Он достает тонкую фляжку из кармана. Допивает, закидывая её выше. Губы у него все еще белые… А пальцы все еще дрожат. Ощущаю запах коньяка.
— Всё хорошо, Саша, — хрипло. — Ничего страшного не произошло.
В моей квартире только что стреляли в людей. Там все в их крови.
— Они… выживут? — шепчу я.
— К сожалению — да.
— Откуда Вам знать?
Устало вздыхает.
— Это травмат, — кладет он пистолет на тумбочку, рядом со стаканом. — Резиновые пули. Это пиздец как больно. Но, поверь мне, не смертельно. Я за неделю мог десять таких выхватить. Живой. Они помучаются внутренними гематомами. Отсидят за какой-нибудь ментовский висяк лет семь и снова выйдут в люди, прессовать таких как ты, Саша.
— Кто их забрал?
— Менты. Там сослуживец мой… Прикрывает иногда. Прикрепит их за что-нибудь. А квартиру эту лучше продать. Мы это позже решим.
— Кто — мы? — закрываю я глаза.
— Ты и я. Попей молока.
— Что в нем?
— Ничего, — растеряно. — Просто теплое молоко.
Нет. Не верю. Не верю ему больше…
— Что вам от меня нужно?
Упирая локти в колени, устало закрывает лицо ладонями.
И мы зависаем в тишине. Хотя мне кажется, что я до сих пор слышу в этой тишине эхо выстрелов.
Кирилл кладет на тумбочку мой паспорт.
— Сашенька… — срывается его голос.
— Нет… нет, нет, нет! — внутри меня начинает расцветать ядерный взрыв истерики. — Не верю! Не надо меня так называть!
— Тихо-тихо… — пытается положить он руку на мою кисть.
Выдергиваю.
— Не трогайте меня! — из глаз ручьями начинают литься слёзы.
— Саша, послушай! — рявкает он. — Ты ошиблась! Я понимаю, какие пугающие интерпретации это могло… Но ты — ошиблась.
Поджимая колени к груди отворачиваюсь от него, закрывая ладонями уши. Потому что это очень жестоко с его стороны продолжать играть в эту игру и давать мне надежду на то, что человек, которого я люблю все-таки существует. А это неправда. Я видела все своими глазами.
Я не хочу слушать про это ничего. Я спросила про другое.
И зажмурившись, я судорожно задыхаюсь, как ребенок и ничего не могу с этим сделать. Я так себя примерно и чувствую — беспомощно, слепо и… уязвимо, да. Этот человек хотел мою уязвимость, я помню. Так пусть насладится. Я вскрыта полностью.
— Нет! — пересаживается на кровать, отрывая мои руки. — Нет, Саша. Ты будешь слушать. Ну всё, успокойся. Ничего не случилось… Хватит…
Он рывком притягивает меня к себе в руки.
Я опять остро ощущаю его запах. Теперь мне хочется задохнуться, чтобы его не чувствовать. Его запах тоже хочет дальше играть со мной в эту страшную игру. Он хочет проникнуть в меня и уговорить верить этому человеку.
— Молоко, — приставляет он стакан к моим губам.
— Не буду я это пить! — выбиваю стакан у него из руки. — Не трогайте меня…
Молоко проливается на кровать и стакан падает на пол.
— Что Вам надо? — истерика неконтролируемо прорывается наружу и я начинаю рыдать. — Что Вам надо от меня?!
— Саша, да ты что? Это просто обычное молоко. Сашенька, — перехватывает он моё лицо, прижимая к своему. — Это же я… Ты что?…
И я кричу внутри себя, отбиваясь от него, чтобы не прикасался. Мои ладони летят ему в лицо.
С рычанием перехватывает руки, распинает, придавливая телом. Прячет лицо на шее.
— Всё, всё… Успокойся. Не надо так. Я не хотел тебя ранить. Я люблю тебя.
— Не смей мне этого го-во-рить… — выговариваю кое-как через всхлипы.
Сгребает меня, вжимая в себя спиной и скручивая на животе руки. И просто молчит, позволяя мне прорыдаться от беспомощности, страха, шока, обиды…
Я чувствую, как он целует меня в затылок. Это очень тепло, и я ненавижу его за это еще сильнее!
И когда я начинаю успокаиваться, просто судорожно дыша, поглаживает большими пальцами, мои зажатые кисти.
— То, что ты видела — это работа. Просто работа. Ты не ее часть.
— Да? И тот кастинг… тоже не ее часть? — шепчу я, теряя звуки.
— Кастинг — работа Арины. Но я иногда помогаю ей с фото и видео.
— На что был тот кастинг?
— На работу в клубе, в Цюрихе.
— Проституткой?
— Проституткой? Никому давно уже не нужны проститутки, Саша. Богатые люди этим наелись, у них устойчивая изжога. Им хочется тонких чувств и изысканных ощущений. Секс сам по себе давно не ценен. В цене наивность, уязвимость, невинность, трогательность, натуральность… Желание прикасаться к этому не разрушая. Клуб коллекционирует моделей с определенными психотипами. Для общения, для авторских сейшенов… Но часть девушек не против поработать и в другом амплуа. В некотором роде — гетеры. Сам факт сексуального общения, которое не заканчивается банальным сексом, держит клиентов на крючке гораздо крепче, чем проституция. А некоторых девушек с удовольствием забирают в шведские “семьи” или банально — замуж. И если девушки довольны — это их личное дело. Никого силой там не держат.
— Я тебе не верю.
— Почему?
— Работа? Я видела твою работу. Подсматривать за женщинами твоя работа? Увозить их? Продавать их?
— Нет. Я работаю в техническом обеспечении. Обеспечении этого элитного клуба в Цюрихе. Иногда с визовыми документами. Ничего противозаконного там нет. Но там есть некая эротическая практика…
— Камеры?
— Да.
— И сколько же человек смотрело на меня?
— Не сходи с ума, Саша. Камеры устанавливаются только с согласия модели. История с тобой… Начиная с того кастинга… Это только моё личное.
— Зачем?
Он отпускает меня. Встает. Уходит к окну. Отдергивает штору, приоткрывает его. Слышу щелчок зажигалки…
— Все началось с Арины. В какой-то момент, она решилась “выйти”, залила в себя бутылку вискаря и вскрыла вены. После этого, я решил, что ее надо как-то переключить, полечить от депрессии… Я нашел для нее хороший пансионат в Цюрихе. И мы уехали туда. Я не хотел обзаводиться никакими отношениями и быстро нашел себе интересную тусовку. Сначала как клиент заведения. Позже — как сотрудник тех обеспечения. Деньги, которые у нас были заканчивались, надо было искать работу. Да — мне нравилось заниматься тем, что я делал. Любому мужчине бы понравилось. Не вижу в этом ничего критичного. Извини уж… Но денег это приносило не столько, сколько нам бы хотелось иметь. Я нашел там работу для Арины, она в прошлом работала в модельном бизнесе и быстро уловила запросы клуба. Но так как девушки их интересовали в основном русские, то мы вернулись сюда, продолжая работать на клуб. Денег стало достаточно. Вот и все. А не то, что тебе показалось. А нет, не всё… Ты. Когда мужчина может позволить себе различные сексуальные изыски с посторонними женщинами, он начинает опустошаться. Так случилось и со мной. В какой-то момент вся эта игра перестала наполнять и возбуждать. Экраны с девушками вдруг перестали отличаться от экранов с коридорами, холлами, залами… Хотелось более тонкого чего-то, более ощутимого, того, что может затронуть. Захотелось впустить ощущения под кожу, а не только поиграть в это. Я много раз видел на камерах, как эротических моделей утаскивают в альтернативные формы сексуальных практик. Для этого есть специальные люди, да. И мне всегда хотелось попробовать. Когда я увидел тебя… Это желание стало непреодолимо. Но при первом же реальном контакте это перестало быть игрой, Саш. Дальше ты все знаешь!
— Ты мог бы рассказать.
— Ну да. А в какой момент? И где бы я тебя ловил? Я едва успел снять тебя с того поезда, если ты не помнишь.
— Ты сказал никаких тайн внутри семьи. Ты соврал.
— Нет. Я планировал объяснить. В Цюрихе. На выходных. Показать тебе этот клуб, чтобы ты не боялась…
— Я никуда не поеду!
— Не веришь мне?
Не верю? Не знаю… Не хочу. Пусть все закончится. Я больше не могу.
— Уходи.
— Нет! — сжимаются его челюсти. — Договор между нами подписан. Ты обещала принимать всё.
— Я его расторгаю.
— Саша…
Уворачиваюсь от его попытки прикоснуться к моему лицу.
— Не делай так, — чувствую, как он начинает звереть.
Его дыхание срывается.
— Ты моя женщина. И это так и останется.
— Я не хочу!
— Это просто истерика. Это пройдёт.
— Нет.
— Тебе нужен рядом я. Чтобы с тобой сегодня было, если бы меня не было? Тебе нельзя быть одной. Или с кем-то слабым, вроде этого Стаса, — с пренебрежением, — Этот мир сломает тебя. Ты слишком уязвима. Даже для заповедника!
— Заповедника.
Разводит руками.
— Ну да. За его рамками дела обстоят еще плачевней.
— И где же это — за его рамками?
— Это не место, Саш. Это определенный круг людей. И они могут устроить тебе выход из заповедника в совершенно любом месте. Вот как сегодня пытались. И мы будем считать, что я егерь, а ты лично мной охраняемый бесценный экземпляр…
— Я не экземпляр, Кирилл. Я — человек. И мне больно…
— Не было бы! Послушай ты своего мужчину — это всего не было бы! Но нет… — начинает накаляться он. — Надо, блять, было нарушить мои запреты, потом бежать, лететь, сходить с ума! Сводить меня с ума!!
— Мне было страшно!!!
— Ты слепо должна доверять мне! Слепо!!
— Ничего я не должна никому. Уходи.
Засучив рукава пуловера по локти, он бросает мне на кровать мою одежду.
— Я сказал — собирайся, Саша!! Или я сам тебя соберу. У меня был крайне хуевый день. Ровно такой же, как у тебя. И я не железный.
Он делает прерывистый вдох поглубже.
Я чувствую протест и возвращающуюся истерику. Встаю с кровати.
Мне хочется разнести его в ответ за все, что я испытала и чувствовала сегодня. Мне хочется, чтобы ему было больно! Также! Чтобы он почувствовал, как больно мне сделал! Какая-то страшная волна саморазрушения запущена и превращается во что-то новое и безумное.
— Я в тебе ошиблась, — теперь я заглядываю в его глаза, отрицательно качая головой. — Я тебя не люблю. Ты не мой человек. Уходи.
И в меня начинает втекать из его глаз то самое, извращенное болевое чувство, когда я сказала ему, что “взрываю гранату” и останавливаю нашу игру. Только оно тяжелее. Гораздо. Настолько, что встает как желе в моих легких. Но это дает мне насытиться, черт возьми! Насытиться его болью. Его неравнодушием! Дает почувствовать себя снова его ценностью!
— Ты что делаешь сейчас? — сминает он в руке пачку сигарет. — Зачем? Ты больно мне так решила сделать?!
Неверяще качает головой.
— Боли моей захотела?!
— Да!
— А чего мелочишься-то, Сашенька?! — взрывается он. — Давай! Хочешь — делай!
Подлетает ко мне всовывая в руки пистолет. Вскрикиваю от страха и неожиданности. Он грубо просовывает мои пальцы, вынуждая взять его правильно.
— Давай, в живот? — вжимает он его себе над ремнем. — В живот очень больно! Месяц буду загибать от боли! Это — цель? М?!
В ужасе роняю пистолет на пол.
— А что такое?! Так честнее, Саш! Или ты какую-то другую боль имела в виду?! Такую?!
С разворота разносит кулаками дверь шкафа из каленого стекла. Оно падает несколькими кусками с грохотом ему под ноги.
— Такую?! — взмахивает разрезанными руками. — Боль — это боль! В любой своей форме! Или ты думаешь, что та которую ты прописала мне, чем-то благороднее?!
Кровь летит во все стороны.
Я вижу, как кожа на его предплечьях начинает разъезжаться, оголяя мясо и…
В моих глазах начинает темнеть.
— Когда любят не желают боли, Саш. Иногда причиняют. Но точно не желают!
Его голос звучит гулко, как в бочке.
Опускает руки. Кровь медленно течет черными густыми ручьями вниз.
И всё вокруг вдруг начинает медленно кружиться. и лететь куда-то вверх.
— Блять…
Слышу как он тихо ругается. Чувствую падение, а удара не чувствую.
— Саша… — ощущаю его щетину на лице. — Прости… Мне жаль. Я не должен был… так.
И я опять словно под наркозом и отхожу. Не открываю глаза. Меня тошнит и в горле все пересохло.
Слышу звук каблуков.
— У вас дверь открыта, — Арина.
Пауза.
Пытаюсь проморгаться, но веки очень тяжелые.
— Как… Ну как можно было устроить такой пиздец за каких-то двенадцать часов моего отсутствия, Кир? Что с Сашей?
— Обморок.
— Положи на кровать и… давай в травм-пункт.
— Зачем?
Я пытаюсь, слепо присесть, но он сжимает меня крепче не позволяя и перекладывает на кровать.
— Пусть заштопают, что ли. Ты всю квартиру кровью залил.
— В зале не моя. Этих…
— А что здесь-то случилось, Кир? — разводит она руками на комнату.
— Да так. Небольшая ссора.
— Ясно… Езжай. Я с Сашей побуду.
Я закрываю глаза у меня нет сил говорить с ними. Мне просто чуть легче, что он послушал Арину и поехал к врачу.
Арина молча ложится рядом. Обнимает меня. Гладит по волосам.
— Напугали тебя, уроды? Трогали тебя?
Отрицательно кручу головой. И начинаю тихо плакать опять.
— Правильно, — гладит она меня. — Надо поплакать… Если не плакать, можно крышей поехать.
— Кирилл… — судорожно вздыхаю я.
— Кричал на тебя?
— Да… и… руки…
— Я видела, да. Просто навалилось всё на него… Он на самом деле очень терпеливый.
Да уж…
— У него сейчас большие проблемы. Мы теряем все наши деньги. И ты сбежала опять. Он сорвался. Прости его. Ладно?
Киваю.
— Ты поспи… — гладит она меня. — Завтра будет все хорошо уже.
В её руках очень спокойно. И кажется будто и правда ничего слишком страшного не случилось и завтра все будет уже хорошо. И что Кирилл — это все-таки Кирилл, хоть и с множеством несъедобных нюансов. И еще… Я вспоминаю его признание. Любит. До меня вдруг доходят его слова. Это правда? Или это уже моя личная клиника — верить вопреки всему. Не знаю. Мне жаль и очень стыдно, что я хотела ему боли. Больше — не хочу.
Мне вдруг становится спокойно. Я уплываю в сон без снов.
Глава 50 — Миллион поводов
Просыпаюсь опустошенная, но спокойная. И даже, стыдно признаться себе, всё-таки — счастливая. Потому что он существует. И пусть он чудовище в чем-то, но чудовище моё. Не бездушное. Ранимое.
Я наконец-то под его кожей, как и мечтала. Но для этого пришлось эту кожу вспороть.
От воспоминания его распоротых рук мне становится дико стыдно и плохо. И наверное первый раз мне стыдно по-настоящему. Не потому что я нарушаю какие-то внешние нормы и положено испытывать стыд, а потому что нарушила настоящие, свои. Мне стыдно перед собой и Кириллом.
Но я не сожалею. Это ужасно, но я не сожалею о том, что выбила его из равновесия. Я тоже, наверное, чудовище.
Но вот о том, что у него теперь такие раны, я сожалею очень.
В комнате сумрачно. Не могу понять сколько времени. На соседней подушке телефон и ключи от их квартиры. Пятый час вечера. Растерянно встаю.
Моего белого лохматого прикроватного коврика нет. Стекла все убраны. И стакана тоже нет. Дверь в комнату закрыта.
Распахиваю…
Овальный ковер из зала тоже исчез. Прибрано.
Как я не слышала всего этого?
На кухне коробочка из кафе, как из под небольшого тортика. Открываю. Сырники…
Кручу в руках телефон. Открываю его аккаунт. На звонок смелости не хватает. Не хватает не только смелости. Ощущение близости вернулось не до конца. И доверия — тоже. Я всё еще раздвоена. Хотя и понимаю головой, что равнодушный мужчина не сорвется так, как сорвался он. Но все пережитое тоже оставило во мне свой след. И эти эмоциональные реальности борются еще. Я знаю, какая победит в итоге. Пока этого еще не произошло.
Но мне очень больно от воспоминания его распоротых рук.
И я пишу.
“Привет… Как твои руки?”
Прочитано. Не отвечает. Нервно жду почти час его ответа. Но его нет.
И я опять начинаю злиться на него. Почему он требует от меня то, что не готов давать сам?
“Откуда мне знать, что все в порядке, если ты не отвечаешь?” — немного переформулирую я слова Арины.
“Мои руки — это последнее, что меня сейчас волнует, Саша. Я завтра позвоню. Будь дома, чтобы я тебя видел”
Ну что за человек?… Только в одну сторону его правила работают?