Через день срочной телеграммой ему пришел ответ: «Я тоже не могу. Приезжай. Жду. Светлана». В строевой части по приказанию Клещица быстро оформили отпуск и проездные документы в оба конца. Плейшнер постригся в гарнизонной парикмахерской, надел парадную шинель и вылетел ближайшим рейсом из борзинского аэропорта в Читу, а оттуда в Минск. Майор Козух сделал какую-то запись в своей тетради, ну а Лидка Чесотка открыла свой личный счет соскочившим с ее женского крючка холостым лейтенантам.
Получалось так, что гипотеза подполковника Клещица о существовании некоего излучения на Телембе, влияющего на мозги офицеров, непротиворечиво объясняла реальность. Одним из подтверждений этой гипотезы являлся младший лейтенант Лосев. И до Телембы не очень друживший с мозгами, он сначала при погрузке на борзинской рампе бросался под гусеницы, чтобы его взяли на Телембу, а прибыв на место, побратался с местными бичами, только теперь с бурятами. Буряты из поселка, давшего название самому большому на континенте ракетному полигону, с уважением погладывали на странного ракетчика с одной маленькой звездочкой на погонах, который вместо того, чтобы запускать ракеты, большую часть времени проводил в местной закусочной. В знак расположения к русскому ракетчику буряты угостили его напитком архи мэргэн, который был освящен шаманом из Усть-Орды. В основе напитка архи мэргэн, как и предполагал Лось, лежал пищевой спирт. Кроме спирта в состав напитка, как объяснили его новые друзья, входило овечье молоко и некое бурятское ноу-хау, состав которого буряты наотрез отказались обсуждать. Ужинал и завтракал Лось, как и положено ракетчику, блюдами из полевой кухни на полигоне, а обедал питательным и полезным бурятским зеленым плиточным чаем, в который помимо собственно чая входили соль и бараний жир. Этот жуткий энергетический напиток у бурят подает только женщина, причем так необычно — правой рукой держа стакан под донышко, а левой оттягивая вниз рукав платья.
Вернувшись с Телембы, Лось стал еще более странным. Как-то вечером, когда все офицеры, кроме дежурных, уже разошлись по домам, Лось зашел в солдатскую лавку, расположенную в клубе, чтобы на последнюю мелочь, найденную в карманах галифе, купить что-нибудь поесть. Проходя мимо дверей в актовый зал, он услышал звуки пианино и заглянул в зал. На тускло освещенной сцене за пианино сидел Паренек и играл какую-то медленную джазовую вещь. Лось с каким-то небольшим свертком в руках молча сел сбоку и остекленевшим взглядом уставился на клавиатуру.
— А ты можешь сыграть «Польку-трясогузку?» — вдруг спросил он надтреснутым голосом.
— Нет, никогда не слышал, — ответил Паренек.
— «Бывало — заберемся в кабак. Под утро, в дыму, сажусь я к роялю и играю «трясогузку», полечку из веселого дома, научил ей меня в Симбирске протопоп. Девчонки довольны, задирают ноги на стол», — процитировал Лось какой-то отрывок.
— Ну и память у тебя.
— Память, память… Это да… Но все уже. Хана Лосю. Поломанный. Проткнутый. С дыркой. Через нее все и вышло. Из-за этой самой памяти. Все помню, все! А ты — память, память. Гнусная это штука — память. Страшная, ага. Поломанная память. Не стирается. Все пробовал: пить, не пить, бить, меня били, ребра ломали, нос перебили. И служил, и кросс бегал как ненормальный, и по малинам борзинским ходил. Нет. Все помню, как пять минут назад.
Лось заскрипел зубами, стиснул кулаки и, помолчав, снова заговорил:
— Наверное, я правда психопат. Только тогда в Чите не распознали. Может, не захотели распознать. Вот я же был «комсомолец» [31] в дивизионе. На политзанятиях Козух диктует, все конспект пишут, мол «материя есть объективная реальность, данная нам в ощущениях». Владимир Ильич Ленин. Все понимают. А я нет. Потому что «кем данная»? Понимаешь, кем данная нам в ощущениях? Почему остальные не видят этого? Зачем мне такой мозг, а?! Вот ты можешь сказать, кем «данная нам в ощущениях»?
— Кем? — пожал плечами Паренек. — Создателем вселенной данная. Кто создал эту объективную реальность, тот и дал нам ее в ощущениях. Только я философию не любил никогда. Тройка в универе была.
— Ну и ну ее к свиням, философию. Пусть Козух с Клещицем разбираются. — Лось распаковал сверток, вынул оттуда бутылку водки и какую-то книгу. Поставив бутылку около пианино на пол, он открыл книгу и сказал:
— Вот книжка интересная, в библиотеке нашел, «Орлеанская Дева». Смотри.
— «Что такое было войско того времени, особенно войско дофина? Это был сброд наемной сволочи, выросшей среди пожаров, грабежа и резни. Все, что не имело пристанища, шло в армию. Все, что не любило работать, шло в армию. Армия — это был сброд оборванцев, кутивших, игравших в карты, бездельничавших, не знавших ни Бога, ни совести, ни чести. Лагерь был переполнен непотребными женщинами, довершавшими общий разгул и разнузданность» [32].
Лось закрыл книгу и положил ее на колени.
— Жанна Д'Арк, пятнадцатый век. За пятьсот лет мало что изменилось, — сказал он задумчиво. — Вместо мечей ракеты, а люди те же, а может, и хуже. Выходит, пять веков для человека ничто. Вместо капелланов — замполиты, вместо Библии — моральный кодекс строителя коммунизма, а человек такой же, как и десять тысяч лет назад. Вот чего, думаешь, люди смеются, дерутся, ругаются, целуются, женятся, изменяют, род продолжают, предают друг друга? Это все жизненная сила прет. А у меня эта сила вышла совсем. Кулаки, видишь, еще есть. Я, когда в училище был, в Оренбурге, на такси ездил. Я впереди, а сзади на другом такси моя фуражка едет. Кандидата в мастера по боксу выполнил, кубки мои видел? Это все, что у меня осталось. Кубки.
Паренек перестал играть и молча смотрел на Лося.
— А сейчас мне ничего не нужно, — продолжал Лось дрожащим голосом. — Ни-че-го… Даже Наташка, которая дырку эту, через которую все и вышло, проткнута, не нужна, — сказал Лось. — Кранты. Как говорится, «она была слишком красива, чтобы принадлежать мне одному». Сейчас самое страшное — это когда трезвею после водки. Выныриваю оттуда, а тут такая тоска… Люди вокруг, все жрут, на службу ковыляют, потом ждут обеда, чтобы опять пожрать. Потом ждут ужина, потом рассматривают движущиеся картинки в телевизоре, потом спариваются, а утром опять пожрать. А я нырну — там хорошо. Тепло на душе. Горько, но тепло. А ну-ка дай спою!
Лось подвинулся к пианино, положил на клавиши длинные пальцы с грязными ногтями, взял аккорд и запел неожиданно тонким голосом:
Денег нет-нет-нет, сигарет нет-нет,
И кларнет-нет-нет не звучит,
Головой-вой-вой не кивай-вай-вай,
Все равно мое сердце молчит.
Лось перестал петь и тихо проговорил:
— Был брюнет-нет-нет, стал седым-дым-дым, и погиб, и погиб от вина. Погиб от вина… Малое самоубийство… Настоящее слабо. Надежда какая-то или что там. А это малое. Это можно. Уйти от себя. Нырнул, ушел — и хорошо. Душа отдыхает. Хотя жрать все еще хочется. Лось замолчал, достал из свертка пряник и стал его жевать.
— Хочешь? Моя еда, — он протянул пряник Мальцеву.
Некоторое время они молча жевали пряники, а потом Лось сказал:
— А знаешь, в самолетах есть такая штука, индикатор красный — «Точка невозврата». У меня дружок был, Витя Бутов. В летном учился, рассказывал. Хитрая такая штучка. Вот истребитель на взлетной полосе разгоняется — лампочка не горит. Значит, можно еще затормозить, реверс тяги включить. Короче, передумать. Но в какой-то момент загорается красная лампочка, «Точка невозврата». И все. Изменять решение нельзя. Взлетай, иначе разобьешься. И в воздухе то же самое. Хитрый приборчик, страшный даже: выбора не оставляет. Но летуны говорят — полезный. Как топлива в баках остается меньше, чем на обратный путь — загорается опять индикатор. Значит, только вперед. Витькин инструктор говорил: «Когда есть сомнения, никогда не взлетай. А если уж взлетел, то следи за точкой невозврата. Внимательно следи, потому что это штука смертельная». А у человека ведь тоже эта точка есть! В каждой судьбе есть, ага. Только многие ее не замечают. Моя вот — не знаю… Впереди еще? Вряд ли. Позади где-то, наверное, мигает. Я ее и не заметил… — Лось достал последний пряник, заглянул в пустой пакет и скрипнул зубами.
— Плохи дела, — сказал он. — В строевом отделе аркуш есть секретный, в сейфе лежит. Я знаю. Плановая ротация кадров. О нем знают три человека в части, командир, начПО и начстрой. И я четвертый знаю. Там квадраты тушью нарисованы. ГСВГ, ПрибВО, ТуркВО, Эмба, УРы. В квадратике УРы моя фамилия карандашом вписана. При ротации меня в УРы и двинут. Знаешь, что такое УРы? Укрепленные районы. Бетонные бункеры на границе с Китаем, на пятьдесят километров кругом ни души. Только автоматические пулеметы, которые могут стрелять без человека, в землю вкопаны. На фотоэлементах. Суслик побежит — его вмиг этими пулеметами в клочья. Солдаты-дебилы, надерганные со всего округа. Выпить, конечно, можно, но потом остается только в поле на четвереньки стать и на луну повыть с собаками, больше развлечений нет. Собаки там не приживаются, сдыхают почему-то. Мне в УРы нельзя. Я там кого-нибудь убью. Это точно. Хорошо, если себя.
Лось помолчал, а потом сказал, глядя стеклянными глазами в одну точку:
— Ты когда-то играл одну вещь. Говорил, из рок-оперы «Иисус Христос — суперзвезда».
— Да, я знаю кое-что оттуда. Мы когда-то в четыре руки с одной барышней из музучилища играли. Как раз перед тем, как забрали меня сюда, — вздохнул Паренек.
— Красивая барышня?
— Красивая. У нас в институте лаборанткой работала. И в музучилище училась. Да ты ее фотографию у меня над койкой видел.
— Видел, да, помню фотку. Такая за яйца может крепко держать, не вырвешься. Жениться будешь, как откинешься?
— Еще чего, — усмехнулся Паренек. — Пусть на ней Трактор женится.
— Что за трактор? — спросил Лось.
— Слесарь из мастерской в институте.
— Ааа… — криво усмехнулся Лось. — С тобой о высоком, а гормональный баланс регулировать к Трактору бегает. Чтоб прыщей не было. А тебе, конечно, не давала. Да ты не расстраивайся, это дело обычное. Вот я повиднее тебя буду, рост там и все такое. А мне тоже не очень давали. Как сговорились бабы. А перед другим, как в том анекдоте про унитаз, сразу трусы снимают.
— Какой анекдот? — спросил Паренек.
— Негр в пустыне от жажды помирает, а потом фея ему является и три желания выполнить берется. Негр говорит: «Первое — чтобы у меня всегда была вода. Второе — чтобы я был белым. А третье — чтобы женщины, увидев меня сразу снимали трусы. Фея взмахнула волшебной палочкой и превратила негра в унитаз в женском туалете.
Лось помолчал, потом наморщил лоб и сказал:
— Знаешь, я обо всякой ерунде задумываюсь. Потом аж черепок болит, если не выпить вовремя. Вот об этом думал, пока случайно не наткнулся. Книжка есть такая, «Декамерон». Там один хлопец, чтобы устроиться садовником в женский монастырь, придурком прикинулся. Совсем умственно недоразвитым: мычал там, слюни пускал, чтобы его взяли — подработать хотел. А потом стал пользоваться таким бешеным успехом у монашек! Все просто — те его не стеснялись. Не стыдились, понимаешь? Вот и с Трактором твоим то же самое. А как звали барышню твою?
— Ира. Ирка, — ответил Паренек.
— А мою Наташка, — Лось скрипнул зубами. — Наверное, я сам виноват. Да, сам. Ага… А чего тогда над койкой фотку Иры этой своей держишь?
— Так помогает, вроде. Жить помогает здесь.
— Значит, любишь. Ну и то хорошо, хоть какая польза, — Лось замолчал и опять уставился куда-то сквозь крышку пианино остекленевшими глазами. — Только не женись на ней. Помню я ее фотку. Нехорошие глаза. Мужчины с ней несчастливы будут, я как-то вдруг стал это видеть.
Лось опять замолчал. Потом вдруг проскрипел:
— Ты играл тогда эту вещь, страшная такая. Сыграй. Ты говорил еще, это певец из Дип Перпл поет, вот фамилию сейчас вспомню, — Лось наморщил лоб. — Жан Гиллан, да? Типа молитва перед распятием.
— Да, Ян Гиллан. «Гефсиман», «Моленье о чаше».
Паренек заиграл тяжелые и мрачные аккорды вступления «Гефсиман».
Лось опять заскрипел зубами и размазал по лицу грязным кулаком выступившие слезы.
В это время на полутемную сцену неслышно вылез майор Козух. Только что у него состоялся неприятный разговор с подполковником Клещицем. Единственно правильным решением после этого разговора было пойти домой и выпить двести граммов водки. Сейчас он так и сделает, ибо это очень правильная и своевременная идея. А в свой музей Клещиц пусть катится сам.
Но сначала Козух решил зайти в клуб, проверить порядок. В клубе на полутемной сцене он обнаружил играющего на пианино Мальцева и сидящего рядом на стуле Лосева.
— Это что такое? — прошипел он, уставившись на Паренька взглядом сытого борова.
Если бы политрук Козух ограничился шипением и прищуриванием глаз, которым он научился у своего начальника подполковника Клещица, дальнейшая судьба младшего лейтенанта Лосева могла сложиться совсем иначе. Но Козух решил закрыть крышку пианино. Крышка выскользнула из рук политрука и с размаху ударила по пальцам Паренька. Паренек вскрикнул от боли и схватился за пальцы. Козух сам не ожидал этого и замер в нерешительности.
Лось молча поднялся со стула, неспеша подошел к замполиту и буднично сказал:
— Ну все, Козух, молись своему замполитскому богу!
В глазах Козуха мелькнул испуг и он забормотал:
— Это ты того, Лосев… Спокойно, спокойно, лейтенант!
Лось был одного роста с майором, но заметно уступал тому по весу. Глядя на кряжистую мужицкую фигуру Козуха и похудевшего Лося, вряд ли кто поставил бы на младшего лейтенанта.
А напрасно. Навыки кандидата в мастера по боксу кое-чего стоят, даже если три дня питаешься только пряниками из солдатской лавки. А помноженные на опыт уличного бойца, давали Лосю вполне ощутимое преимущество. А что дает в уличном противостоянии преимущество? Первый удар. Когда противник еще неподвижен, можно спокойно выбрать место и внезапно ударить.
Козух, почуяв недоброе, схватил Лося железной мужицкой хваткой за запястья. Лось молча нанес первый удар. Он ударил Козуха лбом в переносицу. Раздался сдавленный крик, и из носа замполита брызнула кровь. Однако железной хватки тот не ослабил, а от страха еще сильнее стиснул руки Лося. Лось, не расходуя силы на высвобождение рук, неспеша прицельно ударил Козуха коленом в пах. Замполит взревел и, отпустив руки Лося, стал беспорядочно молотить пудовыми кулаками, стараясь попасть в голову противника. Один из таких любительских хуков пришелся по цели, из рассеченной губы Лося брызнула кровь. Лось на мгновение потерял контроль и на подсознательном уровне увернулся от нескольких последующих ударов. Зато теперь, когда его руки оказались освобожденными, он, придя в себя после пропущенного удара, потряс головой и стал в боксерскую стойку. Уличная фаза двух первых ударов миновала, теперь надо было действовать, как учили. Поймать выпад противника, уйти от удара, отклонив корпус, и нанести удар под подбородок, вложив в него всю тяжесть тела. Главное не думать, вся связка должна быть на автомате, иначе ничего не выйдет. Так учил его первый тренер в училище. Вот сейчас и пригодилось.
Голова Козуха дернулась назад, и он на секунду замер. После удачного апперкота противник переходит в состояние «грогги». Тут нужно не упустить время, пока рефери не открыл счет, и добить противника. Но сейчас на полутемной сцене солдатского клуба кроме Лося, Козуха и испуганного Паренька никого не было. Методично, как на тренировке, Лось приблизился к Козуху и провел хук слева. Политрук перестал размахивать кулаками и стал оседать на ставшие ватными ноги. Прицелившись, Лось добил осевшего Козуха хуком справа. Разбросав папки, замполит развалился на сцене.
Тяжело дыша, Лось подошел к стулу и сел. На его лбу отпечаталось красное пятно, а из рассеченной губы сочилась струйка крови.
— Здоровый кабан. Отожрался на замполитовских харчах, — сказал Лось, потирая ушибленный кулак. — Я всегда думал: «Вот когда Бог меня спросит, что я в жизни сделал хорошего, ну хоть один поступок, — что я ему отвечу?» Получалось, ничего! А теперь я знаю! Скажу — одного замполита завалил. Ну-ка давай бегом отсюда, — Лось схватил Паренька за плечи и потянул к выходу.