— А когда казначей подготовит список экспонатов сокровищницы? — отвлекает меня голос Катарины от откровенного разглядывания моей красавицы, кокетничающей под моим пристальным взглядом. И волосы она за ушко убрала. И палец, чтобы перевернуть страницу послюнила. И серёжку поправила. И даже стрельнула взглядом, заставившим меня задержать дыхание.
— На днях, — нехотя отвернувшись, ещё успеваю я ответить.
— Ты решил открыть сокровищницу?! — голос Феодоры, застывшей на входе, похож на петушиный крик. — Георг, ты решил осквернить память предков?
Глава 47. Георг
— Память предков, — хмыкаю я. — Это всего лишь запылившиеся от времени побрякушки, дорогая тётя, а не могилы, на которых я решил устроить пирушку.
Понимаю, что вышло резковато. Только я ещё не простил её за «куриный переполох». Да и никогда, наверно, не прощу. И пусть вышло даже грубо, но зато мой ответ заставляет её опомниться и снизить тон.
— Георг, — садится она рядом, покорно сложив на коленях руки. — Мальчик мой, прости мне мою дерзость. Но как твоя крёстная мать, как человек, которому твои родители когда-то доверили заботу о тебе, я не могу промолчать. Я просто хочу тебе напомнить, что ни разу, ни один Рекс до тебя, как бы ни была тяжела его доля, не позволил себе прикоснуться к накопленным предками богатствам. Каждый из них только привносил. Но брать…
— Тогда позволь и я тебе кое-что напомню о наших предках, Феодора, — встаю я. — Они завещали нам беречь и продолжать свой род. Именно для этого и оставил Первый Рекс в хранилище свой вклад золотом. Именно для того случая, когда наш род встанет перед выбором: существовать или пасть, каждый из правителей пополнял эту копилку. Так оглянись вокруг. Сколько Рексов ты видишь?
— Да, ты остался один, Георг, — кивает она, когда я расхаживаю по гостиной, среди молчаливо притихших слушателей.
— Я не просто один, Феодора. Я — последний, — засовываю я руки в карманы. — Роберт потерял не только право на престол, но и имя. И он и его дети теперь де Фалькон. Таирий принял постриг, более того, он архиепископ, а значит ни при каких условиях не может быть монархом. А твой сын…
— Да, он не Рекс, — не шелохнувшись, смотрит она на меня со своего места.
— Не Рекс, и ты не смеешь мне указывать, какое я должен принять решение. А я не обязан никому отчитываться, почему я его принял. Будь ты мне хоть дважды тёткой, хоть трижды матерью, не обязан. Потому что я — король этой страны. Я отвечаю за её судьбу. Я — тот, кого будут судить потомки. И только я решаю, как распорядиться тем, что оставили предки последнему из рода Рекс.
— Прости, — опускает она голову. — Я просто…
— Нет, не просто, Феодора. Вы устроили у меня за спиной «куриный переворот». И в это непростое время умудряетесь создавать мне ещё больше проблем.
Я даю ей возможность ответить, но она не может говорить. У Железной Феодоры трясутся губы, на глаза набегают слёзы, но её песню, как обычно, подхватывает подруга.
— Георг, мы хотели, как лучше, — за её спиной кладёт руки на спинку дивана хозяйка этого дома, Элизабет Лемье.
— Для кого? — усмехаюсь я.
— Вся всех. Для тебя. Для нас. Для этой страны. Мы не сделали ничего плохого. И никогда не замысливали ничего против тебя. Только за. Мы желали вам счастья, когда ты женился на Аурелии. Сделали всё для вашего спокойствия и благополучия, когда ты женился на Катарине. Феодора о своём сыне заботилась меньше, чем о тебе. И сейчас единственное, чего мы добивались — чтобы ты был счастлив. Счастлив с той, которую ты выбрал сам.
— Тогда удачный момент с ней познакомиться, — показываю я рукой на Дашу. — Дарья Андреевна Смирнова, прошу любить и жаловать. Моя будущая жена и королева этой страны.
В комнате и так стояла тишина, но, когда все поворачиваются к Дарье, кажется, становится ещё тише.
— Вот только одна неувязочка, — продолжаю я в этой гробовой тишине. — Не её вы прочили мне в жёны. Не её привели во дворец. Не с ней видели наше будущее. С той, что пожертвовала жизнью ради меня. Нет. Вы притащили во дворец самозванку и усиленно её под меня подкладывали. Так что не смейте говорить о том, что вы заботитесь обо мне, этой стране и о чьём-либо ещё спокойствии и счастье, кроме своего собственного.
— Но всё же это так и есть!
Ну кто ещё рискнёт мне возразить, когда я в гневе, кроме моей занозы?
— Так и есть? Да неужели? — усмехаюсь я зло. Да, как разъярённого вепря, меня трудно остановить, когда я уже так разогнался, даже ей.
— Да! — она словно отрезает и не думая робеть.
Но прежде чем продолжить, что-то шепчет Карлу, заставляя его вылететь из комнаты, а меня ждать.
— Да, — повторяет она, подходя ко мне почти вплотную. — Это неприятная история. Но мы все здесь взрослые люди, поэтому я скажу. Катарина, прости. Дора, Лиза, — кивает она каждой по очереди, — простите, но пусть он знает то же, что и я. Так вот, Георг Пятый Рекс, в ту первую брачную ночь, когда Катарина призналась Феодоре, что у них уже всё было с Дамианом, не о своём сыне она заботилась, а о тебе. Она поклялась, что разрежет себе руку, чтобы брак был консуммирован по всем правилам, но никто и никогда не узнает правду.
— И ты считаешь, эта отвратительная ложь — ещё и благо?
— Да, благо, Георг. Да, во имя благоденствия страны, которой нужен был ты и твой наследник. Во имя твоего счастья и спокойствия. Кому было бы лучше, если бы она пришла к тебе с этой правдой? Кому? — обводит она взглядом присутствующих. — Позор и смерть — вот что ждало Катарину. И мы бы все погибли. Я, она, Карл. Несчастный Дамиан наложил бы на себя руки. Родители Карла оплакивали бы своего сына. Весь род Лемье ждал бы позор. Вот так это решил бы ты. Тот ты, которым ты был раньше, не встань между тобой и правдой Феодора. Не прими она это решение за тебя. Так что не смей говорить о том, чего ты не знаешь.
И я действительно не знаю. Не знаю, что ей ответить. «Ты тоже знаешь не всё!» Но это будет выглядеть просто как дешёвая месть за то, что она заставила меня заколебаться и не больше. И, бросив взгляд на совсем сникшую Катарину, только плотнее сжимаю зубы и молчу.
— Я не знаю, что подвигло их на то, чтобы привести во дворец Конни, — зато и не думает молчать моя заноза. — Не знаю, почему им показалось, что это правильное решение. Но уверена: они заблуждались искренне. Дора, — поворачивается она к Феодоре. — Конни, увы, не я. И далеко не Годелин. Я думаю, она настоящая Коннигейл, незаконная дочь графа де Артен, единственная из их семьи оставшаяся в живых после пожара. Сожалею.
— Но ведь Эрмина сказала… — было поднимается Феодора, глядя на Дашу, но снова садится, ошеломлённая, потрясённая, не верящая. — О, боги!
— Катарина, — командует мать, — подай воды.
И пока та трясущими руками стучит горлышком графина о стакан, пока Феодора жадно глотает воду, я просто подхожу и прижимаю упирающуюся Дашку к себе двумя руками.
Потому что люблю. Потому, что я вдруг представил, что её бы не было. Что я ведь действительно мог поступить именно так, как она сказала. Мог бы, но на самом деле я даже голову бы Катарине не отрубил — палач был предупреждён. Да и к позорному столбу не отправил. Проглотил бы, смирился, пережил. Я и пережил. И её ненависть, и её обман и даже большее — то, в чём она призналась мне теперь.
— Прости, — прижимаюсь я губами к Дашкиным волосам, всё же преодолевая её сопротивление.
— Ты меня прости, — прячет она лицо у меня на груди, хотя я понятия не имею за что она-то извиняется.
— Пойдём, Георг! Ты должен это увидеть, — допив воду, решительно встаёт Феодора. — Прости, Даша, что я так сильно ошибалась. Я действительно хотела как лучше и ошибалась искренне, поэтому хочу вам кое-что показать, — приглашает она.
Глава 48. Георг
Идти недалеко. И Барт очень кстати прихватывает по ходу светильник, потому что в том чулане, куда нас приводит Феодора, темно.
— Мы решили поставить их здесь, на случай, если понадобятся, — скидывает она тряпки с накрытых ими мольбертов.
И по мере того, как Барт поджигает свечи, света становится больше, а настроение моё всё хуже. Глядя на портреты, я прекрасно понимаю, кто эти нарисованные девушки. Скажу больше, о прибытии каждого портрета я тоже знал, хоть и приказал мне их даже не показывать, а от послов отделываться витиеватыми высокопарными посланиями. Скажу ещё больше: это была одна из причин, почему я приказал закрыть границы: в том числе чтобы не домогались меня эти «невесты». Поэтому Феодора поясняет больше для Дарьи, чем для меня.
— Это Арабель, дочь короля Мениантуса. Эта девушка, кажется, из Акоруса. Эта — из Диграфа, — тыкает она пальцем в каждую нарисованную маслом «красавицу». — С каждым из этих портретов было прислано и предложение рассмотреть богатую знатную наследницу в качестве будущей жены. Скажи, — поворачивается Феодора ко мне, — если нашей целью было тебя просто удачно женить, то почему ни с одной из них мы к тебе так и не подошли?
— А разве должны были? — усмехаюсь я. — Может, ваше брачное агентство припасло их на той случай, если с Годелин де Бри произойдёт осечка?
— Годелин де Бри, — всплёскивает руками мадам Лемье, не выдержав. — Георг, её имя прозвучало во время ритуала возвращения Дарьи. Её имя упомянуто в пророчестве. Её имя, будь оно неладно, уже сидит у меня в печёнках, но мы поверили, что она — это твоя потеря, твоя Даша, и только поэтому притащили её во дворец. Хотя, знаешь, я, как мать, должна быть оскорблена, что моя девочка в итоге осталась не у дел. И я должна бы настаивать не на какой-то там Го-де-лин, — выразительно разводит она руками, кривясь, — а на Катарине.
— Да, да, Элизабет, — киваю я, — звучит почти убедительно. Вот только Катарина с Дамианом, а именно к Годелин прилагается поддержка целой Империи Третьего Континента. С его армией и флотом, с его промышленностью и торговлей, и со всем его богатством и благоденствием. Породнись мы с Трэсом, и такой державе не будет равных в этом мире никогда. Жалкая Империя Пяти станет просто пятнышком на карте, если мы объединимся. Я ничего не упустил?
— Кроме одного. Что именно эти два имени Даша и Годелин, стояли рядом, — тихо, устало повторяет Феодора. — И мне жаль, что мы ошиблись. Впрочем, хорошо, что ошиблись, — гордо вскидывает она голову. — Я очень рада, что ты действительно нашёл, что искал. И надеюсь, что разорение сокровищницы Рексов принесёт стране хоть малейшее, хоть предсмертное, но облегчение.
Её злые слова вонзаются арбалетными стрелами в грудь. И только маленькая тёплая Дашкина рука, сжавшая моя пальцы, не даёт мне пошатнуться, когда меня словно пробивает навылет.
— Значит, все эти люди, — перехватив покрепче Дашкину руку, показываю я Феодоре на портреты. — Эти маркизы, герцоги, монархи, все эти солидные, уважаемые аристократы, эти отцы и матери, которых я никогда в жизни не видел — все они верят в меня больше, чем ты. Больше, чем моя крёстная мать, родная тётка и сестра моего отца, в чьих жилах течёт моя кровь. Ведь они доверили мне самое ценное — судьбу своих дочерей. А ты беспокоишься о безделушках, часть которых уже давно рассыпалась в пыль, часть — заржавела, а часть просто оказалась никому не нужным хламом. Вот что горше всего, Феодора. Что ты не веришь в меня. Что считаешь меня неспособным отстоять свою страну и одержать победу.
— Я верю в тебя, Георг, — спокойно, с достоинством качает она головой. — Только в тебя и верю. Теперь даже больше, чем когда-либо прежде. Но самые сильные львы погибают в схватках. Самые выносливые скакуны падают, не осилив дороги. Боги и те смертны. А ты всё же человек. И ты взвалил на себя непосильную ношу. Одному тебе её не поднять. Без поддержки извне. Без помощи.
— Я не один, Феодора.
Она выразительно, оценивающе смотрит на Дарью, потом на Барта, застывшего у моего плеча, чуть позади, а потом снова переводит взгляд на меня.
— Ты один, Георг.
— Нет, — упрямо качаю я головой. — А ты хотя бы догадываешься, какова цена этой поддержки?
— Мир, Георг. Просто мир, — разворачивается она, чтобы уйти. — Я верю, мы справимся с эпидемией. Знаю — переживём зиму. Но война, — качает она головой, — это боль, кровь, разрушения. Это — смерть. И это единственное, что уже не исправишь.
— Не я начал эту войну, Феодора. Не на моих руках будет эта кровь.
— Но в твоих силах её остановить. И если ты этого не сделаешь, то уже будет не важно кто прав, а кто виноват.
Она покидает комнату, не дожидаясь ответа. Да и проку в нём! Что бы я сейчас ни сказал, даже в глазах собственной тётки это будет звучать или как глупая бравада, или как жалкое оправдание.
Хочется зарычать, пнуть, уничтожить что-нибудь, разбить, хотя бы костяшки рук.
— Прости, — оставляю я Дашку, давая понять, что идти за мной не надо.
Не хочу… не могу, чтобы она видела меня таким. Злым. Бешеным. В ярости. Когда мне хочется порвать кого-нибудь в клочья, придушить собственными руками. Прямо сейчас начать войну. Прямо сейчас поехать и изрубить ортово имперское войско в капусту, а не вести эту огову дипломатию. Не отвешивать эти поклоны. Не выслушивать эти упрёки.
Но я король этой страны, а не полоумный варвар. Мне не плевать на свой народ, семью, страну. Хоть все эти решения и даются мне непросто.
Да, я ортов король этой страны, а не обычный человек. Я должен смочь. И я смогу!
Но, выскочив на улицу, я не могу даже заорать, чтобы меня не услышали. Мне же вообще не положено испытывать чувства.
К счастью, на заднем дворе в пеньке торчит топор. И стоит огромная сучковатая чурка, с которой так и не справились.
И я машу колуном словно в забытьи. В остервенении. С ожесточением, свирепостью человека, которому есть что терять. Словно от того, смогу ли я расколоть это дерево, зависит справлюсь ли я со всем остальным. Я рычу и матерюсь, вырубая из плотной древесины щепки. Но даже когда разваливаю пополам кряжистый чурбак, лишь перехватываю топор и продолжаю им махать с неистовством буйно-помешанного до полного изнеможения, пока не превращаю огромную чурку в кучу маленьких поленьев. И тогда только бросаю инструмент.
— Силён, силён. Размялся? — спокойный, усталый, родной голос Барта. — Накинь-ка, а то ещё простынешь.
Он укрывает меня поверх промокшей насквозь рубахи своим плащом. Долго сидит со мной рядом на пеньке и курит, ни говоря ни слова.
— Каждому даётся по силам, Ваше Величество, — наконец, тушит он окурок и помогает мне подняться. — И, может, твоя ноша и тяжелее, чем у других, но тебе и дано больше. Не слушай никого, — встряхивает он меня за плечи. — Если не ты, то никто с этим не правится. А ты, справишься, Георг. Справишься, как всегда.
— Да, Барт, — киваю я, легко, спокойно, ровно выдыхая. — Не я, вместе мы справимся. Как всегда. Всё, как всегда.
Глава 49. Даша
Я ничем не могу ему сейчас помочь. Сейчас — ничем. Иногда нам действительно нужно побыть в одиночестве. Просто в одиночестве.
Я видела, что за ним вышел Барт. Видела, как генерал закурил, стоя у крыльца. И как медленно тлела в его пальцах папироса, про которую он забыл, задумавшись.
Барт стал бриться и курить. Стал хмур и неразговорчив. Это внешне. Что творится у него в душе — я могу только догадываться.
А вот о том, что и кому хотела сказать Феодора, я поняла и так. Если в двух словах, то: я не подходящая для Георга Пятого партия. И она добилась своего: я её услышала.
— Одевайся! — командую я Катьке, так и сидящей на диване, практически в той же позе, что мы её и оставили.
— Зачем? — вскидывает она голову, словно пробудившись.
— Поедем к Эрмине. Только никому не говори. Поедем одни.
Не удаётся мне избавиться только от обоих своих охранников. И Катька настаивает на экипаже, а не прогулке верхом. Впрочем, я давно собиралась проехаться как раз по той дороге, что длинная, но ведёт прямо к Белому замку. И Катарина соглашается, что это будет приятнее, пусть и дольше — ехать, чем брести по лесу по колено в снегу.