопросу, – он вновь прервался на глоток чая, и впервые почувствовал всю серьёзность задуманного – риск, которому он в действительности подвергал себя. – Куда мы плывём, добрый Пангиссир? Что собирается делать автарк? Почему мы взяли с собой так мало солдат, когда так сильно удалились от нашей могучей армии и направляемся в эту чуждую нам северную страну?
Теперь, когда сомнения были облечены в слова и сказанного было не вернуть, он качнул чашку, заставив чай всколыхнуться маленьким водоворотом, и смотрел, как листья, кружась, складываются в узоры, такие же сложные и прекрасные, как стихи, выведенные изящным почерком. На миг министру представилась совершенно другая жизнь, в которой он отвернулся от власти и богатства и вместо этого проводил дни, намечая чернильными линиями границы меж суетным миром и вечностью, переписывая слова великих поэтов и мыслителей с одной лишь целью – сделать их настолько красивыми, будоражащими душу, настолько истинными, насколько это вообще возможно.
«Но тот Вэш, от которого отреклись бы родители, сейчас бы голодал, – подумал министр, – так что ничего такого мне бы и в голову не пришло». Тут он осознал, что даже в сей решающий момент ум его занимают посторонние мысли – и удивился этому: «А я действительно старею».
– Ах да, наше путешествие на север, – первосвященник нахмурился: не в ярости или негодовании, но как человек, которому подбросили интересную задачку. – А что сказал вам Сиятельнейший?
Вэш уже открыл было рот, чтобы произнести «Ничего», но вовремя одёрнул себя. Это прозвучало бы так, будто автарк его отдалил.
– Разные вещи. Но, боюсь, я не всегда могу понять их: речи нашего господина столь возвышенны, а разумение моё так скромно. Я надеялся, что, возможно, вы могли бы разъяснить мне их смысл полнее.
Пангиссир расплылся в улыбке и кивнул.
«Ах ты, самодовольная ты жаба. Поэтому-то ты и решил стать священником, да? – подумал Вэш. – Чтобы помыкать остальными, утверждая, будто тебе одному известна воля богов».
– Прежде всего, – начал речь первосвященник, – вы должны понимать, что Сиятельнейший не только правитель, но и учёный. Он отыскал и прочёл книги древних знаний, и самые названия которых известны немногим из образованных людей. Честно признаюсь вам – по пути познания сущности и помыслов богов он прошёл дальше, чем даже я, высший жрец величайшего из них.
Вэш не усомнился в правдивости его слов: Пангиссир никогда не был дураком, но власть любил гораздо более работы учёного.
– И всё это… познание? Каким-то образом оно ведёт нас на север, в промозглую дождливую варварскую страну – но зачем?
– Затем, что Сиятельнейший замыслил план столь дерзкий, столь захватывающий, что даже я едва в силах его постигнуть, – жрец похлопал себя по обширному животу. – И во всем Ксанде, и даже во всем Эйоне, есть лишь одно место, где он может быть осуществлён: замок в жалком государствишке, зовущемся Королевство Пределов. В стране короля язычников Олина.
– Но что это за план, Пангиссир? В чём он заключается?
– Хозяин Великого шатра, наш благословенный автарк, собирается пробудить самих богов от их долгого сна, – священник осушил чашу с чаем и держал её, пока подоспевший раб не принял посудину из его рук. – И стоить это будет всего только жизни северному королю. Ничтожная цена за то, чтобы благость небес сошла на нашу погрязшую в грехах землю, не так ли, дорогой мой первый министр Вэш?
Министр Вэш не знал, что и думать. Пока он медленно поднимался по ступенькам из каюты первосвященника на верхнюю палубу, на него накатила волна усталости, тяжёлая, как само пенное море. Что мог противопоставить такому безумию один человек, тем более человек старый? Конечно, Пангиссир и его жрецы были совершенно довольны безумием автарка – он хватался за их пустые фантазии, как кот за вьющуюся перед ним верёвочку. Не это ли стало причиной беспощадного вторжения в Эйон, так сильно опустошившего казну Ксиса и оставившего стране армию, такую огромную, голодную и опасную, что её приходилось постоянно гнать в сражения, чтобы, вернувшись, она не причинила бед на родине? Но если так, зачем эта внезапная смена действий: сначала дорого им стоившее нападение на Иеросоль, затем этот странный бросок – словно по мановению руки фокусника – к дальним пределам северного континента?
Неужто автарк и жрецы действительно верят, что под замком северного короля в ожидании пробуждения дремлют боги? Или они ищут что-то менее невероятное – какой-нибудь предмет великого могущества или ценности? Но что могло бы так сильно влечь человека, подобного Сулепису? Ведь он уже итак могущественнейший в целом мире владыка. Не разорит ли он Ксис, бросив каждого взрослого мужчину в пасть войны, уничтожив, возможно, целое поколение, для того только, чтобы заполучить себе нечто, в императорских масштабах равнозначное более блестящему мечу или роскошному дому?
«И что же теперь делать мне? Примкнуть к этому безумию или попытаться остановить его? Но даже реши я пойти против автарка, что я могу, кроме как умереть несогласным? Его постоянно охраняют: даже на этом крохотном судёнышке он всегда окружён пробователями, слугами и Леопардами, и даже, волей случая, застань я его в одиночестве, он намного моложе и сильнее меня. Нет, глупо даже думать о том, чтобы первый министр мог в одиночку напасть на автарка, а первая же неудача немедленно обернётся ужаснейшими пытками перед неминуемой казнью, – Вэш вспомнил о судьбе Джеддина, прежнего командира Леопардов, и содрогнулся. – Нет, поспешность в действиях безрассудна…»
Он нашёл иностранного короля на передней палубе: тот сидел на скамье, сняв шляпу и откинув капюшон плаща, подставляя лицо прохладным, но ярким солнечным лучам. Дюжина стражников выстроилась у леера по сторонам от него, и ещё двое стояли наверху над ним, на галерее вокруг выхода на оружейную палубу.
Удивительным было то, в какой компании Вэш обнаружил северянина – всего в нескольких шагах от Олина Эддона сидел калечный скотарк Прусус. Занавеска на его паланкине была отдёрнута, чтобы солнечный свет падал и на юношу. В первые дни морского путешествия скотарк совсем разболелся, но даже сейчас, когда ему стало лучше, он всё ещё выглядел крайне измождённым: голова свешивалась на грудь, а руки и ноги судорожно подёргивались. Даже просто глядя на Прусуса, Вэш преисполнялся раздражения и страха. Выбор такого жалкого существа был первым признаком опасности, непостижимости замыслов нового автарка.
Министр повернулся к северному монарху спиной. Какое бы безумство ни задумал автарк, оно – было ясно – означало смерть Олина, так что все разговоры следовало вести, держа в уме данное обстоятельство. Беседовать с ним было всё равно, что гладить животное перед жертвоприношением – так поступали только для того, чтобы успокоить жертву, поскольку привязываться к ней по-настоящему не было никакого смысла.