Там под столом, зажав в зубах бездыханную канарейку, сидит рысь. Грозно ощетинившись, она припадает к полу всеми четырьмя лапами, словно готовясь к прыжку, и зло рычит.
— Вы что, не закрыли клетку? — оказавшись на безопасном расстоянии, от беспомощности отчитывает Тати служанку.
— Клянусь, мадам, дверца была закрыта, — оправдывается та, под громкий плач девочки.
— Ну, ну, не плачь, милая, — звучит голос матери уже из коридора.
И я, конечно, тоже не собираюсь подходить к этой ополоумевшей от запаха добычи кошке. Только радуюсь, что вторая до смерти перепуганная канарейка успела спастись бегством из распахнутой клетки и теперь прячется на гардине. Хоть и сомнительное убежище. Не застань дочь Роберта рысь на месте преступления, вторую канарейку она бы тоже сгрызла — ну, что стоит кошке забраться по тяжёлой шторе! — но несчастной птичке повезло.
— Киса, кисонька моя, — расталкивая всех, приседает Зинанта у стола. — Брось каку! Брось эту ужасную грязную птицу.
— Я прошу. Нет, я требую, чтобы ваше животное немедленно покинуло мой дом, — зло стуча каблуками, подходит к ней Татия и, разом забыв все правила хорошего тона, указывает пальцем на дверь.
— Великодушно простите, мадам де Фалькон, — поднимается с пола на её приказ Зинанта. — Конечно, это недопустимо: животное в доме, раз оно представляет угрозу для ваших домочадцев, — она трепет по голове девочку, прячущуюся за спиной матери и неожиданно оборачивается ко мне: — Нужно лучше присматривать за теми, кто тебе дорог.
Есть что-то жуткое, угрожающее в её взгляде, но мне некогда об этом думать. Когда слуги кинулись ловить рысь, меня позвал Салазар, поэтому я выскакиваю из этой комнаты без оглядки.
— Думаю, это надолго, — в тёмном коридоре обнимает меня Георг, а потом приподнимает лицо за подбородок. — Всё хорошо, не волнуйся, малыш. Филипп ещё для важности покочевряжится, а потом всё что нужно подпишет. У него нет выбора. А потому мы постараемся навязать ему как можно больше своих условий. По каждому он, конечно, будет спорить. Поэтому не жди меня рано. Иди в нашу комнату. Отдыхай. Ложись спать.
— Разбудишь меня, когда вернёшься? — улыбаюсь я ободряюще.
— Конечно, — улыбается он в ответ обнадёживающе.
Я вижу, что до «всё хорошо» там далеко. Он знает, что я всё равно не усну. Но он не хочет меня тревожить напрасно. А я не хочу, чтобы он переживал ещё и за меня.
— Возвращайся с победой, — целую я его у двери.
— И никак иначе, — подмигивает он, отпуская мою руку.
Если бы я только могла ему помочь! Если бы только могла! Но сейчас тот момент, когда всё действительно в его руках. И шагая по коридору, я желаю ему быть сильным, собранным, мужественным. Впрочем, нет, это ему без надобности, он сам по себе такой. Я желаю ему только удачи, помощи в том, где не всё будет зависеть от его ума и воли.
Да, я желаю ему удачи, когда чьи-то сильные руки хватают меня в полумраке и зажимают рот платком.
В фильмах я всегда посмеивалась над такими сценами, и мне кажется, что всё происходит именно в кино, а не со мной, когда я вдыхаю едкую смесь, обжигающую лёгкие, и даже не сопротивляюсь.
И даже ни о чём не успеваю подумать, почти сразу плыву… а потом наступает темнота.
Глава 74. Георг
— Что значит её никто не видел? — я не просто ору, я уже охрип орать. — Салазар, я сотру тебя в порошок. Я вас всех сотру в порошок, если вы её немедленно не найдёте, — сажусь я на пустую кровать и роняю голову на руки.
За окнами уже забрезжил рассвет, когда так ни о чём и не договорившись, мы решили сделать перерыв до завтра. И я пришёл, падая с ног от усталости, но комната оказалась пуста, кровать не разобрана, и битый час с того момента мои люди бегают по замку в поисках Дашки и не могут найти.
Не только мои люди. На уши подняли всех. Заглянули в каждую щель. В каждый уголок, но она словно испарилась.
— Георг, замок никто не покидал, — виновато топчется передо мной Роб. — Все до одного человека на месте.
— Значит, ищите, — встаю я. — Ищите, твою мать! — швыряю на пол вазу с цветами, стоящую на комоде.
— Не все, — тихий испуганный мальчишеский голос доносится из-за спины Роберта.
— Сынок, иди, пожалуйста, не нужно…
— Пусть он скажет, — останавливаю я брата. — Роби, что ты видел?
— Эта рысь, с которой приехала мадам Зинанта, — волнуется парень, но говорит чётко, не заикается. — Она съела нашу канарейку. И мама приказала вышвырнуть её из замка.
— И какое это имеет значе…
— Заткнись, Роб! — рявкаю я. — И куда её дели? Эту рысь?
— Посадили в большую клетку и отправили домой, — переводит взгляд с меня на отца Роберт-младший.
— То есть повозка с этой тварью уже уехала?
— Давно. Почти сразу. Ещё днём, — кивает пацан.
— Я надеюсь, её проверили? — этот вопрос я обращаю своим людям.
— Да, Ваше Величество. Клетка. Кошка. И возница. Больше никого и ничего.
— И как выглядела эта клетка? — не знаю зачем я это спрашиваю, но что-то прямо ёкает у меня в груди, а это плохой знак.
— Деревянный настил. Железные прутья, — пожимает плечами один из моих людей. — Ничего особенного.
— А что не понравилось тебе? — обращаюсь я к мальчишке.
— Слишком большая клетка для такой маленькой кошки. Просто огромная, — показывает он руками, разводя их в стороны. — И снизу был словно короб, узкий, но…
Я останавливаю его рукой, чтобы не продолжал.
«…но много ли надо места для худенькой девочки», — подступает у меня к горлу комок.
И я уже не сомневаюсь, я точно знаю почему Филипп так бессмысленно и долго сопротивлялся. Почему тянул время. Зачем мы сделали этот перерыв. А ещё, что моей девочки нет в замке и как её вывезли.
— Сукин ты сын! — отталкиваю я кого-то, неосторожно вставшего у меня на пути. — Филипп! Я убью тебя, сука, если хоть волосок упадёт с её головы. Филипп!!!
Нас разнимают. Нет, меня оттаскивают, когда голый по пояс Филипп де Госс, которого я вытащил из постели, уже не просит меня успокоиться, просто закрывает руками лицо, забившись в угол.
— Ортов трус! — не знаю сколько человек меня держит, но я устал махать кулаками, поэтому не сопротивляюсь. — Вставай, сука, и скажи мне в глаза, что ты не имеешь никакого отношения к её исчезновению.
— Я понятия не имею о чём ты говоришь, — тяжело поднимается он, вытирая кровь, текущую из разбитой губы и глядя на меня заплывшим глазом.
— Воевать с женщинами и детьми — таков был твой план, да, грёбаный миротворец? — вырываю я одну руку и поворачиваюсь. — Отпусти, Дам. Дамиан, я сказал отпусти, — освобождаю из захвата вторую.
— Георг, клянусь, — вытирает Филипп окровавленную руку о подштанники. — Я даже не посчитаю это провокацией и нападением. Я прощу тебя, потому что ты ошибаешься. Я не имею никакого отношения к похищению, если это именно оно, а не…
Я замахиваюсь, он шарахается в сторону. Но до того, как меня снова успевают схватить, опускаю руку.
— Это именно оно. Простит он меня, — усмехаюсь я. — Нет, Филипп, расшаркивания закончились. Клянусь, если с ней что-нибудь случится, я сравняю с землёй все ваши пять королевств. И уверяю тебя, камня на камне не оставлю от твоей жалкой Империи. Так что будь добр, верни её. И эти мои слова можешь считать именно угрозой. Более того, объявлением войны. Если в двадцать четыре часа она не найдётся, ты получишь ультиматум, я приведу армию в полную боевую готовность и введу свои войска на территорию твоей страны.
Слушать его ответ я даже не собираюсь.
Мне плевать, что он скажет. Плевать, что он сделает. Я отдаю указания своим людям и возвращаюсь к себе, чтобы выслушать всё, что только мне могут рассказать.
Если даже ребёнок понял больше, чем толпа обученных людей, то я готов выслушать даже грёбаных канареек, если от этого будет польза.
Вот только каково же моё удивление, когда в выделенную нам гостиную Эрмина за волосы притаскивает Зинанту.
В полном смысле слова притаскивает её за жиденькие рыжие волосёнки и швыряет на пол.
— Это же твоих рук дело, дрянь? — едва сдерживается она, чтобы её не пнуть.
— Эрмина, — останавливаю я её рукой. — Что происходит?
— Это она всё устроила, Георг. Эта недоведьма, — выдыхает Эрмина и, схватив со стола графин, наливает себе вина. Твёрдой, не дрогнувшей рукой.
— Глупая старая кошёлка, — гордо вскидывает голову Зинанта, сидя на полу. — Думала, ты самая умная, самая хитрая, самая единственная? Возомнила себя всемогущей?
— Заткнись, тварь, — сделав несколько глотков, выплёскивает ей в лицо остатки вина Эрмина.
— Нет, подожди, — под удивлёнными взглядами только что зашедших Шарли и Конни, снова останавливаю я свою ведьму. — Как раз давай её выслушаем. И я хочу всё знать с самого начала. То есть вы, как я понял, давно знакомы?
— Очень давно, Георг. В ту пору, когда мы последний раз виделись, её звали Иоланта, — садится Эрмина. — Жалкая, испуганная, беременная она пришла ко мне, чтобы спасти ребёнка. Девочка, что с её слов была ей так дорога, задыхалась в её утробе.
— И ты решила помочь? — выходит вперёд Шарли.
— Да, не смогла отказать.
— Добрая дура, — презрительно сплёвывает Зинанта. — Вот только остатки своих добрых сил ты и потратила на этого ненужного ребёнка. О, как я боялась, что ты меня раскусишь. Как нервничала, что уже тогда поймёшь мой замысел, — смеётся она. — Но ты была слепа, глуха, наивна и одержима единственным желанием — помочь. Впрочем, как и сейчас.
— И в чём же заключался твой замысел? — встаёт со мной рядом Шарли, но ей отвечает Эрмина:
— Она сразу задумала убить этого ребёнка, чтобы получить мою силу, дарованную ему. Вот только побоялась, что не сможет этого сделать, когда плод подрастёт. И убила его сразу, да, Иоланта? — усмехается она. — Я вижу в тебе этот давно мумифицированный плод, который тебя убивает. Но ты не можешь умереть, ведь ты бессмертна, пока моя сила в тебе. Да, я знаю всё, что ты сделала, ведь это моя сила. Но в этом зародыше её было так мало, а тебе нужно было больше. Намного больше. Вот только незадача: я наложила запрет на перемещения, и ты не могла получать её извне. Что за жалкое существование ты влачила, недочеловек?
— Жалкое? — смеётся та. — О, нет! Я довольна своей жизнью. Это ты испуганно пряталась в своём лесу и не высовывалась. А благодаря мне в этом мире установилось двоебожие и тебя вычеркнули из его истории. Ведь каждый архиепископ, что приходил к власти был всё более радикально настроен и всё больше подвержен пороку.
«Фу, бля», — сплёвываю я на пол, всего лишь представив, что эта полудохлая кляча кочевала из одной архиепископской постели в другую, а зная повсеместную склонность духовенства к содомии и учитывая её худобу и мальчишеское телосложение, то трахали её скорее всего только в задницу.
И теперь я подхожу, чтобы налить себе вина и подавить рвотный рефлекс.
— Но ты ошибаешься, я была не настолько и слаба, — подтягивает она ноги и садится спиной к стене. — Да, жизнь, смерть, любовь. Я очень хорошо усвоила что на самом деле важно.
— Вот только научилась только одному — нести смерть, — отворачивается Эрмина.
— Мне большего и не требовалось, — усмехается Зинанта. — Жалкие людишки сами напрашивались.
— А теперь запрет снят, — сделав глоток, упираюсь я руками в стол перед Эрминой, словно той мрази на полу и не существует. — И она тоже стала получать эту силу?
— И не только получать, но и использовать её. Иди-ка сюда, — хватает она за руку Конни и тянет её к Зинанте. — Иди, иди, не бойся. Говоришь, ничего не помнишь, — хватает она тощую руку ведьмы и кладёт на неё руку Конни.
— Коннигейл! — успевает подхватить закатившую глаза и ставшую оседать на пол девушку Шарли. Я помогаю уложить её на диван. Эрмина набирает в рот воды и окатывает её брызгами, заставляя очнуться.
За время всей этой суеты Зинанта лишь брезгливо хмыкает и отворачивается.
— А-а-ах, — вздымается грудь Конни, когда она словно выныривает на поверхность со своего обморока и делает глоток воздуха. — Годелин!
— Ты видела Годелин? Ты знаешь где Годелин? — трясёт её Шарлотта, под едкий насмешливый смех Зинанты.
Глава 75. Георг
— Вам всё равно её не найти. Ни Годелин, ни твою невесту, — мерит меня Зинанта презрительным взглядом. — Не найти без меня. И я выдам вам их кости, если вы не сделаете всё, что я скажу.
— И чего же ты ска…
— Нет, Эрмина, — перебиваю я свою ведьму и подхожу к язвительной гадине на полу вплотную. — Слышь, ты, я даже не хочу знать, чего ты хочешь. Ты вернёшь их обеих, а ещё фея, который, если я правильно понимаю, тоже у тебя. Вернёшь без условий, без ненужных сложностей и без промедления.
— А иначе что? — усмехается она.
— А иначе я привяжу тебя голой к двум столбам врастяжку на центральной площади и каждый желающий сможет плюнуть в тебя, ткнуть палкой или чем другим тоже ткнуть. Ведь хоть ты и бессмертная, боль, насколько я понял, ты чувствуешь.
— Ты не посмеешь, великий благородный Георг Пятый. Не способен. Кишка тонка.
— Ты даже не представляешь себе на что я способен, если меня достать, — присаживаюсь я перед ней на корточки. — А ты меня достала, Зинанта, — хватаю я её руку, и хрупкая кость её мизинца словно переламывается сама.
— С-су-у-ука! — взвывает она. И корчится на полу, прижимая к себе руку.
— Я буду лично ломать тебе по пальцу в час, пока в целости и невредимости мне не вернут мою невесту.
— Георг, — голос Роберта за спиной заставляет меня встать. — Прошу тебя, отпусти её. Не устраивай эти пытки в моём доме. Вообще ничего не устраивай. Не превращай мою страну в горячую точку на карте. Это должны были быть мирные переговоры.
— Мою невесту похитили, Роберт, если ты не забыл. В твоём доме, — подхожу я к своему трусливому брату вплотную.
— И всё же я вынужден настоять, чтобы ты освободил советницу Филиппа. И, — он нервно сглатывает, — покинуть мой дом.
— Настаиваешь?
— Настаиваю, — остаётся он непреклонен. — Или мне ты тоже объявишь войну?
— Нет, Роберт, тебе не объявлю. Но, очень надеюсь, что, когда мои войска пересекут границу, ты не выстрелишь мне в спину, — разворачиваюсь я и выхожу.
Да, наше пребывание в этом доме действительно бессмысленно. Мирно мы всё равно уже ничего не решим. А эта жалкая костлявая сука всё равно бы ничего не сказала, переломай я ей хоть все кости. Слишком много в ней злобы. Слишком пропитана она ей, чтобы подавить любую боль. Пусть Филипп сам с ней разбирается.
Шарлотта догоняет меня уже в коридоре.
— Георг, узнайте у Конни всё, что она вспомнила, надеюсь, это может нам помочь найти и Дарью, и Годелин.
— Само собой. А ты куда? — я останавливаюсь, но она продолжает идти.
— Мне нужно кое-что сделать, — оборачивается она на ходу. — Не волнуйся за меня, я не пропаду. Главное, я узнала, что они обе живы, а остальное и знать не хочу.
А вот я хочу. И, внимательно слушая Эрмину, пока мы возвращаемся в расположение наших войск, я жалею только об одном: что дал Филиппу так много времени.
Я бы выступил немедленно. Всё же сутки — слишком большой срок. Я, конечно, надеюсь, что они нам не понадобятся, но будь я на месте Филиппа, я бы немедленно объявил общий сбор, а не занимался поисками женщины, которая для меня смысл жизни, но для него ничего не значит.
Он кинется защищать свою империю прежде всего. Тем более сейчас, когда знает, что я не шучу. Ведь теперь я более чем уверен, что к похищению и Годелин, и Дашки он не имеет никакого отношения.
Видел, что свою Зинанту он потащил как беглую преступницу под конвоем. Но кто знает, насколько сильна её власть в его дворце.
А ведь именно там, насколько я понял из блеяния Конни, их и держали: Коннигейл, Годелин и Амато. Слишком узнаваемые детали: золотые львы, белый мрамор, красные ковровые дорожки. Весь этот шик, лоск и алые цвета императорской короны есть только в его резиденции.