— С чужаком? Да я ее муж. Так что придется тебе смириться, братик.
И только Силана могла все закончить.
— Хватит. Силана, ставь подпись, и выметайтесь оба из моего кабинета.
Но ведь не только Калеб отвернулся от нее. Она тоже.
Она думала только о том, как виновата, о том, как ненавидит себя. После их встречи, ни разу не пыталась объясниться, ни разу не пыталась стать ближе. Думала о войне, о том, что сломана и испорчена.
И никогда — о том, каково ему остаться одному, без матери и сестры. Каково ему… горевать.
— Рейз, — сказала она, и в комнате стало неожиданно тихо. Будто все замерло. — Я хочу, чтобы вы сейчас ушли. Пожалуйста.
Он посмотрел на нее, как на умалишенную:
— Уйти и оставить тебя с ним?
— Ты же так рвалась его увидеть. А теперь прогоняешь? — Калеб усмехнулся, а потом усмешка пропала будто не было, и смотрел он зло. Холодно, — Что еще тебе нужно? Я предложил тебе и гладиатора, и деньги. Все, что я прошу, чтобы ты убралась из маминого дома. Тебе некуда пойти? Купишь себе новый дом.
— Ей не нужен новый дом, ей нужно.! — вмешался Рейз, но Силана крепко сжала его руку поверх синяков, и он замолчал.
— Вы сможете сами дойти до комнаты? — спросила она. Не потому что волновалась, потому что хотела в тот момент, чтобы он ушел.
Рейз недовольно поджал губы, посмотрел на нее так, будто собирался еще спорить, и все же сказал:
— Справлюсь.
Он поднялся, уцепился за спинку кресла, чтобы не упасть и медленно пошел к двери.
Силане хотелось пойти с ним, помочь, но она осталась на месте.
Калеб встал тоже, дошел до высокого резного комода и достал из него бутылку, потянулся за стаканом, молча почти до краев.
— Не нужно, — попросила Силана.
Калеб обернулся, растянул губы в кривой улыбке:
— Я уже понял, что сейчас ты будешь говорить. И я не хочу слушать это трезвым.
Он пил, будто воду, почти не морщился. Так можно пить лекарство — быстро и стараясь не чувствовать вкуса. Не чувствовать ничего.
Силана дождалась, пока Калеб вернулся за стол.
Она взяла перо, подержала в руках, а потом сделала глубокий выдох и поставила подпись на договоре.
Аккуратно вывела каждую букву. А потом сказала:
— Я не возьму у тебя эти деньги. Вместо этого я хочу, чтобы ты позволил мне остаться с Рейзом до суда.
Калеб рассмеялся, громко и уродливо:
— И это все? После всего, что…
— Это не все. Еще я хочу, чтобы ты меня выслушал.
***
Он ничего не ответил, и злился. Силана видела по его судорожно сжатым пальцам, по глазам. По напряженным, будто каменным плечам.
И сказал он только:
— Немалая сумма за один разговор.
— Я знаю, — тихо признала она. — Но он того стоит.
Он расцепил пальцы, медленно отставил стакан в сторону и долго выдохнул. И когда заговорил, Силана услышала в его голосе сожаление:
— Никакие твои оправдания ничего не изменят.
— Я… не для этого хочу объясниться, — она сделала глубокий вдох, потянулась за пламенем внутри себя, потому что иначе не справилась бы. Не смогла бы продолжить, и признала. — Был момент, когда я сделала выбор. Момент до того я еще надеялась, что успею. Я читала твои письма, понимала, что мама умирает, и все уговаривала себя: еще немного, вот только отобьем новую волну, и я уйду. Совсем немного времени.
Он не перебивал ее, только налил себе еще — прозрачная янтарная жидкость плеснула через край, осела каплями на гладкой столешнице. А пить Калеб почему-то не стал, отставил бутылку.
— Ты мне верил, Калеб. Потому что ты меня любил. Я и сама себе тогда верила.
Она была такая наивная тогда. Еще гордилась собой и своим пламенем. Еще не пропиталась гарью и дымом, и усталостью насквозь.
— Потом мы попали в окружение. Там был небольшой город, несколько тысяч человек. Нам обещали подкрепление, но оно все никак не могло пробиться сквозь аравинский заслон. В городе оставалось четыре военных отряда, в том числе и мой, а вокруг, за крепостной стеной — войска аравинцев. Многие пытались бежать, мирные жители в основном… кого-то делали рабами, тех, кто не мог работать, убивали и выставляли трупы для устрашения. Ты знаешь, я… я могла бы улететь. У меня был скат, и пламя, если бы я взлетела повыше, рискнула подняться сквозь облака, я бы спаслась.
Ей иногда это снилось — полет сквозь тучи, и шпили Силл Арне, и одинокое светлое окно маминого дома. В этих снах Силана всегда успевала вовремя. И пламя струилось сквозь нее — белое, такое, каким оно бывает только если никому не причинять вреда.
Мама в ее снах улыбалась, и говорила: девочка моя, вернулась наконец-то.
Потом Силана просыпалась, и не могла даже плакать. Смотрела перед собой — отупело, устало, и хотела только перестать. Чувствовать, быть.
Те сны делали ей больнее, чем кошмары.
— В том городе, — продолжила Силана, — люди жили от мгновения до мгновения. Ели кошек и собак, держались как могли. Мы все уговаривали себя: еще немного, и придет подкрепление. Еще чуть-чуть. Нас держала вера в чудо, потому что кроме этой веры уже ничего и не оставалось.
Она говорила не о том, что хотела ему рассказать, и Калеб наверняка злился и не понимал, а Силана возвращалась в то время, которое так отчаянно хотела забыть и не могла остановиться. Снова вспоминала — омерзительный запах в городе, изможденные лица, тела, накрытые мешковиной. Крепостную стену и черные аравинские войска за ней — как полчища насекомых.
— Я не знала, продержится ли город, если я останусь, — тихо признала Силана. — Но понимала, что нет, если я сбегу. Несколько тысяч человек, Калеб. Людей, которых я знала, людей, которые в меня верили и которые на меня рассчитывали. С кем-то мы воевали вместе, кто-то был слишком слаб, чтобы защитить себя сам. Ты ненавидишь меня, и ты прав. Когда я решила остаться, в тот момент, когда я сделала выбор, я знала, чем все закончится.
Он сглотнул, посмотрел на стакан снова, а потом опрокинул его залпом:
— Я не хочу об этом слушать.
— Еще немного, — попросила она. — После тебе станет легче.
Он рассмеялся, горько и угрюмо, а она подумала, что уже много лет не видела, как он улыбается.
— Легче? Вот это вряд ли. Но ты договаривай, раз уж заплатила.
— Пламя Майенн, Калеб, это не просто сила способная исцелять, — она не могла в тот момент смотреть на него, и отвела взгляд. За окном снова шел снег, бился мелким крошевом в стекла. — Это огонь, который может сжигать заживо. И огонь на войне оказался нужнее, чем способность исцелять, — она пожала плечами, — командир Гийом подговорил нескольких солдат, чтобы они напали на меня. Я испугалась, и я использовала пламя. И после убивать стало намного проще, чем спасать.
Легко было представить, что снег за окном — это пепел. И услышать отголоском прошлого — рев пожара, неистребимый запах гари.
— Поначалу я пыталась считать. Сколько человек сожгла, скольких убила. А потом сбилась. Знаешь, иногда просто люди стоят так близко, что не разобрать… сколько их. Пять? Семь? В пламени плохо видно.
Калеб молчал.
— Дело не только в том, что я не вернулась к маме, Калеб, — тихо признала она. — Та Силана, которую ты знал, не вернулась вообще. Она осталась там, под пеплом и сажей. Я говорю это не для того, чтобы ты пожалел меня.
— А зачем? — он вскинулся, и глаза у него были больные, отчаявшиеся. — К чему говорить мне теперь?
Она медленно встала, подошла к нему, ожидая чего угодно — что он ударит, что он огрызнется. Калеб пах выпивкой и горечью, человека, который близких.
Силана протянула руку, осторожно коснулась его плеча, потянула на себя.
Калеб напрягся — он мог оттолкнуть, и его тело вибрировало от напряжения. Но он не оттолкнул.
И она вспоминала, когда они были детьми — сколько бы он ни злился, что бы не делала Силана, Калеб мог кричать на нее, но никогда не мог от нее отвернуться.
И теперь он просто закрыл глаза и уткнулся лицом ей в живот.
— Мне так жаль, что я к тебе не вернулась, Калеб, — сквозь ком в горле шепнула Силана. — Так жаль, что ты потерял нас с мамой. И я ничего не могу предложить тебе взамен, я изувечена и сломана, но я очень тебя люблю.
Он потянулся медленно, будто во сне, обхватил ее руками, пальцы впились в ее спину.
— Ненавижу тебя. Ирбис, как же я тебя ненавижу. Ты бросила нас, ты отвернулась…
— Прости, Калеб, — она сморгнула слезы и погладила его по волосам. — Прости, что я не справилась.
— Я тебя уничтожу… Я., — он запнулся, его затрясло. И Силана чувствовала, как ненависть уходит из него. Уходит навсегда.
— Нет, — просто сказала Силана, прижала его к себе крепче. Как же она скучала по нему, как же он был ей нужен все это время. Ее единственный, ее озлобившийся, ее запутавшийся брат. — Я знаю, от этого намного больней, но ты все еще меня любишь.
Глава 35
***
— Я что-то упускаю, — сказал Каро, и его спокойный голос заставил Джанну замереть, отложить книгу в сторону. Они вернулись домой, и Каро устроился в гостиной работать. Он разбирал бумаги, которые ему принесли утром, и не раз говорил Джанне идти спать. Она отговаривалась тем, что не хочет, бездумно смотрела в расплывающиеся перед глазами строчки, и знала, что все равно не сможет уснуть.
Каро работал молча и сосредоточенно, и было видно, что для него это привычно. Жить и дышать своим делом, полностью сосредоточиться на нем, и не обращать внимания ни на что вокруг.
— Я упускаю что-то очень важное, — повторил он задумчиво, откладывая бумаги, и Джанна спокойно кивнула:
— Вам нужен взгляд со стороны.
— Мне нужно избавиться от Вейна, но он раз за разом опережает меня на шаг, — Каро сцепил пальцы, усмехнулся. — Мне приходится обороняться, и я никак не найду возможность напасть.
Они сидели напротив. Каро за столом, а Джанна в кресле у окна, и белый, будто молочный утренний свет лился сквозь прямоугольные стекла. И Джанне казалось, что все это с ней уже когда-то было. Давно, в какой-то прошлой, забытой жизни.
Каро фыркнул и добавил:
— Будет забавно, если вы поможете мне понять, в чем я не прав.
— Потому что я обычная женщина? — спокойно спросила она.
— Потому что вы не агент. Обычной я бы вас не назвал.
Она помолчала, подбирая слова. Складывая в голове общую картину — действий Вейна и Каро, последствий. Манеры мыслить.
Каро искал в собственных поступках ошибки, и, должно быть, думал, что именно из-за этих ошибок уступает.
Но если он и ошибался, Джанна этого не видела.
— Вы во всем правы и действуете разумно, — она пожала плечами. — Именно поэтому ему легко просчитывать ваши действия. Вейн понимает вас, а вы его, и каждый бьет по больному. Будто все это игра в шахматы. Ход за ходом.
— Но я проигрываю, — жестко заметил Каро. — Думаете, это потому что я худший игрок?
— Нет, просто вам приходится защищать не только короля.
Он замер, посмотрел на нее удивленно, будто не ожидал этого.
— Вейн использует связи людей, угрожает их близким, — продолжила Джанна. — Подставляет, используя семью. Он действует не напрямую, и поэтому его действия сложнее предсказать.
Он дернул уголком губ — то ли в усмешке, то ли в гримасе:
— Я бы не постеснялся втянуть и его близких, но, увы, у Вейна только подчиненные и союзники. Даже любовницы постоянной нет.
Джанну это не удивляло, она только заметила:
— Это к лучшему. Если он так преследует посторонних людей, страшно подумать, как бы он добивался любимую женщину.
Каро вдруг замер, застыл совершенно неподвижно, и посмотрел на нее… так, как никогда раньше. Совершенно изумленно, ошарашенно. Даже челюсть немного отвисла. А потом Каро расхохотался, громко, заливисто.
Неожиданно.
Джанна даже подумала, что недооценила, насколько он устал.
Ведь ничего такого смешного она не сказала.
И смеялся он очень долго.
А потом он успокоился, вытер выступившие на ресницах слезы и сказал:
— Джанна, вы гениальны. Я все больше влюбляюсь в вашу манеру думать, — он снова фыркнул, словно подумал о чем-то очень забавном, а потом его усмешка изменилась. Стала хищной, опасной. — И вы подали мне отличную идею, как его уничтожить.
***
Они проговорили несколько часов. Силана прижимала Калеба к себе, чувствовала, как крепко, почти отчаянно он обнимал в ответ, и делилась вещами, которые никогда никому не рассказывала. Мелочи, за которые цеплялась на войне, вещи, которые помогали держаться или те, что хотелось забыть.
Он отвечал, глухо и поначалу скупо, потому что разучился иначе. Он рассказал ей о смерти мамы. Не обвиняя больше, не пытаясь сделать больно, просто заново переживая тот момент.
И Силана была ему благодарна, потому что ей, оказывается, нужно было это услышать.
А потом они долго молчали. И молчание было как раньше, одно на двоих.
— Ты права, — сказал он наконец, глухо и устало. — Я тебя люблю и от этого намного больнее. Было бы проще ненавидеть.
— Я знаю, Калеб.
Она провела рукой по его волосам. Он так изменился за эти годы, стал совсем взрослым. Ни следа того угловатого мальчишки, который когда-то клялся ее защищать. А это ощущение осталось прежним, и волосы щекотали ладонь.
— Маму убила болезнь, не ты. Но я все равно не могу простить. Не только потому что ты не пришла к ней. Потому что ты не пришла ко мне. Я был рядом с ней, я ничего не мог сделать. Я оказался бесполезен, и я… я хотел, чтобы ты пришла спасти не только ее. Чтобы ты пришла спасти меня.
Он говорил шепотом, будто даже самому себе боялся признаться.
И ей очень хотелось плакать. За него.
— Я только теперь понимаю, что я тоже к тебе не пришел.
Силана вздрогнула, посмотрела на него, не зная, что ответить.
— Всегда, когда я был тебе нужен, когда тебе было больно, когда тебе было страшно, меня не было рядом.
Он не понимал, верил, что мог помочь, если бы оказался рядом. И он ошибался.
— Калеб, именно это меня и спасло. Иногда, когда становилось совсем невыносимо, помогала держаться только эта мысль: что среди всех гнили, пепла и мерзости на войне, не было вас с мамой.
И ради того, чтобы они никогда этого не увидели, чтобы их не коснулись ни сажа, ни кровь, Силана готова была убивать.
И она вдруг признала:
— Ты нужен был мне здесь, когда я вернулась.
— И я сам от тебя отказался.
Калеб отвел взгляд, нахмурился. И молчал долго, прежде, чем продолжить:
— Я не оставлю тебе мамин дом, — сказал он. — И сам в нем жить не смогу. Там все провоняло лекарствами. Этого не изменить. Мы никогда не исправим прошлое.
— Я знаю, — тихо признала Силана. — Но если мы ничего не исправим, Калеб, что же нам теперь делать?
Она столько раз спотыкалась об этот вопрос, и только рядом с Рейзом понемногу начала понимать ответ. И верила, что теперь Калеб тоже поймет.
— Жить дальше, — сказал он. — Ты не спасла меня тогда, но можешь спасти сейчас. Я не был рядом, когда ты во мне нуждалась. Но могу быть рядом теперь. Останься здесь, со мной, и я больше никому не позволю причинить тебе вред. У тебя всегда будет дом.
***
В этот раз Рейз не уснул. Лег, потому что иначе синяки болели нестерпимо, но спать даже не хотелось.
Он все думал о Силане и Калебе, о том, стоило ли оставлять их одних.
Силане это было нужно, он видел, да и Калебу, пожалуй, тоже. Но они все еще могли поубивать друг друга.
Рейз пялился в окно, на голые ветви сада, на посветлевшее небо. Пытался отвлечься на какую-нибудь ерунду — прикидывал, сколько комнат в доме, и как из него выбраться. Просто так. Бежать он все равно и не мог, и не собирался.
Силана все не шла, и это неприятно царапалось тревогой внутри. Кучей бессмысленных «а вдруг».
Интересно, чем занята Джанна. Очнулся ли Грей.
Сможет ли Каро снять с Рейза обвинения.