— Вы знакомы с Кирьяном?
— Мы не враги с ним, — медленно сказал муж, водя нашими руками по стенам, будто лаская их. — Мне нравится этот парень, он отличный Ловчий и человек неплохой.
— Он Браенг, — заметила я.
Мне была приятна его близость. Он прижимался ко мне со спины, одной рукой обнимая за талию, а другую прижав своей ладонью к серому камню.
— Какая разница? У меня нет ненависти к Браенгам, — пробормотал Максимилиан, утыкаясь носом в изгиб моей шеи. — Хотя нет, не так. У меня нет неприязни ни к Кирьяну, ни к тебе, мышка. А знаешь, короткие волосы — это даже эротично.
Он взъерошил мой затылок, приподнял чуть отросшие локоны и прижался губами к впадинке у основания черепа. Я дернулась, как от ожога. Да у него зубы удлинились, и этими зубами он сейчас слегка царапал шейные позвонки!
— Так что ты хотела мне сказать наверху, любезная супруга? — его слова обдавали мой затылок жаром.
Я наклонила голову, подставляя шею его губам, и оперлась на стену ладонями, чтобы устоять на подгибающихся ногах.
— Слуги… увидят, — выдохнула я. — Неприлично.
— Мне плевать, — прикусил мое ухо Оберлинг. — Пусть видят. Мы супруги!
— Не слишком-то вы радовались этому факту ранее, — дернулась я.
— Да ты тоже не выражала особого восторга, — заметил мужчина, оставляя в покое части моего тела.
Он отпустил меня (нет, я вздыхаю не от разочарования, а от озноба — его тело больше не греет).
— Меня выкрали со свадьбы! — надеюсь, это прозвучало достаточно возмущенно.
Мы медленно преодолеваем то небольшое количество ступеней, которое нам оставалось. В конце концов Оберлинг, очевидно, раздраженный моей медлительностью, подхватывает меня на руки, закидывает на плечо и тащит в свою спальню. На глазах у Анны, выходящей из моей комнаты с охапкой белья. Хорошо — слугам будет, о чем посплетничать. Этого я и хотела. Дверь Оберлинг открывает пинком ноги — руки-то заняты. Закрывает тоже ногой.
— Отпустите меня, — требую я. — Нас всё равно уже никто не видит!
Максимилиан кидает меня на кровать довольно грубо, на его лице разочарование и злость.
— По-твоему, это был спектакль? — спрашивает он.
Я одергиваю задравшуюся юбку, прикрывая ноги.
— Мне не нравится, что слуги обсуждают нашу личную жизнь, а точнее, ее отсутствие, — пробормотала я смущенно. — Это недопустимо.
— Слуги всегда будут сплетничать о своих хозяевах, — пожал плечами Максимилиан. — Ничего в этом постыдного нет.
— В таком случае пусть сплетничают о том, что в наших отношениях всё в порядке, — опустила я глаза. — А не о вашей мужской несостоятельности.
Конечно, я понимала, как подобные слова воздействуют на мужчин. Они должны сразу же пожелать доказать обратное. Оберлинг же только расхохотался, прыгая рядом со мной на постель. Я насупилась.
— Сколько тебе лет, мышка? — весело спросил он. — Какие глупости тебя волнуют! У меня магия выгорела, Милослава. Я словно рук лишился. Ты думаешь, мне не плевать, если бы я лишился еще и мужской силы?
— Это-то как связано?
— Я неполноценный, мышь, — вздохнул Оберлинг, убирая с моего лица волосы. — Инвалид. Одним дефектом больше, одним меньше!
— С третьей женой вы говорили по-другому, — задумчиво сказала я.
Максимилиан только фыркнул.
— Третью жену я сам выбирал. И от жениха я ее не похищал. Жених-то тебя искать будет поди?
— Жених не будет.
— Любовник будет? — понимающе улыбнулся Оберлинг. — Ой, вот только не надо краснеть. После брачной ночи признаков невинности я не увидел. Кто тебя ищет, Мила? Мне стоит бояться?
— Никто меня не ищет, — хмуро ответила я.
— Тогда что ты ломаешься как девочка?
— Другого люблю.
— С башни прыгать собираешься? Нет?
— Я же не малолетняя дурочка, — обиженно ответила я. — Я просто по весне сбегу.
— Куда? К родителям? Примут они тебя? Зачем им в доме взрослая девка с брачными метками?
— В степь сбегу, — ответила я. — Там у меня… там…
Максимилиан приподнялся на локте и уставился на меня с изумлением.
— Я уж думал, ты разумная девица, — протянул он. — Кто в своем уме в степь сунется? Да хоть какой у тебя там любовник, в чем я, кстати, сомневаюсь, степняки никогда деликатностью не отличались… но идти третьей женой в шатер? Быть вещью, имуществом, как конь? Нет, хуже коня, дешевле!
— Он обещал, что я единственной буду, — пробормотала я неуверенно. — Любимой.
— Степняк? Обещал? Признавался в любви? Ты сейчас тех кривоногих косоглазых коротышек с желтой мордой имеешь в виду? Или у нас еще какие-то степняки завелись, которые умеют с женщинами разговаривать, а не просто закидывают их на коня и тащат в свой шатер? Давно я не был в степи, надо съездить.
— Если вы были в степи, то, наверное, слышали о шабаки?
— Шабаки, она же звездная кобылица? Хм. Это их степная баба, возведенная в ранг богини? Предположим. Тебя выбрали шабаки? Забавно, но бывает. Ну правильно, у них с умными и красивыми женщинами проблемы. Их быстро обламывают. А чужачка в роли шабаки даже интересно. Что, тебя прямо все признали богиней? Кто там хан нынче? Шуран был, сейчас… сын его, какой-нибудь, наверное.
— Внук, — сказала я. — Таман.
— Таман… что-то слышал, но не помню. Степь от Галлии далеко, и бес с ней. Допустим, статус шабаки даст тебе некую свободу, власть и почет. Допустим, ты станешь женой этого хана Тумана. А дальше что? Наложницы всё равно будут, куда без них? По статусу положено. А потом ты беременная ходить будешь — кстати, постоянно будешь беременная, родишь с десяток степнячков с красивыми серыми глазами и ровными ногами, твой Туман, думаешь, будет поститься? Зачем ему это, когда рядом десяток на всё готовых баб? Спустя десять лет и восемь детей ты будешь развалюхой, а девочки для хана всегда найдутся молодые. Милослава, ты на самом деле собралась в степь?
— А если он любит меня? — упрямо спросила я. — По-настоящему любит?
— Если по-настоящему любит, — серьезно сказал Максимилиан. — Если это та самая любовь, которая дается раз в жизни, то стоит рискнуть. Ты сама любишь его также сильно?
Я промолчала. Если б любила так же, как он — не лежала бы на кровати с супругом, поглядывая на него с интересом. Таман вон отказался брать жену, меня много лет ждал. А я и за Волчека собиралась, и вчера по своей воле в чужую спальню явилась.
Наверное, я бы полюбила степняка всем сердцем, если бы жила с ним. Моя любовь была бы отражением его любви. Женщины умеют быть благодарными. Исключая болезненную страсть, конечно. Сегодня, сейчас, в стенах такого теплого замка Нефф, рядом с красивым зрелым мужчиной, Тамана не было в моей душе.
— Уходи, — тихо сказал мне Оберлинг. — Уходи в темноту своей спальни. Я не трону тебя. Весной доедем до храма и разведемся.
— Будет большой скандал, — заметила я. — Браенги столько лет пестовали свою мечту…
— Тебе ли не плевать на Браенгов? И на Оберлингов тоже. Пусть хоть глотки друг другу перегрызут, нам-то что?
В тишине и одиночестве своей спальни я пыталась понять, какого рожна я хочу от жизни. Степь ли, замок Нефф, еще что-то?
За недолгие годы своей жизни я научилась привязываться не столько к людям, сколько к домам. Дома невероятно похожи на своих владельцев. Поместье моего отца, светлое, родное, дарящее покой и мир, всегда было местом, где я чувствовала себя защищенной. Что бы ни случилось внутри или снаружи дома — это всё моё. Была в том доме надежность, сила, но бывали и внезапные сквозняки, и скрипящие половицы.
Дом Браенгов был мне чужим, враждебным. Он казался крупным больным животным, огрызающимся на всех чужаков.
Бывала я раньше и в тереме Волчека. Высокий, стоящий на берегу лесного озера, из светлого дерева, с острой крышей и резными ставнями, он был хорош горделивой мальчишечьей статью — как его владелец.
Замок Нефф был мной. Одиноким, брошенным, но держащимся с достоинством. Или Максимилианом — холодным и закрытым от всех. Мне кажется, у замка Нефф было большое сердце. Просто надо услышать его тоску.
Есть ли сердце у степного шатра? Таман лукав как песок и тверд, как сухая земля. Его шатер из войлока и цветных шкур внешне яркий, как рассвет над пустыней, а внутри роскошный, как степь в пору весенний дождей. Там множество разных подушек — шелковых, бархатных, вышитых. На полу лежат стеганные и лоскутные одеяла, звериные шкуры. Этот шатер создан для наслаждения жизнью, для нежных ласк, для жарких объятий. И для коварных интриг, конечно. Как его владелец он легко меняет свою суть, но его варварская роскошь остается неизменной. В полумраке и духоте и незаметно, что многие подушки уже вытерлись, одеяла засалились, а шкуры облезли. Такова вся Степь — сложно поворотить ее в нужную сторону. Она упрямо цепляется за традиции, молится своему дикому богу, поклоняется звездной кобылице.
Степняки не живут в шатрах. Они весь день проводят снаружи. Едят снаружи, моются снаружи, детей растят снаружи. Шатры для сна и для разврата. Что бы ни говорил Максимилиан, степняки считают телесную близость одной из важнейших сторон жизни — как еда и сон. Уединиться с тремя наложницами — ничего странного. Выкупить девственную дочь у соседа и вернуть ее утром едва живую — запросто. Подарить свою жену брату считается хорошим тоном. Взять рабыню на голой земле, в разгар работы, на глазах у соплеменников, у гостей — ну что сделаешь, горячему мужчине простительно.
Подобные нравы мне казались отвратительными, но и привлекали мою темную часть души. Я знала, что меня это не коснется никогда: я скорее умру, чем разделю своего мужчину с другой. Но будучи в степи, я не раз слышала стоны и шорох покрывал за тонкой стенкой шатра, видела, как мужчина, накручивая женские волосы на руку, пригибает ее к земле, ставя на колени. Подслушивала я и разговоры наложниц одного из вождей, и взгляды, которые они кидали на своего хозяина, были далеко не испуганными. Напротив, они ждали ночи с нетерпением, едва ли не в драку готовы были вступить, только чтобы утром выходить на дрожащих ногах из шатра своего повелителя.
Мне говорили, что Таман горяч и ненасытен в любви. Я не ревновала — он мне был никто. Женщины готовы были на всё, чтобы его взгляд упал на них. Но он всегда смотрел на меня, и в его глазах я сейчас бы рассмотрела обещания не только поцелуев.
Боюсь, сейчас, в полнолуние, я бы не устояла. Мне было душно, тело горело и будто кричало о том, что жаждет мужской ласки. Бесстыдная картина распростертой под кем-то степнячки, так некстати вспомнившаяся мне, будоражила воображение. Я словно ощущала, как мои волосы наматывает на руку мужчина, как между лопаток упирается горячая ладонь.
Вот оно, проклятье оборотней! Хорошо тому, у кого есть пара в полнолуние. Кто способен обращаться зверем — тому тоже легче. Что делать нам, полукровкам? Прежний государь Славии любил оборотниц, брал их в наложницы. Теперь я понимала, почему. Не могла понять только одно: отчего же так сильно на меня влияет зов крови сейчас? Раньше было намного легче. Почесав ладонь, сообразила: брачные метки. Интересно, а Оберлинг испытывает то же самое?
Сон не шел. Я металась по комнате, то и дело натыкаясь на мебель. Распахнула окно, впуская холодный ветер и снег. Снова начиналась метель, круглой желтой луны не было видно за тучами, но она никуда не исчезла. Она была где-то там над горами, над лесом — выпускала в кровь свой яд, кружила голову, звала, обещала блаженство. Я упала на колени, взывая к Милосердной Матери всего сущего — бесполезно! Мать не слышала меня. Может быть, это всё от того, что я не почитала ее своими благодарениями, не творила её ритуалы и в храме-то была раза два проездом. Вскочила, задевая стул бедром, рванула ворот платья, задыхаясь.
— Да что ты скачешь там, как коза! — раздался злой голос Оберлинга из мыльни. — Никакого покоя! Я же просил сидеть смирно!
Он распахнул рывком дверь, и я с безумием во взгляде уставилась на него. С влажными черными волосами, в наспех надетом халате поверх голого тела — еще видны были капли воды, стекающие по шее на покрытую черной шерстью грудь. Под его тяжелым взглядом я едва не замурлыкала как кошка. Был бы у меня хвост — я бы немедленно его задрала.
Хлопнуло окно, сильный порыв ветра с грохотом ударил дверью мыльни об косяк. Оберлинг медленно, очень медленно закрыл дверь, прислонившись к ней спиной.
Платье у меня было непростое, со множеством пуговок впереди, на корсаже. Часть из них отлетела несколько минут назад. Следующую пуговку я подцепила пальцем и расстегнула. Максимилиан завороженно сделал шаг вперед. Ему (нам) хватило всего трех пуговиц. Налетел на меня вихрем, ни слова не говоря стиснул мои плечи, нашел губы. Я не помню, как мы оказались на кровати, как прочь полетело платье. Помню только, как с наслаждением запускала руки под его халат и впивалась в его плечи ногтями. Помню, что было темно и жарко, несмотря на настежь распахнутое окно, помню, как Оберлинг рычал, словно дикий зверь. Впрочем, мы оба были дикими зверями: оборотни, что с нас взять.
Я проснулась от того, что у меня замерзли ноги. Максимилиан спал в моей постели — взъерошенный, помятый, с алыми полосами на плечах. Длинные ресницы бросали тени на впалые щеки, рот был чуть приоткрыт. Выбравшись из-под его руки, я закрыла окно, и, немного подумав, снова нырнула в теплую постель. Не просыпаясь, он подгреб меня под себя и укутал одеялом.
Мне не было стыдно или неловко. Я наслаждалась ощущением тела, столь отличного от меня. Где я была мягкой и гладкой, он был тверд и волосат. Рядом с ним кисти моих рук казались темными, а остальное тело — белым как снег.
Мне всегда встречались красивые мужчины. Или это я видела их такими? Теперь у меня красивый муж и, возможно, будут красивые дети.
Детей я не хочу. Я еще не готова. Детей нужно рожать любимому мужчине, чтобы восхищаться, видя в них черты отца, чтобы радоваться, когда муж держит сына или дочь на руках. Я бы родила ребенка Таману. Ему — хочу. Представила в своих руках маленького смуглого малыша с раскосыми глазами, представила шальные от счастья глаза степняка и расплакалась.
Всё так запуталось! Я лежу в постели с мужем, с которым только что предавалась любовным утехам, мечтая родить ребенка от другого. И тому, и другому я неверна.
Вернуться в Степь после случившегося немыслимо. Это предательство. Я никогда не смогу взглянуть Таману в глаза. Лучше бы мне никогда больше не видеть его. Решено, я остаюсь в замке Нефф.
Наутро я проснулась поздно, было уже светло. В комнате горел камин, услужливая Анна приготовила мне платье. Подушка, лежащая рядом, выправлена, одеяло приглажено — словно и не было ничего. Вот только я обнаженная под одеялом. Захватив полотно, отправилась в мыльню, набрала воды в лохань и с блаженством опустилась в нее. Если останусь тут жить — попрошу Макса заказать медную ванну. Конечно, лучше бы фарфоровую, но в горы ее доставить будет сложно.
— Вы сегодня заспались, миледи, — раздался из дверей веселый голосок моей горничной. — Позвольте, я помогу вымыть голову. Жаркая ночь выдалась?
Я нехотя повернула голову на девушку, готовящую кувшины с водой. Щеки ее горели, глаза стыдливо опущены. И любопытно ей безмерно, и неловко, и страшно — не осеку ли я ее. По-хорошему, стоило и выговорить — нечего прислуге в хозяйскую постель заглядывать. Только ведь всё равно сплетничать будут, да и Максимилиана здесь любят. Так уж пусть лучше болтают, что у хозяев всё отлично, чем придумывают всякое.
— Полнолуние же, а супруг мой — оборотень. В полнолуние всегда жарко по ночам, — пожала плечами я.
— Полей на волосы. Лорд Оберлинг как?
— Встал раненько, — затараторила Анна, вгрызаясь сильными пальцами в мои многострадальные волосы. — C самого утра по замку бегает, да весь раздетый совсем. В одной рубашке. Вы уж ему скажите, миледи, чтобы потеплее одевался, простудится ведь. Лорд уж и позавтракал, и на дворе прогулялся, сейчас, никак в библиотеке.
— Пьет? — мрачно спросила я.
— Читает, миледи!
И столько восторга и благоговения в ее голосе, что впору на хлеб намазывать.