– Не трогайте повязок, – предупредила она. – Я скажу, когда можно будет их снять.
Потом Сланец услышал, как открылась дверь, и заботливые огрубелые руки Эны направили его с Кремнем внутрь строения. Ноздри и лёгкие фандерлинга немедленно наполнились едким, просоленным дымом.
– Теперь можете развязать глаза, – сказала девушка.
Это было первое, что Сланец сделал, как только прокашлялся.
Место, где они теперь находились, похоже было на наземный сарай. В центре в каменной яме ревел огонь, языки пламени вздымались на высоту в два фандерлингских роста, роняя на всё вокруг неяркий красно-оранжевый отсвет. По обе стороны от очага на всю длину высокого прямоугольного помещения протянулись жерди, через каждые несколько шагов поддерживаемые довольно толстыми деревянными грубо обтёсанными столбами. На жердях были развешены сотни выпотрошенных рыбьих тушек.
– Клянусь Старейшими, это и вправду сушильня, – пробормотал Сланец и снова раскашлялся.
Глаза уже тоже немилосердно щипало.
– О, кто это здесь, кто здесь? – голос, хотя и негромкий, прозвучал словно бы над самым ухом.
Сланец вздрогнул и резко обернулся, но не увидел никого, кроме Эны и молчавшего Кремня – осталось только поверить, будто это распластанные рыбьи тушки вдруг заговорили.
– Божечки, божечки, мы, кажется, напугали Папашу Шпрота, – невидимый голос скрипуче рассмеялся. – Идите сюда, лапочки. Вам нечего бояться в сушильне – если вы, конечно, не рыбки. Не правда ли, Мэв?
Сланец колебался, но Кремень сразу направился к огню. Пока мальчик обходил яму, фандерлинг разглядел две маленькие фигурки, сидящие на скамье у очага. Одна из них – старая скиммерша – поднялась навстречу Кремню. Женщина была крошечной, едва ли выше самого Сланца, и хотя весь рыболовный народ имел в лицах что-то лягушачье, эта его древняя представительница походила на одну из тех жаб или илистых прыгунов, которых фандерлинги иногда обнаруживали замурованными в фундаментах сносимых ими зданий – сморщенных, безжизненных на вид существ, которые, тем не менее, ожили бы, стоило только опустить их в воду – пусть они и спали в глине веками.
– Добрый вечерок, – поприветствовала их старушка, – я Гульда, а это – моя милая сестрица, Мэв. – Гульда указала на другую фигуру, ещё меньше ростом, чем она сама, укутанную в грубый плащ с низко надвинутым капюшоном, как будто даже сидя у огня, Мэв невыносимо мёрзла.
– Нынче она говорит не так много, как когда-то, но все её слова мудры – не так ли, радость моя?
– Мудры, – проскрипела вторая женщина, даже не подняв взгляд.
– И тебе привет, дщерь Турли, – обратилась первая старука к Эне. – Ты можешь подождать снаружи со своим морским пони. Великие не имеют ничего сказать тебе сегодня, хотя, без сомнения, в другой раз они найдут слова и для тебя.
– В другой раз, – эхом проскрежетала Мэв, и по её голосу можно было предположить, что она пробыла в дымной сушильне очень, очень долго.
Эна явно была разочарована, но спорить не стала. Сделав книксен в знак прощания с сёстрами, она пошла к двери.
– Вы хранители Чешуи, – предположил Кремень, когда девушка удалилась.
– А чего бы нам ими не быть? – сухое лупоглазое лицо Гульды выглядело почти весёлым, хотя в интонациях промелькнула толика раздражения. – Мы переняли знания от своей матери, а та – от своей, – и так было с тех самых пор, как первый киль врезался в здешнюю почву; кто ещё хранил бы её, натирал до блеска и познавал её тайны?
– И бог говорит с вами через Чешую, – уточнил Кремень, уверенно, будто говорил нечто совершенно разумное.
И похоже, для Гульды так оно и было, потому что она сухо кивнула в ответ.
– Когда он находит нужным.
– Когда он находит, – согласилась Мэв, мягко, осторожно кивая, как будто любое слишком резкое движение – даже кашель, в приступе которого, кстати, опять зашёлся сам Сланец, – могло нарушить шаткое равновесие.
Да по сколько же им лет?
– В последнее время бог много говорил с вами, – сказал Кремень.
Впервые за весь разговор Гульда заколебалась:
– Да… И нет…
– Нет, – пробормотала Мэв. – Да.
– Он говорит с нами, – Гульда покачала головой. – Но иногда создаётся впечатление, что сны изменили его. Раньше он никогда так не гневался. Как будто что-то проникло в его сон и причинило ему боль.
– Сон и боль, – повторила Мэв.
– Возможно, он вспоминает, как покинул этот мир, – сказал Кремень, и с каждым произнесённым словом он всё больше отдалялся от Сланца, которому казалось, что незыблемая прежде твердь уходит из-под ног. – Возможно, он наконец начал вспоминать.
– О да, возможно, – согласилась Гульда, – но всё ещё кажется мне, что он изменился.
– И что же Владыка зелёных глубин говорит вам?
Прежде чем ответить, Гульда долго, пристально рассматривала мальчика.
– Что день возвращения богов близок. Что наш господин велит нам сделать всё возможное, чтобы помочь ему вернуться к нам.
Кремень кивнул.
– Чтобы вы помогли Эгье-Вару вернуться. Но вы утверждаете, что он теперь кажется другим, когда говорит с вами.
Гульда тоже кивнула.
– Будто бы ближе. И он никогда не бывал так зол, даже во времена любой из наших предшественниц. Горяч, не холоден. Нетерпелив и горяч, и жаден, как умирающий от жажды.
– Жажда, – подтвердила Мэв и принялась медленно и с усилием вставать.
Поднимаясь, она покачнулась – крошечный ветхий узелок, старое сухое птичье гнездо из склеенных глиной палочек. Гульда хотела поддержать её, но Мэв отпихнула сестру тоненькой дрожащей рукой. Когда она повернулась к гостям, Сланец увидел её глаза – два круглых жемчужно-белых бельма – и понял, что женщина почти наверняка слепа.
– Сны… изменились, – проскрежетала она, обвиняюще тыча пальцем в Сланца, будто он украл у неё что-то. – Жарко! Жаркие сны! Хладное время! Гнев!
Фандерлинг отшатнулся, но Кремень шагнул вперёд и обхватил её сухую ладошку своей.
Маленькую старушку колотила словно горячечная дрожь.
Сестра поспешила успокоить её:
– Ну-ну, радость моя, моя сахарная, всё хорошо, – приговаривала она, целуя реденькие белые волосы. – Не бойся. Гульда с тобой. Я здесь.
– Бойся, – хрипло шептала вслед за ней Мэв. – Здесь.
– Что здесь, дорогая? Что здесь?
Крошечная скиммерша пробормотала ответ так тихо, что Сланец едва расслышал:
– Гнев…
Эна, дочь Длиннопалого, привезла их обратно к пятому фонарю у тропы в устье реки и там позволила снять с глаз повязки. Сланец был страшно рад тому, что опять может видеть, а пуще того – что они убрались из насквозь просоленной и прокопчённой сушильни.
– Ну, малыш, нашёл ты то, что искал? – спросила девушка Кремня.
– Не знаю, – ответил он. – Я ощупываю незнакомые вещи в темноте, пытаясь понять, как они выглядят.
– А ты странный, а, мальчик? – девушка-скиммер повернулась к Сланцу. – Теперь я вспомнила тебя, ты – Сланец Голубой Кварц.
Сланец, который уж решил, что странности этой ночи исчерпаны, уставился на неё.
– Откуда ты знаешь?
– Неважно. Лучше о том помалкивать. Но ты друг улосийца, Чавена, не так ли?
Даже если она в некотором смысле им помогла, – а поскольку Сланец понятия не имел, что делает Кремень, то не мог утверждать этого со всей уверенностью, – он не был так глуп, чтобы выбалтывать первому встречному всё о беглом лекаре.
– Я бывал у него. Это всякому известно. И что?
– У меня есть для него сообщение. Мы помогли ему, и он обещал заплатить. Наши люди отдали ему много дней своего труда, и не расплатившись с нами, как было уговорено, он выставил моего отца дураком перед всеми. Если увидишь его, передай – скиммеры хотят получить то, что заработали.
Пробираясь по дому Чавена к потайной двери и ходу в Город фандерлингов, Сланец и Кремень услышали шум: шаги и что-то похожее на отдалённые неясные голоса. Суеверный страх Сланца перед сверхъестественным быстро сменился ужасом, имевшим причину более материальную и вескую, когда он расслышал их получше и понял, что это несколько стражников Хендона Толли обшаривают дом, причём ищут именно их.
«Должно быть, они следили за этим местом, – сообразил он, борясь с паникой. – Но мы держались тени – может даже, они не уверены, что мы вошли. Старейшие Земли, пусть так и окажется!»
Сланец знал этот дом лучше любого стражника – по крайней мере, нижние этажи, – и вместе с мальчиком им удалось проскользнуть в дверь до того, как ищейки Толли напали на их след. Захлопнув за собой створку, Сланец заклинил её каменными отщепами и понадеялся, что даже если солдаты найдут дверцу за шпалерой, то решат, что она заколочена давным давно. Но случившееся означало, что обсерватория Чавена находится под наблюдением и отныне небезопасна.
«У нас остается все меньше путей, по которым мы можем уйти из Города фандерлингов, – размышлял он, шагая за мальчиком обратно к храму. – Или даже просто выйти увидеть небо. Скоро мы окажемся как те кролики, которые бежали да попались в охотничьи силки. Худшие опасения Штормкамня начинают сбываться».
Глава 22
Лоскутный человек
«Бессонные – ещё одно племя кваров, которое иные относят к Холодным Фаэри. О них доподлинно известно только, что во дни Теомахии или сразу после того они оставили прочих кваров и ушли, чтобы основать и сделать своим домом город, названный ими Городом Сна».
Множество ручьёв, которые Баррик встречал или даже переходил, спускаясь с возвышенностей вокруг Проклятого Холма, начали стекаться вместе – быстрые змейки тусклого серебра сбегали по серо-зелёным вересковым пустошам в вечном полумраке, вливаясь одна в другую, и ещё, и ещё, пока не сплелись в единый бурливый поток, слишком широкий, чтобы перебраться, чей неумолчный рокот заполнял уши принца.
– Должно быть, это река Блёклая, – Баррик остановился передохнуть на высоком каменистом участке берега; вода, пенясь, бежала у него под ногами. Влажный туман обволок юношу, но в этот раз Баррика не заботило, что его одежда отсыреет. – Она такой и будет до самого Сна?
– Не дотуда, – Скарн подлетал то слева, то справа, не желая опускаться на мокрые камни. – У подножья холмов она чуток смирнеет, как-то так, и ширится много поболе, ты увидишь. Но она течёт всю дорогу до того плохого места, да. Ну как, ты переменил желание теперь, а? – с надеждой добавил ворон.
Баррик покачал головой.
– Нет, птица. Я должен идти туда.
Всё это предприятие было, конечно, глупо и практически обречено на провал, но некое загадочное, незнакомое волнение в крови принца вело его вперёд. Он ощущал необъяснимую уверенность, что все его затруднения разрешатся, когда это будет необходимо.
«Может, именно это и означает „чувствовать себя хорошо“, – размышлял Баррик, – не беспокоиться ни о ком, кроме себя – да и о себе самом не так уж сильно?» В какой-то мере этому ощущению способствовало ставшее здоровым тело: увечную руку принц уже много лет воспринимал как нечто от себя отдельное, но боль, исходившая от неё, напротив, всегда была частью его существа – и теперь она перестала его беспокоить. Более того, он ощущал раньше почти неподвижную конечность как равную второй по силе, хотя, проведя несколько несложных испытаний, признал, что это всё-таки не так. Мышцы иссохли от долгого бездействия, и он не мог сжать ею палку так же крепко, как здоровой рукой; и всё же перемена была очевидна.
– Я изменился, – сообщил он сумрачному небу. – Я спасён.
– Прошу прощения? – Скарн, осматривавший путь впереди, повернул назад и слетел к Баррику на плечо. От ворона несло хуже чем когда-либо, если такое вообще было возможно.
– Ничего. Что это ты там сожрал?
– Рыбку. Нашёл на камнях там внизу. Выпрыгнула, ага, а обратно в воду не попала. Мякла на воздухе столько дней. Очень мне такое по клюву.
– Уйди от меня, ты воняешь.
– Сами-то тож не фиалками пахнете, – обиженно прокаркал ворон, вспархивая с плеча.
Вересковые пустоши покрывали зелёные, но запущенные луга; земли, по всем признакам когда-то обитаемые – хотя кто здесь жил, Баррик не взялся бы угадать – ныне были заброшены: тут и там среди покинутых полей торчали заросшие травой и куманикой руины всякой величины – от каменных построек с односкатными крышами, врезанных прямо в холм, иные из которых, казалось, достаточно велики, чтобы вместить сказочного Брамбинага и всё его семейство, до изящных крохотных деревушек, самые высокие домики в которых, собранные из коры, травы и речных голышей, были едва Баррику по пояс. Если бы к этому времени он не повстречал уже шило-фей, то решил бы, что эти строения всё равно, что кукольный дом сестры – сделаны лишь для детских игр. Но почему бы маленький народец оставил налаженный быт ради дикарской жизни в опасном Лесу Шелков, да ещё буквально в двух шагах отсюда? Что погнало их прочь из этих зелёных долин вместе со всеми другими, кто жил здесь, зачем они ушли, оставив после себя лишь тихие, печальные развалины?
* * *
– Так как далеко? – снова спросил юноша Скарна.
Они тащились по лугам уже третий день, и его новообретённая уверенность начала таять в безжалостном однообразии путешествия вдоль реки по вересковым пустошам и необитаемым равнинам. Из-за практически неутихающего ветра Баррик, даже шагая по самой плоской долине, словно бы взбирался из последних сил на крутую горку, к тому же истрепавшаяся одежда его почти никак не согревала.
– До города Ночных? До дурного места? – Скарн покачал лоснящейся головкой в усталом неодобрении. – Страшно далёко ещё. Шагать дни и дни.
Баррик нахмурился. Что там сказал слепой король в видении, которое Спящие показали ему? «Приди скорее, дитя. Мы несёмся во тьму». Времени оставалось всё меньше и меньше, это было ясно… но что это за тьма, которой боялся король фаэри?
Однако не всё в приречных лугах было таким уж безрадостным. В отличие от непролазной лесной чащобы эти земли оставляли для принца открытым небо Страны Тени, и впервые за долгое время у Баррика появилась возможность смотреть на него хоть весь день. Оно оставалось сумрачным, как и всегда, но не вечно одинаково серым, как он думал раньше: облака плыли, повинуясь порывам ветра, а само небо меняло оттенки от жемчужно-бледного, словно туман, до свинцового, как грозовая туча. Стаи птиц пролетали над головой, слишком высоко, чтобы разглядеть как следует, каких именно, но, несомненно, вполне обычных, как те, которых он помнил – с более благодатных земель. Да и река, пусть течение её было и не таким стремительным, как на высотах, всё же бежала довольно живо, так что Баррик – можно сказать, впервые с тех пор, как он пересёк Границу Тени – наконец-то ощущал, что действительно шаг за шагом продвигается вперёд.
Иногда Баррику даже казалось, что он вернулся в страну, где светит солнце. Несмотря на то, что здесь не было ни кромешной тьмы, ни яркого света, на берегах Блёклой кипела жизнь. В низинах река заливала луга, образуя болота, поросшие качающимися стеблями рогоза, похожими на тоненькие косточки; в других местах плакучие ивы полоскали ветви в речной воде, точно женщины, моющие волосы. Надутые чёрные лягушки, громко вопрошавшие что-то пронзительным кваканьем, замолкали при его приближении – и возобновляли перекличку, когда принц проходил мимо. Временами, невидимое, шуршало в тростниках и что-то покрупнее лягушек, а однажды юноша увидел и огромного самца оленя, сторожко поднявшего голову на берегу, к которому зверь спустился на водопой; весь чёрный, но с великолепной короной серебристых рогов, он стоял так неподвижно и так спокойно взирал на Баррика, что принц едва ли поверил бы, будто перед ним простое животное – и был настолько величествен, что юноша, несмотря на почти постоянно одолевавший его голод, спохватился, что оленя можно было бы попробовать убить, лишь когда зверь давно уже скрылся в лесу.
Живность кишела и в самой реке: в заводях сновали стайки посверкивающих рыбок, на стремнине встречались и какие-то твари покрупнее, плохо различимые в толще воды – Баррик видел только их шипастые спины, взрезающие поверхность реки, или длинные тени, скользящие под ней.