– Что это ты тут разыгрываешь? – похититель, Безымянный, сильно встряхнул её и огляделся – вдруг кто-то заметил? – но даже если бы и нашёлся среди людей кто-нибудь неравнодушный, все они сейчас были слишком далеко, чтобы их услышать.
«Наверное, со стороны мы выглядим как отец и два капризных ребёнка, – подумала девушка. – Которые плохо себя ведут.»
Внезапно у неё внутри всё словно оборвалось – нет, не от нового приступа боли, но от понимания: на том пути, которым они идут сейчас, для них нет надежды. Она почувствовала это всем существом: как петля затягивается, как все их шансы выжить развеиваются без следа, и только смерть стоит в конце дороги – и нечто большее, чем смерть, нечто гораздо, гораздо худшее. Оно ждёт, поняла девушка, хотя и не разгадала, что оно такое. Но оно голодно – лишь это она знала наверняка, – и поджидает её во тьме на том конце пути.
Киннитан выровнялась и подождала, пока мужчина отпустит её, чтобы схватить Голубя, а затем развернулась и помчалась вперёд со всех своих заплетающихся ног, прямо к краю причала, даже не помедлив, когда похититель заорал ей вслед. Настил был мокрый и она едва не поскользнулась и не свалилась в воду, но сумела остановиться, вцепившись в торчащую сваю. Удержалась за неё, покачнувшись, и когда мужчина зашагал к ней, волоча за собой мальчика, предупреждающе вскинула руку.
– Нет! – собрав все силы, как только могла громко крикнула она – и слово вырвалось из разъеденного морем горла хриплым карканьем. – Нет! Сделаешь ещё шаг, прежде не выслушав меня, – я брошусь вниз. Я поплыву в глубину и отопью от океана столько, что умру прежде, чем ты сможешь меня достать.
Её мучитель остановился; ярость, смотревшая на девушку с невыразительного, тусклого лица, уступила место какому-то другому чувству – в нём проявились холодность и расчётливость.
– Я знаю, что мне не уйти от тебя, – продолжила Киннитан. – Отпусти мальчика и я сделаю всё, что ты скажешь. Попытаешься подойти вместе с ним – и я убью себя, можешь тогда везти автарку моё бездыханное тело.
– Я не торгуюсь, – заявил Человек-без-имени.
– Голубь, убегай! – заорала девушка. – Давай, беги! Он не погонится за тобой! Убегай подальше и спрячься!
Но мальчик даже не шевельнулся; он стоял, вперив в неё взгляд, – что-то переменилось в его личике, полном ужаса и потрясения от только что пережитого несчастья, и это новое выражение разрывало ей душу сильнее прежнего.
Мужчина всё ещё удерживал его запястье. Голубь покачал головой.
– Давай же, – повторила Киннитан. – Иначе он только продолжит мучить тебя, чтобы заставить меня выполнять его приказы. Беги!
Человек-без-имени перевёл взгляд с неё на мальчика. Затем наклонился и подобрал грубую верёвку, спутанными петлями лежащую на причале, будто обессилевшая змея.
– Обвяжи один конец вокруг своей талии, и тогда я отпущу мальчишку, – он перебросил девушке бухту.
– Голубь, отойди назад, – предупредила она, наклоняясь, чтобы поднять бечеву, но ребёнок только молча взирал на неё с выражением мучительной беспомощности на лице. – Отойди! – Киннитан повернулась к мужчине. – Когда он окажется на краю причала у тех ступеней, я обвяжусь верёвкой. Клянусь, как послушница Улья Нушаша.
Мужчина хрипло рассмеялся, непритворно развеселившись. Что-то в нём изменилось, она впервые разглядела это сейчас – что-то с ним происходило странное, как будто он потерял кусочек своей каменной брони. И всё-таки оставался пугающим до дрожи.
Человек кивнул.
– Ну, проваливай тогда, – бросил он через плечо Голубю. – Беги, малец. Если я увижу, что верёвка завязана, а ты всё ещё на причале, отрежу тебе остальные пальцы.
Голубь снова яростно помотал головой, но Киннитан это показалось скорее жестом отчаяния, нежели отрицания.
– Уходи! – крикнула она. Несколько человек на другом конце причала обернулись, наконец отвлёкшись от пожара в порту. – Я не смогу жить, видя, как ты страдаешь, Голубь! Пожалуйста – это лучшее, что ты можешь для меня сделать. Беги!
Ещё несколько ударов сердца мальчик колебался, затем из его глаз брызнули слёзы, он развернулся и пустился бежать по широкому пирсу, стуча босыми пятками по доскам. Киннитан подумала было всё-таки броситься вновь в холодную зелёную воду, но то ли ужас прошлого раза, когда она почти утонула, то ли ощущение, что она как-то сумела изменить лежащий перед ней путь – пусть лишь самую малость, – удержали её; она обвязала бечёвку вокруг талии и позволила Человеку-без-имени подтянуть себя ближе. Голубя – заметила она с облегчением – уже нигде не было видно.
«Единственная душа, любившая меня, которая ещё оставалась в этом мире, – с грустью подумала она, – покинула меня». И Киннитан покорно дала похитителю повести себя, как жертвенное животное на убой, подальше от кутерьмы искр над гаванью, в тёмные улочки, зажатые между узкими домишками, теснящимися у причалов порта Агамид.
Глава 19
Сны о молнии и чернозёме
Один глубинный эттин, умерщвлённый раскалённым маслом и вытянутый из своей норы в Северном пределе, ростом вдвое превосходил взрослого мужчину. Позже король Лендер увёз кости с собою в Сиан в качестве трофея. Утверждают, что ладонь монстра была размером с Лендеров большой щит.
Она отчаянно выгребала тёмную землю, но каждый раз, как на дне ямы уже мелькало бледное спящее лицо её брата-близнеца, он проваливался глубже в почву, недосягаемый.
Раз или два ей даже удавалось коснуться его одежды, прежде чем брат вновь утопал в чернозёме, но как усердно ни трудилась она, как споро ни отбрасывала грязь, добраться до него не могла. Баррик был жив, но её не замечал и метался, как человек, попавший в паутину ночного кошмара. Она звала и звала его, но брат не мог или не хотел отвечать.
Наконец на что-то наткнувшись, она сжала руку – под пальцами оказалась сырая ткань Барриковой сорочки, – но когда девушка собралась с духом и резко дёрнула, из-под земли, прорвав почву, как шляпка гриба, показалось мертвенно-бледное лицо не её брата, а Ферраса Вансена. От испуга и неожиданности она отпустила добычу, но стоило солдату уйти обратно под землю, твердь под ней самой тоже разверзлась, и она провалилась в удушливую зернистую тьму.
Теперь она была в какой-то норе: над головой червяками торчали из каменистой почвы белёсые корни. Серебром вспыхнуло впереди – только на миг, но она тотчас узнала то, что преследовала раньше… в другом…
Когда? Она не могла вспомнить. Но знала, что это в самом деле происходило, и знала, что эта серебряная штука опять ускользнула. И была полна решимости не дать этому случиться ещё раз. Однако, хоть она и поползла вдогонку со всей возможной поспешностью, девушка была создана для бега на своих двоих, а вовсе не четырёх, – в отличие от того, за чем гналась: оно всегда оставалось за поворотом, лишь мелькал впереди быстрыми взмахами светлый пушистый хвост.
Потом она ударилась обо что-то коленом, покачнулась и врезалась в стену. Земляной лаз обрушился на неё, и Бриони Эддон проснулась.
Ещё не разлепив веки, девушка тряхнула головой и с изумлением обнаружила на ней пышную причёску – с чего это она так убрана ко сну? Бриони открыла глаза – она находилась в своей гостиной. Фрейлины вышивали, тихо переговариваясь между собой. Принцесса уснула сидя, средь бела дня, – и наверняка пускала слюни, как древняя карга.
Ивгения наблюдала за ней с лёгкой улыбкой, и Бриони поспешно вытерла подбородок.
– Как неприлично с моей стороны, как грубо! – воскликнула она, выпрямляясь. – Должно быть, меня сморило. Почему ты так смотришь на меня, Ивви? Я во сне не сказала ничего ужасного?
– О, нет, ваше высочество, – улыбка стала шире. – Бедняжка. Слишком часто засиживаешься допоздна.
– Ты шутишь надо мной. Только один раз я и засиделась – вчера, в последнюю ночь Великих Зосимий. Ты же сама и твердишь мне постоянно, что я должна быть на виду и вращаться в обществе.
– И ты вращалась. И даже кружилась в танце! Никто больше не посмеет обвинить тебя в надменности, дорогая.
– В танце? – Бриони слегка поморщилась. Ничего подобного она делать не собиралась, но пирушки начались под конец долгого, изматывающего дня, и, пожалуй, последний – а может, и не только последний, – выпитый ею кубок вина был уже лишним. – В твоих устах это звучит жутко. Я выставила себя дурой?
Ивви снова улыбнулась.
– Ты привлекла к себе немало внимания, да, но такого, какому, полагаю, другие дамы могли только позавидовать.
– Стой. Ты издеваешься!
– Посмотрим. У твоего секретаря есть несколько вещиц, на которые тебе стоило бы взглянуть.
– Что? – сегодня принцесса казалась себе ужасно бестолковой. Последние ночи, лишённые крепкого сна и полные странных сновидений – о лесах, копании в земле, тёмных норах с корнями – действительно подкосили её. Но это служило слабым оправданием такой несообразительности.
Фейвал Улиан стоял в проёме двери, скрестив на груди руки. Он чрезвычайно быстро вошёл во вкус светской жизни: ни один другой клерик или секретарь в Бродхолле не одевался богаче и ярче.
– Мы уже пробудились от нашего сна красоты [7]? – спросил он. – Потому как несколько писем ожидают вашего ответа – как и несколько посылочек, – юноша закатил глаза. – Одна из них адресована «милой танцующей принцессе» – и я подозреваю, что это вы.
– О боги. Дай-ка мне взглянуть, – она забрала у Фейвала обтянутую тканью коробочку. – Что это?
Ивгения хихикнула:
– Вот глупышка! Открой же и посмотри сама!
– Это подарок? Тут сказано, что он от лорда Никомакоса, – повозившись, Бриони открыла коробку и извлекла из неё маленький бархатный мешочек.
– Сын графа – ну, тот блондин, с которым ты так долго танцевала прошлым вечером, – Ивгения прыснула. – Твоё высочество, вроде, выпила не так много, чтобы совсем его позабыть?
– Я и не забыла. Он напомнил мне Кендрика, моего… моего брата. Только он не переставая болтал о своей соколиной охоте. Соколы, соколы, соколы… С чего это вдруг он послал мне… – она вынула из мешочка его содержимое. – Зория сохрани, с чего это вдруг он послал мне золотой браслет?
Вещица была прелестная, хоть и слегка вычурная, того причудливого и пышного стиля, который принцесса редко выбирала по своей воле – стебли вьющейся белой розы, чьи цветки были набраны из полупрозрачных самоцветов.
– О милостивая богиня, тут что, бриллианты? Чего же он хочет от меня?
Бриони пришла в ужас – нет, больше она пить в обществе не станет.
Вместо того, чтобы, как ей и следовало, выискивать среди дворян тех, кто мог бы проявить сочувствие к бедам её семьи и помочь ей убедить короля Энандера, она выставила себя жалкой провинциалкой – на всеобщее посмешище.
– Ты что, в самом деле настолько глупа, а, твоё высочество? – простонала Ивви.
– Да нет же, разумеется, я понимаю, чего он хочет и, наверное, я даже польщена, но… – Бриони с досадой уставилась на браслет. – Я должна отослать его обратно.
Ей показалось, что она отчётливо слышит, как Фейвал презрительно поджимает губы.
– Эти подарки что, все от графа?
– От него и других, – откликнулась подруга.
– Тогда я должна вернуть их все.
– Что, правда? Совсем все? – Ивгения протянула ей что-то большое, завёрнутое в ткань. – И даже этот, от самого принца Энеаса?
Бриони взяла подарок и развернула.
– Здесь книга – «Житие Иолы, королевы Сиана, Толоса и Перикала». Ну конечно – мы с принцем говорили о ней на днях.
– Как романтично, – съязвил Фейвал.
– Так ты её оставишь?
– Это очень обдуманный подарок, Ивви – он знает, что мне это будет интересно. Иола в юности несколько лет скрывалась, когда то, что она должна была унаследовать, оказалось захвачено во время войны Трёх интересов.
– Что означает – ты хочешь оставить её себе, принцесса. А что же браслет? Всё ещё собираешься его вернуть?
– Конечно. Я едва знаю отправителя.
– Итак, ты оставляешь книгу и возвращаешь драгоценный браслет? А потом ещё спрашиваешь, почему одна половина двора считает, что ты положила глаз на принца, а другая – что ты сошла с ума?
В груди у Бриони неприятно кольнуло: в словах Ивви была доля правды – ведь Бриони действительно питала к принцу некоторые чувства, и с его стороны было очень умно преподнести ей нечто подобное, а не просто красивую побрякушку. Энеас понимал, что она непохожа на остальных девушек.
И в таком свете её планы в отношении принца представали ещё более отвратительными.
– А что с остальными? Тут ещё с полдюжины писем и подарков, – Ивгения выудила из кучи резную деревянную шкатулку. – Вот эта хорошенькая!
– Мне ни один из них не нужен, – Бриони покачала головой. – Открой ты.
– Правда? Тогда можно я возьму себе то, что внутри?
– Ивви! Ты просто злодейка! Ну хорошо, мне тоже любопытно узнать – и что там?
– Там… пусто, – произнесла девушка, но голос её звучал странно. – Ой. Я укололась. О защёлку.
Ивгения подняла палец и показала Бриони капельку крови, похожую на сердоликовую бусину. Потом покачнулась и тяжело рухнула на пол.
Строгость линий Большого регулярного парка Бродхолла раздражала Бриони и в лучшие дни, но сегодня он казался ей особенно унылым и гнетущим.
Не из-за размеров – хоть он и занимал много акров – но из-за укрощённой, выстроенной по линеечке здешней природы. Ни одна изгородь или декоративный куст не поднимались выше человеческой головы, а многие были и ниже; между ними тянулись только рассаженные в строгом геометрическом порядке низкие самшитовые изгороди, перемежаемые аккуратными концентрическими клумбами. Можно было, стоя в любом месте сада, видеть его почти весь как на ладони, включая тех, кто прогуливался по его дорожкам одновременно с тобой. Возможно, тессианцам это и нравилось, но Бриони предпочитала чуточку большее уединение, особенно сейчас, когда ей казалось, что всюду, куда бы она ни пошла, её преследуют полные злобы и ненависти взгляды. Дома, в Южном Пределе, замковый сад был гораздо меньше, а несколько пологих холмов и куп высоких деревьев удобно разделяли его на множество небольших уединённых участков – мир в миниатюре, как однажды назвал его отец. (Он мрачно сетовал на то, в какое запустение пришёл кое-где сад, которому дали разростись, но сравнение вышло очень точное, что ни говори).
– Извините, что заставил вас ждать, принцесса, – когда Энеас вынырнул из задней двери скриптория, Бриони мельком увидела целую армию священников, в своих чёрных одеяниях походивших на жуков; служители Тригона сидели бок о бок за длинными столами и трудолюбиво скрипели перьями. – И более всего прощу прощения, что заставил вас ожидать в столь печальное для вас время. У меня нет слов, чтобы выразить всё моё огорчение и стыд за то, что такое могло произойти при дворе моего отца – и дважды! Пожалуйста, скажите, как чувствует себя леди и’Дорсос?
– Она будет жить, слава богам, как объявил мне врачеватель… но ей потребуется много времени, чтобы поправиться, – Бриони усилием воли сдержала слёзы – наверное, уже в сотый раз за последние несколько часов. Принцесса так устала, что чувствовала себя хрупкой, как стекло. – Она была на волосок от смерти. Я просидела подле неё всю ночь, пока она металась в жару, то теряя сознание, то приходя в себя. И многажды успела подумать, что потеряю подругу, но, кажется, заострённая часть защёлки уколола её только слегка, – а может, яд оказался слабее, чем ожидалось.
Принцесса уже даже не могла предположить, кто пытался убить её на этот раз. Дженкин Кроуэлл был, без сомнения, напуган достаточно, чтобы больше не осмелиться предпринять подобное, но если посланник Толли не замешан в покушении, то кто тогда за этим стоит?
– В таком случае, мы должны возблагодарить Трёх Братьев за ниспосланную нам удачу, – Энеас предложил Бриони руку, чтобы та могла на неё опереться. – Не пройдётесь ли вы со мной? Меня невозможно утомил скрип перьев. Нужно было послать письма в каждый гарнизон – отсюда до Иеросоля – о нападении автарка. Демонски много работы, – молодой человек слегка покраснел. – Не то чтобы я написал все копии своей рукой, нет, слава богам! – теперь он говорил быстро, без пауз, будто опасаясь, что между ними возникнет неловкое молчание. – Мне следует завести одну из тех пишущих машин, которыми пользуются памфлетисты и поэты – или печатных машин, как они, я полагаю, должны бы называться, поскольку работают они, печатая буквы и слова, как королевская печать ставит оттиск на воске. Это бы серьёзно ускорило рассылку приказов нашим полевым командирам… – принц виновато тряхнул головой. – Послушать только, я всё болтаю и болтаю, когда вы только что пережили покушение на вашу жизнь!