«Чудес не бывает. А то, что мы называем «чудом», имеет под собой совсем не чудесную основу». Из дневника Рианы Хьюз
Я проснулась. Открыла глаза. Увидела свет за окном. Нашла телефон на тумбочке рядом с кроватью. Глянула на экран: десять часов. Поняла, что опоздала на занятия. Вернула телефон на место. С трудом повернулась лицом к стенке. Укрылась одеялом с головой. Закрыла глаза. Уснула.
***
— Смотрю, — сквозь сон до меня донесся насмешливый голос соседки Бобби, — ты хорошо погуляла вчера.
Каждое слово набатом отзывалось у меня в голове. Я открыла глаза, посмотрела на стену, что обнаружилась перед самым моим носом. Почему-то казалось, будто стена качается, пытаясь то ли обрушиться на меня, то ли закружить в хороводе.
— Сколько времени? — слова застревали в пересохшем горле. Собственный голос звучал незнакомо, хрипло, простужено.
— Уже шесть, — веселый голос соседки несколько… раздражал. — У нас тренировку отменили, представляешь? Миссис Смоук улетела в Тайами на два дня. Как же ей повезло: солнце, море, пляж, крепкие загорелые парни.
— За-ме-ча-тель-но, — отозвалась я и попыталась сесть на кровати. Попытка-то удалась, но каждое движение вызывало дикую боль во всем теле. Голова кружилась, а перед глазами всё двоилось.
— Ничего себе… — ошеломленно выдохнула Бобби, непроизвольно провела рукой по коротким взлохмаченным волосам и спросила. — Кто это тебя так?
В голосе насмешливой соседки появилось участие, которого я от нее ни разу не слышала. А ведь мы уже полтора месяца прожили в одной комнате.
— Не по-ни-маю о чем ты… — моя речь звучала очень странно: как будто я находилась в закрытом бункере и каждое сказанное мной слово порождало эхо.
Бобби тяжело вздохнула, слезла со своей кровати, покопалась в тумбочке, недовольно заворчала. Вздохнув еще раз, соседка вытащила из ящика одну коробку с карандашами, вторую третью, четвертую… Когда на полу оказалась коробок десять, Бобби с радостным восклицанием вытащила на свет пудреницу и протянула ее мне: «Держи!»
— Спа-си-бо, — непослушные пальцы с трудом ухватили маленькую коробочку. Я помедлила немного, собираясь с мыслями, собираясь с силами, открыла пудреницу, прищурилась, заглянула в зеркальце. — Ох!..
— Вот и я о том же!
Я прикрыла глаза, борясь с головокружением и желанием опорожнить пустой желудок, открыла, глянула в зеркальце: ничего не изменилось. Правую половину моего лица — от подбородка до виска — украшал красно-желто-фиолетовый кровоподтек. Правый глаз покраснел и превратился в узенькую щелку, над которой нависала отекшая раздувшаяся бровь. Губа с правой стороны опухла, будто я решила сделать контурную пластику, а потом остановилась на полпути. Свободной рукой я прикоснулась к щеке. Еще раз. И еще. Каждое прикосновение сопровождалось вспышкой боли. Ну что, пора записываться в театральную секцию на роль чудовища Франкенштейна.
— Де-ла, — протянула я. Накатила слабость. Руки опустились. Пальцы выпустили пудреницу, и она полетела на пол.
— Осторожней! — Бобби дернулась, расплылась в воздухе и в самый последний момент ухватила коробочку. Соседка погрозила мне пальцем, сдула с пудреницы пылинки и осторожно положила ее на тумбочку.
Перед глазами всё плыло. На мгновение мне показалось, что Бобби находилась сразу в двух местах. Сознание просто не успевало за всем происходящим. Я помотала головой.
— Ты как? — моей неповрежденной щеки коснулась прохладная ладонь соседки. Лицо Бобби оказалось рядом с моим. Глаза смотрели в глаза. Пушистые ресницы дрожали. Ладонь нежно поглаживала мою щеку. — Всё нормально?
— Нор-маль-но, — в карих глазах Бобби мерцали странные искорки. — Всё нор-маль-но.
Я отстранилась, упала на кровать, голова утонула в подушке. Внутри образовалась равнодушная пустота. Не хотелось думать, не хотелось ничего делать, хотелось лежать, спрятаться под одеялом и больше никогда не выбираться наружу.
— Так что с тобой случилось? — Бобби уселась на краешек моей кровати. Странно… За соседкой никогда не водилось… никогда не водилось… Нужное слово вылетело из головы!
Узколицая поджарая длинноногая Бобби чем-то напоминала борзую, готовую в любой момент сорваться с места и броситься вдогонку за убегающей добычей. Она вовсю занималась спортивной карьерой. Бобби рассказывала, что еще в школе стала заниматься бегом на большие и короткие дистанции, участвовала в соревнованиях, занимала призовые места. И в университет попала благодаря своим достижениям, да и стипендию получала благодаря им. Бобби обычно не задерживалась в общежитии: рано просыпалась, быстро уходила, поздно возвращалась, ложилась спать, а с утра цикл повторялся. И теперь, вместо того, чтобы заниматься своими делами, вечно занятая соседка тратила время на меня.
— Ты меня слышишь? — в голосе соседки слышалось беспокойство.
— Слы-шу… — пустота в голове порождала странное равнодушие. Что мои слова, что чужие — всё казалось бессмысленным раздражающим шумом. Глаза так и норовили закрыться.
— Так что с тобой случилось? — Бобби продолжала напирать, не давая погрузиться в умиротворяющее забвение.
— Не пом-ню… — события прошедшего дня казались такими далекими.
— Вспоминай! — соседка не унималась.
— После занятий я, Джори и Лиза Коффин пошли на собеседование в Триумф, — голова просто раскалывалась. Чтобы получить хоть что-то осмысленное, приходилось насиловать память. Поначалу каждое слово вырывалось на волю медленно, с огромным трудом, но чем больше я говорила, тем легче становилось продолжать.
— Дальше, — Бобби внимательно смотрела на меня. Она как будто намеревалась схватить меня за плечи и трясти, трясти, трясти, пока я не расскажу всё, что знаю, всё, что помню.
— На собеседовании нам задавали разные вопросы, я немного… повздорила с комиссией, — постепенно картина прошедшего дня начала складываться воедино. — Там был такой… неприятный блондин. Он мне сразу не понравился. Всё время улыбался, как будто смеялся надо мной.
Я замолкла, вспоминая насмешливый взгляд мистера — в памяти неожиданно всплыла его фамилия — Александера. Да он играл со мной! Специально раздражал, молчал, улыбался, вызывал на откровенность! Мерза!..
— Дальше! — соседка не давала мне погрузиться в воспоминания.
— Потом мы ждали решения комиссии. Пришел этот противный тип, блондин, Алекс Айс Александер, сказал, что мы не прошли собеседование, — шаг за шагом прошлое возвращалось ко мне, приближая то, что я так стремилась забыть. — Этот Александер…
— Александер, — глухо произнесла Бобби вслед за мной.
— Ты его знаешь? — я удивленно посмотрела на соседку, борясь с призрачной дымкой, заполонившей мою голову.
— Нет. Я его не знаю, — быстро отозвалась Бобби. — Я его никогда не видела. Я с ним не знакома. Я… впрочем, что это мы обо мне да обо мне? Рассказывай, что было дальше!
— Хорошо, — раз не знала, не видела, не знакома, то чего так волноваться-то? Мои мысли двигались так медленно, так неповоротливо. — Он решил проводить нас до станции. Привел нас в парк. И там… И там… И… там…
— Что было там? — Бобби встрепенулась, нависла надо мной, а на ее лице появилось какое-то странное выражение. — Что?!
— Оборотень, — пролепетала я, прекрасно осознавая всю бредовость сказанного. Это слово просто изничтожало привычную картину мира. И я прекрасно осознавала, что это был не сон, а самая настоящая реальность. — Оборотень что-то крикнул про своего брата, напал на Александера, а потом… потом я ударила его, а он — меня.
— Оборотень? — переспросила соседка задумчиво. Ее рука приблизилась к моей шее, осторожно коснулась. Пальцы заскользили по коже, ощупывая и изучая каждый ее дюйм. От позвоночника до яремной ямки. Слева. Справа. Внимательно, осторожно, нежно. — Нет, укусов нет.
— Укусов? — прохрипела я. — Каких еще укусов?
— Неважно, — Бобби легко отмахнулась от вопроса и тепло посмотрела на меня. — Как он выглядел? Этот оборотень.
— Как оборотень! Как большой мужик с волчьей головой. Зубастый. Весь в шерсти. Желтые глаза. Еще воняло от него! — чем больше я говорила, тем сильнее понимала, что тот мир, в котором я жила всё это время, оказался частью чего-то большего. И я… я просто не понимала, что мне делать дальше. А, может быть, я сошла с ума и на самом деле со мной общается не соседка Бобби, а врач-психиатр и нахожусь я не в общежитии, а в лечебнице для душевнобольных? — А еще у него та штука болталась… ну, та…
Нужное слово никак не желало лезть в голову.
— А-а-а! — глубокомысленно протянула соседка. — Вот как ты поняла, что это мужик!
— Бобби! Я говорила о хвосте! О хвосте!
Соседка захихикала и спрыгнула с кровати.
— Так! — Бобби деловито заглянула в шкаф и стала копаться в нём. — Собирайся. Одевайся. Одной тебе с этим не справиться. И я знаю, где тебе могут помочь.
— И где же? В психушке?
— Нет! В церкви!
— В церкви? И чем же мне там помогут? — я представила, как меня обмывают, отпевают и отправляют к Лизиному отцу на кремацию. Предложение Бобби стало отдавать прогрессирующей шизофренией. А то, что я к нему прислушивалась… Мда… — Мне там что, выдадут пистолет с серебряными пулями и отправят охотиться на оборотня?
— Да нет, — Бобби удивленно глянула на меня, — для этого у церковников есть специально обученные люди.
***
Всю дорогу моя голова пребывала в тумане. Мы с трудом выбрались из общежития. Поначалу я не могла идти, и Бобби приходилось тащить меня на плече. Ноги действовали сами по себе, как-то куда-то переставлялись. Тело… я его просто не чувствовала. Голова кружилась. Те немногие мысли, что еще оставались, разбегались, прятались по углам, оставляя одно единственное желание не упасть, не растянуться на полу в коридоре на радость остальным жительницам общежития. А они встречались нам по пути, проходили мимо, оценивающе смотрели на меня. Некоторые останавливались, интересовались, что происходит и не нужна ли помощь. Бобби отвечала, что помощь не нужна, а мы идем гулять. Вот только это выглядело, будто меня несут гулять. А моё опухшее перекошенное лицо, на которое Бобби извела половину тюбика тонального крема и кучу пудры, наверняка наводило жительниц общежития на самые разные мысли.
Я не помню, как мы спустились со второго этажа, но стоило мне оказаться на улице, и идти сразу стало легче. Сперва я еще нуждалась в помощи Бобби, а потом пошла сама. Не очень уверенно. Пошатываясь. Покачиваясь. Но сама! Голова перестала кружиться и чуть прояснилась. Туман не ушел, но я хотя бы смогла нормально воспринимать происходящее. Более-менее.
На улице вовсю хозяйничала ночь. Как оказалось, общение с Бобби и подготовка к походу в церковь растянулись до девяти часов вечера. Звезды мерцали в вышине. Желтая луна изображала полусъеденную головку сыра. Ни дождя, ни снега, ни ветра — природа решила дать передышку людям, утомленным осенней хандрой.
Мы обошли общежитие, прошли мимо прачечной, мимо котельной, мимо каких-то хозяйственных построек и оказались в аллее. Деревья, заросли кустарника и негорящие фонари напомнили мне о вчерашнем вечере, и я насторожено посматривала по сторонам, надеясь не увидеть желтоглазого оборотня. Каждый шорох в кустах, каждое движение черных ветвей заставляли меня вздрагивать, оглядываться, всматриваться во тьму. А Бобби не унывала и весело шагала впереди. Глупость? Смелость? Или Бобби просто не поверила мне и… решила отвести меня в церковь, чтобы из меня изгнали злого духа?
Пребывая в сомнениях, борясь с туманом в голове, со страхом в сердце, со слабостью в теле, я шла за Бобби и надеялась, надеялась, надеялась.
Аллея закончилась, мои надежды сбылись, и с желтоглазыми оборотнями мы так и не встретились. Зато мы добрались до объездной дороги, по которой на территорию университета заезжали автомобили технических служб.
— Нам туда! — Бобби махнула рукой, указывая дальнейший путь.
— Я и не знала, что на территории университета есть церковь, — то о чём я не знала, оказалось мрачным величественным зданием в неоготическом стиле. Обилие стрельчатых арок. Башенки, уносящиеся в небо. Облицовка из красного кирпича. Кровля из серой черепицы. Открытые переходы на верхних ярусах. Огромный кованый витраж над входом. Витражи поменьше, расположившиеся между выступающих контрфорсов.
— Это еще что! — улыбнулась Бобби и поправила полупустой рюкзак на плече. — На территории есть куча такого, о чём лучше и не знать.
Я никак не могла понять, зачем соседка взяла рюкзак с собой. В общежитии она засунула в него пять коробок с карандашами, заявив, что очень любит рисовать. Ну да! Черными твердыми — 10H — карандашами. Да конечно! А почему она не взяла с собой бумагу? Будь у меня состояние получше, я бы всё выяснила… но!.. Эх!..
Очень скоро мы миновали решетчатую ограду и оказались у входа. Наш путь преграждала массивная двустворчатая дверь. По виду дубовая, но выкрашенная красным лаком под цвет кирпичных стен.
Бобби потянулась к дверному молотку в виде львиной пасти, замерла и посмотрела на меня.
— Ты, главное, не волнуйся, — запинаясь, произнесла она. — Отец Эдуардо хороший… вампир.
— Вампир? — сил на полноценное удивление у меня не осталось. Происходящее все больше напоминало какой-то глупый фарс. — Ты шутишь?
Бобби тонко улыбнулась и дотянулась до дверного молотка. Кольцо стукнуло по львиному носу. Раз, другой, третий. Из церкви послышался зычный глубокий глас: «Проходите! Не заперто!»
— Значит, он хороший вампир, — прошептала я. — А карандаши ты взяла с собой, чтобы использовать вместо осиновых кольев, когда он станет плохим, да?
— Что? — прошептала Бобби. — Нет, что ты! Я же говорила: я очень люблю рисовать.
— Да конечно!
Мой сарказм на Бобби не подействовал. Она ухватилась за ручку, вздохнула и потянула дверь на себя.
***
Мы вошли.
Бобби опустила руку в мраморную чашу у входа, перекрестилась и двинулась вперед, к алтарю, у которого стоял священник в черной сутане. По всей видимости, отец Эдуардо. По словам Бобби, хороший вампир.
Я последовала примеру соседки. Пальцы устремились в чашу. Тело вздрогнуло: святая вода обжигала кожу. Я перекрестилась и отправилась вслед за Бобби, посматривая по сторонам.
Ряды деревянных скамеек. Колонны, удерживающие своды и галереи второго яруса. Витражи, изображающие какие-то несомненно важные, но неизвестные мне деяния. Винтовые лестницы, уходящие на второй ярус и куда-то выше. Статуя девы Марии над амвоном. Возвышение с горящими свечами у алтаря. Трансепты, расширяющие внутреннее пространство. Полумрак, придающий таинственность. Тишина, поглощающая любые звуки. И три человека: я, Бобби, отец Эдуардо.
Я подошла к возвышению, на котором застыл священник. Черные глаза внимательно наблюдали за мной. В отце Эдуардо и впрямь было что-то от киношного вампира. Худощавый, узколицый с прилизанными темными, почти черными волосами. Тонкие бескровные губы складывались в отдаленное подобие улыбки. Безупречно черная сутана подчеркивала бледность лица и изумительную белизну воротничка. Единственным отличием от вампира являлся наперсный крест на толстой цепочке. Серебряный крест. Очень массивный серебряный крест. Три фунта весом, не меньше.
— Это Риана Хьюз, — указала на меня Бобби. — Она моя соседка. Моя подруга. И я не хочу, чтобы с ней что-нибудь случилось.
Священник никак не отреагировал на ее слова, продолжая молчать, смотреть, изучать. Черные глаза внимательно ощупывали меня. Возникало ощущение, будто меня уложили на медицинскую кушетку, разрезали на мелкие-мелкие кусочки, а теперь тщательно оценивают эти кусочки, да приговаривают: «Вот хорошее сердце, семьдесят ударов в минуту. Печень тоже ничего, доли не увеличены. Почки, ну, бывают и лучше. Кровь густая, уровень холестерина в норме, пойдет. А мозги? Мозги сразу в урну. Не нужны!»