— Подожди, — вдруг остановился Лось. — Хотел я с тобой, Паренек, выпить сегодня, очень хотел, вот бутылку принес. Жалко, не сложилось.
Лось вернулся на полутемную сцену и ладонью приподнял затылок Козуха. Тот в ответ что-то нечленораздельно замычал. Лицо его было в крови, а под левым глазом наливалась огромная гематома. Лось откупорил бутылку водки и стал вливать ее содержимое в широкий рот политработника.
— Если будут спрашивать — расскажешь все, как было, — сказал Лось Пареньку. — Скажешь, я, мол, играл в клубе, а пьяный Лось пришел и избил Козуха. На тебя с твоими лапками никто не подумает. А может, и спрашивать никто не будет, сор из избы выносить не захочет, Клещицу первому не нужно, чтобы его майоров младшие лейтенанты лупили. Тем более что меня уже не будет.
— Как не будет? Ты чего? — ошарашено спросил Паренек.
— Слушай, — вдруг остановился Лось и схватил Паренька за руку. — Я понял! Я раньше не знал… Это был не Козух… Это приходил мой ангел-хранитель. Ангел-хранитель, да… Ты играл, а я попросил Бога… Попросил… Потому что мне уже хана. Уже все… И он прислал ангела, чтобы спасти меня! Понимаешь, он больше никогда не придет, никогда, он приходит один раз! Это мой шанс, понимаешь?! Ведь это она, Паренек, это точка невозврата! А я думал, я ее проморгал! Водочкой благополучно залил. А она — вот, здесь, сейчас!
Лось посмотрел на часы.
— Через час на вокзал придет поезд «Пекин-Москва». Купи мне билет! — закричал Лось, стиснув руку Паренька. — Паренек, купи мне билет! Слышишь? У меня нет денег, купи мне билет! Я забегу домой, возьму сумку с гражданским, нужно быстро, там уже, наверное, патруль! Клещиц давно мне уже трибуналом грозит. А через час пятнадцать «Пекин — Москва» уедет отсюда. Купи мне билет до Оренбурга, пожалуйста! Давай, Паренек, решайся! Я отдам!
Через час запыхавшиеся Лось и Паренек выскочили на перрон Борзинского вокзала. Лось был в потертых джинсах и старой ватной куртке. Через плечо у него висела потрепанная дорожная сумка. Рассеченная губа была заклеена пластырем, а на лбу виднелось большое красное пятно. Паренек переодеться не успел и был в форме.
Из сиреневого тумана медленно выкатился могучий красный локомотив. Важно постукивая на входных стрелках колесами, он вытащил за собой вереницу вагонов с ярко освещенными окнами и белыми табличками «Пекин-Москва». Борзя — первая станция после пересечения китайской границы, и поэтому пассажиров здесь еще мало. Зашипел воздух, лязгнули сцепки, и поезд медленно остановился.
Лось и Паренек подошли к вагону и стали перед тамбуром.
— Возьми мое офицерское удостоверение, — сказал Лось Пареньку. — Спрячь, мне с ним нельзя ехать, первый же патруль вернет обратно под конвоем. Может быть, я тебе напишу, куда мне позвонить, поговорим. Подписываться не буду, тут все просматривают. Забери мои кубки и спрячь. Если вырвусь — дам о себе знать и верну долг.
В это время на перроне показался военный патруль. Офицеров было не один, как обычно, а два. Их сопровождали несколько патрульных солдат. Офицеры пристально всматривались в лица отъезжающих.
Лось безвольно опустил сумку на землю и пробормотал:
— Все… Это за мной. Судьба-паскуда! Не пускает…
Паренек что есть силы ткнул кулаком Лося в бок ватной куртки и прошипел:
— Иди! Взял сумку! Взял, я сказал!!!
Лось удивленно посмотрел сверху вниз на Паренька и поднял сумку.
— Пошел в вагон! Тихо! Пошел, я сказал! Я их отвлеку.
— Прощай! Дай тебе Бог… Всего… Счастья дай тебе! Прощай, — сказал Лось дрожащим голосом.
Сгорбившись и втянув коротко стриженную голову в плечи, он нерешительно зашагал к тамбуру. Патруль двигался в том же направлении, так что пути их должны были пересечься.
Паренек подошел к фонарному столбу, стоявшему на перроне, и, наклонившись к нему под углом, обнял его руками.
Патрульный офицер подошел к Пареньку и похлопал его по плечу:
— Что, воробей, нахохлился? Куда едешь?
Паренек повернул голову и краем глаза увидел, что Лось, предъявив билет проводнику, вошел в вагон. Вокзальные часы показывали двадцать два десять. В двадцать два пятнадцать по расписанию поезд убывает со станции Борзя.
Значит, еще пять минут.
Стоя в обнимку с фонарным столбом, за шесть тысяч километров от своего дома, от института физики с портретами великих физиков, Паренек думал сейчас только о том, как продержаться эти пять минут у этого фонарного столба. Пока не тронется поезд. Все физики вместе с Поплавской могли проваливаться к черту! Сейчас было важно только то, чтобы Лось успел уехать на этом медлительном поезде.
— Что вертишь головой, воробей? — патрульный опять похлопал Паренька по спине. — Где ж ты так газанул? А ну, идем!
— Нельзя! — закричал Паренек и еще крепче вцепился тонкими руками в столб.
— Да что-то он на пьяного не похож, — сказал второй патрульный. — Псих, что ли? Ты что, двухгодичник? Берут в армию совсем придурков каких-то… Ну хоть чуть-чуть смотрели бы! Ты чего здесь делаешь? Из какой части? А ну, отпусти столб! — и офицер рванул Паренька за руку.
— Нельзя!!! — истошно заорал Паренек и, вырвавшись из рук патрульного, опять обхватил столб руками.
На шум вокруг них начали собираться вокзальные зеваки.
— Взять его! — скомандовал патрульный солдатам.
Солдаты неспешно стали отрывать Паренька от столба, и в это время раздался гудок локомотива. Лязгнули сцепки, и состав медленно покатился вдоль перрона. Лось прижался лицом к окну купе и, растирая кулаком слезы на худом лице, не отрываясь смотрел на Паренька, который что-то орал как ненормальный, вцепившись руками в фонарный столб, а патруль заламывал ему руки.
Глава 16
Дела солдатские
Над возведением забора трудились десятка два солдат. За их работой наблюдали два сержанта. Они грелись у костра, разожженного из досок, принесенных для нового забора, и неспешно обсуждали свои дедовские дела.
Зимой для того, чтобы вбить в землю столб, сначала ломом нужно выдолбить лунку, потом в нее из канистры залить солярку и поджечь. Размороженную таким образом землю дальше уже можно копать лопатой. В прошлом году примерно в это же время тоже возводили забор, но за прошедший год он весь пошел на растопку парового котла. С паровым котлом работает паровик. Паровик прикрепляется к котлу на все два года несения службы. В его обязанности входит давать пар в столовую три раза в сутки. Каждый день помощник дежурного по части в пять часов утра будит паровика, и тот идет в котельную разводить паровой котел. Для разведения котла он отрывает несколько досок от забора, окружающего котельную, так что за год от забора ничего не остается, включая столбы, которые паровик тоже использует по назначению.
Солдат-еврей, впрочем, как и офицер-еврей, — большая редкость в армии, а в этих забайкальских краях и подавно. Как попал сюда этот толстый парень с крупным семитским носом и печальными глазами, глядевшими из-за линз очков, являлось загадкой. Несмотря на то, что рядовой Пачковский, по прозвищу Пача, по сроку службы был уже вполне уважаемым «котлом» [33], он пользовался повышенным вниманием у скучавших дедов, гревшихся у костра. Пача от природы был неуклюж, однако старался не отставать от других солдат и, выставив зад, старательно ковырял мерзлую землю лопатой.
Сержант Калошин, гревшийся у костра, нервно выбросил окурок и подошел к Паче.
— Кто так копает, шланг [34]? — нервно закричал он на него.
Пачковский перестал копать и выпрямился. Поправив очки, он молча уставился на Калошина.
— Почему дедушка должен работать, а ты шлангуешь? — продолжал возмущаться Калошин. — Смотри, Пача, последний раз показываю!
Калошин схватил лопату и заработал ею с неестественной быстротой. Солдаты перестали работать и следили за развитием событий. Калошин вогнал лопату на весь штык в землю и налег на нее всем телом. Послышался треск, и лопата сломалась. Вынув лопату из земли, Калошин поднес два обломка к глазам Панковского и возмущенно закричал:
— Вот! Смотри, Пача! Вот так работает дедушка Советской армии! А как работаешь ты, а?
Калошин в сердцах отшвырнул обломки лопаты, отошел в сторону и расстроено закурил.
Пачковский взял новую лопату и стал обреченно вгрызаться ею в грунт. Потом он внимательно осмотрел получившуюся ямку, поправил толстым пальцем очки и принес таз с соляркой. Налил солярки в лунку и поджег ее. Вспыхнуло неяркое коптящее пламя. Пача оперся на лопату и печально уставился на огонь.
Совсем недавно в Москве Пача с отличием окончил техникум гостиничного хозяйства. Там, в бесконечно далекой Москве, Пача был совсем другим человеком. Жил в большой трехкомнатной квартире с родителями — торговыми работниками, подумывал о карьере руководителя гостиничного комплекса и ходил в кино с кудрявой однокурсницей Розой Червоной. Но потом Пача внезапно был подхвачен какой-то таинственной злой силой, невидимой, но непреодолимой, которая схватила его, как щенка, за шиворот, раскрутила и забросила сюда, за шесть тысяч километров. Старший товаровед Натан Панковский так ничего и не смог поделать для спасения единственного сына. Когда начальник второго отдела министерства высшего и среднего специального образования, к которому пробилась мадам Анна Панковская, узнал, что паспорт ее единственного чада забрал злой капитан из военкомата, он тоже беспомощно развел руками.
Тем временем Пача решил подлить из тазика солярки в коптящую красным пламенем лунку. Огонек от лунки мгновенно взбежал вверх по струйке, и содержимое тазика воспламенилось. Огонь полыхнул Паче в лицо, и от неожиданности он опрокинул тазик на себя. Горящая солярка мгновенно вспыхнула на его шинели. Пача стал неуклюже размахивать руками, отчего огонь разгорелся еще сильнее. Калошин с товарищами в испуге побросали сигареты и бросились к нему. Повалив Пачу на землю, они сняли свои шинели и стали сбивать пламя. Через некоторое время Панковский был потушен. Он поднялся с земли, нашел слетевшие очки, надел их и стал осматривать со всех сторон свою дымящуюся шинель.
— Ну ты и гад, Пача, — с изумлением бормотал запыхавшийся Калошин, натягивая свою шинель, которая тоже слегка дымилась. — Поджег себя! Ну и гад! Лишь бы не работать! Поджег! А? Ну шланг!..
Пача стоял молча и затравленно вертел по сторонам головой на толстой шее.
— Обжегся, гад, а? — заорал на него Калошин.
— Не знаю, — пробормотал Пача. Подняв вверх руки, он обреченно осматривал со всех сторон свою подгоревшую шинель.
— Иди в санчасть, понял?! — закричал Калошин. — Быстро! Бегом марш!
Панковский повернулся и, загребая песок сапогами, поплелся в казарму.
— Отставить! — закричал Калошин. — На месте стой! Ну что за гад, а?!
Пача остановился.
— Приготовиться к бегу! — закричал Калошин.
Пача согнул руки в локтях и слегка наклонил массивный корпус вперед.
— Внимание! Бегом марш!
Пача, тяжело переваливаясь с ноги на ногу, потрусил в направлении казармы. Его неуклюжая фигура, над которой еще курился дымок, некоторое время маячила вдалеке, а потом скрылась за зданием котельной.
* * *
Если до призыва в армию парень вынужден ежечасно думать, когда ему проснуться утром, чем позавтракать, во что одеться и обуться, то попав в армию, он с удивлением замечает, что все эти вопросы за него решают другие люди. Получается, что вообще думать ни о чем не надо. Конечно, проблем прибавляется, что и говорить. Тяжелых проблем, неприятных, гнетущих. Но вот думать головой не надо. Просто не над чем думать и все. Весь этот комплекс полного освобождения мозга от привычных повседневных забот, сопряженный с ограничением свободы, приводит к стрессу, требующему психологической разрядки. Это и является основной причиной того, что принято называть дедовщиной. Если вынести за скобки разные патологические формы этого явления, то в большинстве случаев дедовщина — это своеобразный солдатский театр, где актерами выступают молодые солдаты — духи и черпаки, а зрителями и режиссерами-постановщиками — старослужащие деды.
В актеры, которые развлекают дедов, попадают далеко не все духи и черпаки. Например, щуплый рядовой Малинин, спокойно и без страха смотревший снизу вверх в глаза желающего развлечься деда, не вызывал никакого интереса. Получив от дедов пару зуботычин, худенький Малинин спокойно вытирал с губ кровь и шел по своим делам. Не обиделся, не разозлился, даже не расстроился. И, что самое главное, — не испугался. Из-за этого от попыток унизить Малинина деды вместо психологической разрядки ощущали необъяснимый дискомфорт. Со временем Малинин стал совершенно неинтересен дедам, и его оставили в покое до конца службы.
Другое дело, если в глазах пусть даже крупного, а еще лучше толстого духа читается страх. Это совсем другое дело. Человек боится, и к нему тянутся его потенциальные обидчики, будь то другой человек или собака. Порой кажется, что у страха есть запах. Страх, растерянность, отчаяние, стыд — это то самое, ради чего затевается весь дедовский театр. А если это еще интеллигентный, образованный человек, который мучается от собственного унижения, то это идеальный актер солдатского театра! Мучается, переживает, пытается вырваться из замкнутого круга, но стержня нет, и он опять гнется перед наглым дедом. Такие особо ценятся. Наряду с художниками, которые оформляют дембельские альбомы, сапожниками, которые подковывают сапоги, портными, которые ушивают по фигуре форму, и парикмахерами, которые выполняют особую дембельскую стрижку.
Лучшим таким актером в казарме третьего дивизиона был Пача. Комплекс врожденной еврейской интеллигентности, животного страха перед насилием и специфическая внешность делали его незаменимым для психической разрядки дедов.
Вот взять хотя бы сегодняшний день. Пача сначала специально поджег себя на строительстве забора — еле потушили. Потом, вернувшись в казарму, он получил посылку от мамы с письмом от Розы Червоной и только потом пошел в санчасть. В санчасти Пача тайно сожрал всю колбасу из посылки, а консервы перепрятал. Это вместо того, чтобы поделиться с дедушками. А проще говоря, отдать им всю еду из посылки и письмо от Розы, которое деды будут читать вечером в каптерке [35], попивая чифир [36] и закусывая московской колбасой. Часть посылки, правда, удалось спасти. Это благодаря наблюдательности фельдшера Линзы. Линза закончил медучилище, носил очки плюс три с половиной и поэтому к пришедшей на его имя повестке из военкомата отнесся легкомысленно. Впоследствии Линза был безмерно удивлен, когда военкоматская медкомиссия признала его годным. Несмотря на проблемы со зрением, бдительный фельдшер Линза заприметил место закладки посылки из Москвы. По этому случаю в каптерке поспевал чайник со свежезаваренным чифиром и был накрыт нехитрый дедовский стол.
Но это все потом, после вечерней поверки и отбоя, а пока деды расположились полукругом на табуретках около казарменного телевизора. Показывали как обычно какую-то скучную муть с читинского ретранслятора. Рядом с телевизором в роговых очках и с метлой в руках стоял Пача. Он совершал метлой волнообразные движения вблизи телевизионной антенны, отгоняя помехи. Когда на экране появлялась белая рябь и деды начинали проявлять признаки беспокойства, Пача начинал интенсивно двигать метлой. Когда рябь спадала, он давал себе передышку, ставил метлу на пол и сам наблюдал за событиями на экране.
Время от времени за спиной у дневального пробуждался ящичек ГГС. Одуревший от новой, совершенно непонятной ему жизни дух-дневальный нажимал на кнопку ГГС и кричал в металлическую прорезь:
— Плохо слышно, ничего не понял!
В ответ металлический ящичек истерически визжал:
— Я сейчас приду!!! Задушу…, убью…, голову размозжу тумбочкой!!!
Ну понятно, на КПП сегодня дежурный по части капитан Галимов. Неприятно, конечно, но жить можно. Галимов не самый плохой офицер. Никуда он не придет и никого не задушит. Потому что вчера на занятиях по физподготовке, которую комбат проводил лично, он вывихнул ногу. Это случилось во время того, как Галимов личным примером решил продемонстрировать выполнение упражнения «прыжок через гимнастического коня». Старослужащие солдаты, зная характер неукротимого комбата, подошли поближе и стали с интересом наблюдать за развитием событий.