— Какой Ницше? — спросила Ирка. — Еврей что ли? Или араб?
— Философ великий немецкий был. Чокнутый на всю голову. Но умный. А Бетховен ползал на коленях и собирал с пола разбросанные одной девкой ноты. Джульетта Гвиччарди звали. Красотка была Джульетта еще та. А потом она выскочила замуж за какого-то графа. Так Бетховен так расстроился, что со злости написал «Лунную сонату» и посвятил ее этой самой Джульетте. Потом она сбежала от графа к князю. Фамилия еще у князя была такая прикольная. Сейчас, ага, Пюклер! Князь Пюклер. Потом Пюклер ее прогнал, и она вернулась к Бетховену, мол, прости, я вся твоя. А тот гордый, денег ей дал и все. А соната с посвящением этой сучке так и осталась. А Ницше женоненавистник был — кошмар! Женщин ненавидел и презирал. А я думаю, просто боялся. А на фотографии впрягся в телегу, на которой сидит с кнутом другая девка. Лу Саломэ ее звали. Эта Лу так продинамила бедного Ницше, что он натурально попал в сумасшедший дом. Там и просидел до конца. А перед этим написал какую-то жутко умную книгу по философии [13]. Тоже, как и Бетховен, со злости написал. Эта Лу Саломэ тоже потом удачно выскочила замуж за одного профессора-востоковеда. А зачем ей чокнутый, хоть и гений? Потом тот востоковед два раза пытался покончить с собой. Вот так. А ты говоришь — несправедливо. И у нашего женского рода сила есть. Только в этом вонючем городке она не проявляется. Не действует в этой местности.
Фигура опять налила из банки и сказала:
— А ну, давай за нас выпьем, за беспородных девочек!
Мы чокнулись рюмочками, потом Ирка закурила сигарету, пустила к потолку дым кольцами и задумчиво сказала:
— Беспородные мы с тобой, Люся, голубки. Папашка-красавец гены свои передал и слинял. Ветер подул — и покатился папашка гены свои бабам встречным передавать. Совсем беспородные, ага, — голос Фигуры задрожал. — И поэтому, видать, для другого только и годимся. Девушки на время. Нету папы полковника… И не-полковника тоже нет, инкубаторская я голубка. Вам не нужна, товарищ военный, девушка на время? С красивой задницей, но совсем беспородная? И не за деньги, учтите, а практически на шару. За ничтожный шанс выйти за вас, товарищ военный, замуж вы можете сорвать с меня пыльцу девственности.
— Пыльцу чего? — усмехнулась я.
— Пыльцу невинности. А что?
— А ты-то хоть помнишь, как у тебя это было? — спросила я.
— Помню, хотя отдала бы свои чаевые за месяц, чтобы забыть, — поморщилась Ирка.
— Аналогично… Одной — «Ты в белых свадебных снегах к утру утонешь» [14], другой — вонючий матрац на кирпичах в подсобке. Каждому свое, как говорится. Еден даз зайнез.
— Чиво? — скривилась Ирка.
— «Еден даз зайнез» — «каждому свое». Надпись на воротах Бухенвальда. А вообще это, кажется, Ницше сказал. В точку сказал, хоть и психопат был.
— А что ты говоришь: на матраце вонючем и на кирпичах? Это у тебя первый раз так было?
— Ааа, ладно, проехали, — махнула я рукой.
Фигура подняла на меня осоловелые глаза. У меня глазки, наверное, такие же. Хорош коньячок из баночки.
— А что поделаешь? — сказала она. — Пришло время, и надо машинку в эксплуатацию сдавать, — Ирка опять поморщилась. — Такая судьба наша.
— Только машинки разные, получается, — вздохнула я. — У кого белый мерседес для покатушек, а у кого грузовичок для сельской местности. Пока доплетешься до загса, грузовичок с пробегом получается. А то и с аварией.
Ирка криво усмехнулась и пробормотала:
— Всепогодный армейский тяжелый самосвал…
— Это у тебя, что ли, самосвал? — я кивнула на Иркины бедра, туго обтянутые ресторанным фартучком, повязанным вокруг гибкой талии. — Не гневи Бога, вот у тебя-то и мерседес!
— Ага, только без документов, — Ирка шлепнула ладонями по бедрам. — И неудобно, когда за автобусом подбежать надо. Сзади туда-сюда, вправо-влево и спереди то же самое.
— Неудобно, да, — сказала я. — Потому что само по себе это все хозяйство пустое дело. Как бы и лишнее. Но к этому всему, что у тебя вправо-влево гуляет, у мужика свой гормон приспособлен, сечешь? Цвирк так гормоном прямо в мозг, и он ни о чем думать уже не может, пока гормон не рассосется. А много думать будет, еще спинной мозг есть. Ему все полковники и генералы до одного места, а женщина не до одного. Прижмет спинной мозг за яйца мужика, и он за кормой твоей на край света пойдет. А не пойдет, так быстро в уме повредится, вот как Ницше. Или Лось, — сказала я.
— А врешь ты все! Как ты говоришь, я уже раз десять должна была замуж выйти! А вышла ваша Наташка со столовой. Доска. Корма у нее, да? Уедет скоро отсюда. В Германию. А мы останемся. Щас возьму зареву! Будешь отвечать! Давай наливай!
— Да… По дурному все здесь. Шиворот-навыворот, — сказала я.
Ирка вдруг передумала реветь, наморщила свой точеный носик с легкой горбинкой и задумалась. Потом сказала:
— Вот то-то и оно. Непонятно. Разные способы есть. Способы, способы. Методы…
Мы посидели немного молча. Ирка все дым кольцами в потолок пускает и рассматривает их прищурившись. В такие моменты и видны все ее годки. В глазах, что ли, какая-то смесь из грусти, матерости и усталости. Грустный коктейль под названием «Девушка с прошлым». Поди, и я не краше, мы с Фигурой почти одногодки.
Ирка вздохнула, потушила сигарету и сказала:
— Надо венец безбрачия снимать. Иначе ничего не будет, голый вассер! Прочитала вот в журнале: «Даже при наличии множества партнеров никак не удается устроить семейную жизнь». Ты поняла, «множества партнеров», это ж точно про меня!
— А что такое венец безбрачия? — спросила я.
— В Хатабулаке бабка одна есть. Нужно купить икону и семь свечей восковых в церкви. Почитает над тобой, пошепчет и снимет венец этот, — Фигура пристально посмотрела на меня и вздохнула: — Тебе тоже надо, подруга.
Засел у меня в голове тот разговор про венец.
Ну, а пока мне нужно готовиться к позднему ужину при свечах. Люсьен сегодня должна быть красивой девочкой. С прической каре, завитыми ресницами, с сережками — два фиолетовых огонька в ушках, — на высоких каблуках, в ажурных колготах. От красивой девочки должно пахнуть свежими фиалками, спасибо тете Маше с ее «Пани Валевска». Вся амуниция должна быть продумана, проверена и подогнана. Хрустальные старинные фужеры, жестокий романс под гитару, чарльстон соло. Ну и кое-что на десерт, такое, что мой военный друг Колян вряд ли видел. У сексологов это называется прелюдия.
Кстати, прелюдия — законченная и вполне самостоятельная музыкальная пьеса. Хотя, как сказать. У Шопена — законченная, а у Баха всегда вслед за прелюдией идет фуга, более солидная, тяжеловесная и всегда почему-то не такая красивая, как прелюдия. Ну совсем как в жизни, вы понимаете о чем я. У нас здесь в Борзе прелюдии если и есть, то почему-то совсем короткие. Так уж повелось в этих краях. Я ж говорю: тухлая местность какая-то…
А вот у животных всегда есть прелюдия. У голубей, у тетеревов, у бегемотов даже. Я читала, что самка бегемота издает звуки, которые самец слышит за десять километров. Услышав звуки, бегемот пробегает эти десять километров, потом еще полдня бегает трусцой за своей возлюбленной, и если не свалится замертво от всего этого, то к вечеру получит то, что положено.
Наверное, где-то есть города, когда прелюдией для девушки все и кончается. У нас, наверное, тоже так бывает. Но только в случае, если девушка живет в ДОСах и папа у нее минимум подполковник. Кончается одна прелюдия — при следующем свидании начинается новая, потом снова, и такая вот сплошная романтика до самого венца. Поэтому и грядет породистая голубица под венец в белой фате, нетронутая в своей девичьей чистоте.
Оплывают венчальные свечи,
Под фатой поцелуйные плечи,
Храм гремит: Голубица, гряди!.. [15]
Храм у нас в городке один, старенький, покосившийся. Похоже, скоро придется туда идти за иконой и семью восковыми свечами. А голубиц, наверное, вообще нет. Поэтому для местных женских особей в нашем мутном городишке за прелюдиями, как и у Баха, всегда следует фуга, а чаще вообще без всякой прелюдии обходятся. Такое вот незатейливое музыкальное правило, работающее в этой местности. Просто местной голубице можно иначе нарваться на неприятность. Когда-то давно один лейтенант из дивизии, когда я настояла на шопеновском варианте, просто повернулся и ушел. Вы думаете, он просто так ушел? Этот дурак по дороге сапогом разбил мне стеклянную трехлитровую банку с маринованными помидорами, что стояла в коридоре. Хотел разбить еще с огурцами, но я успела убрать. Та же Фигура как-то взялась изображать из себя голубицу и вообще получила промеж своих серых глаз. Так с припудренным фингалом и подавала холодные закуски. Очень экзотично было.
Вообще, у Ирки это как напасть какая-то. Еще со школы проблема. Иркина мать даже сама в школу ходила. Там ее попросили, чтобы дочка юбку в школьной форме ну хоть чуть-чуть длиннее сделала. Тогда, мол, перестанут начинающие мужчины бить портфелем по голове ее дочь. Но Ирка тут почему-то уперлась, как ослица, и удлинять юбку маме не дала. В ресторане из-за нее постоянные драки. Время от времени и ей перепадает. Вот последний раз, например. Какой-то худосочный двухгодичник-юрист залил глаза и стал Ирку звать танцевать. Ну, это дело обычное, Ирку даже директор «Садко» по прозвищу Гнус просил не грубить в этих случаях во избежание поломки казенной мебели. Но Ирка только скривила ротик и отвернулась от тщедушного юриста, как будто ей дали понюхать нашатырного спирту. А юрист пошел к себе за столик, принял еще на грудь и от Иркиного кривляния полез с кулаками на Тухтарыча. А Тухтарычу это только давай. Стали в боксерскую стойку, юрист Тухтарыча в грудь кулачком — трах! Тухтарыч в ответ юриста — трах! Скорую тогда юристу вызывали. А Тухтарычу ничего не было, хоть юрист и в прокуратуре тусуется. Не он же первый полез, да? Ирку предупредил Гнус, мол, терпение его скоро кончится. А что Ирка план ему выполнять помогает — это не в счет, да?
Такой уж у нас городок, без знания волшебного слова из него, похоже, никак не вырваться. На мякине лейтенанта не провести. Ты ему мякину, он: «Ну хорошо, давай пожую». А начнешь за блесну тянуть — он сорвется и, вильнув хвостом, уйдет на глубину. Проверено. Или должно дико повезти, как Наташке. Или я чего-то не понимаю с Наташкой. Вот Фигура странно так говорила про какие-то способы. Ох, Наташка-тихоня. В тихом омуте…
Глава 5
Прощание славянки
Взвод солдат-новобранцев — «духов» [16] — маршировал по плацу на завтрак, что есть силы вколачивая подошвы кирзовых сапог в бетон. Вытянув худые шеи, солдаты отчаянно выкрикивали слова строевой песни: «Солдат-отличник, армии маяк! Так на него держи равненье!» На ступеньках у входа в столовую, расставив ноги в подкованных сапогах, стоял приземистый упитанный сержант в ушитой по фигуре выцветшей форме. «Дедушка» [17] Советской армии лузгал семечки и внимательно наблюдал за марширующим взводом. Когда тот приблизился к столовой, сержант скомандовал:
— На месте стой!
Духи послушно остановились и отчаянно уставились голодными глазами на своего младшего командира. Он только что плотно позавтракал и солдатский ремень с гнутой бляхой, признаком сословия «дедов», туго врезался в его полный живот.
— Плохо, — расстроенно сказал сержант. — Совсем плохо. Что написано в уставе? Солдат в строю должен выглядеть подтянутым и смотреться молодцевато! А я этого не вижу! — сержант огорченно покачал головой. — Я вижу понурые взгляды, как у овцы после искусственного осеменения! Давайте попробуем еще раз, более весело, что ли! Как-то бодрее, понимаете?
Духи обреченно зашлепали по плацу, уходя на очередной круг. «От тайги Забайкалья до цветущих Карпат маяки нашей славы негасимо горят…» — доносились с плаца отчаянные крики голодных духов.
Лейтенант Вислый вышел из ДОСовского подъезда и полной грудью вдохнул терпкий забайкальский воздух. А славно вчера погуляли. Это тебе не распитие спиртных напитков в неположенном месте, за которое полагался наряд вне очереди. Все это осталось в прошлом, а теперь у Вислого есть своя квартира, где он может, придя со службы, выпить хоть стакан водки, хоть два, а захочет, так и целую бутылку. И ничего ему за это не будет. И пусть эта квартира грязная и с поломанным унитазом, пусть вместе с ним в ней живут еще три холостых лейтенанта, но это же не курсантская казарма с койками в два яруса, а настоящая квартира с номером восемь!
А ведь совсем недавно Колян Висляков был быдлом. Потом стал человеком второго сорта, а сейчас превратился в человека первого сорта. Или почти первого сорта. И в будущем, в принципе, может стать человеком высшего сорта, то есть элитой общества. И как доказательство этого сейчас на его погонах сверкают золотые звездочки, по две маленькие на каждом плече. И еще петлицы черного цвета со скрещенными стволами (значит, «палец о палец не ударяет»), и хромовые прохоря [18] как зеркало блестят на ярком забайкальском солнце, а во внутреннем кармане кителя лежат новенькие корочки члена коммунистической партии. Замполит дивизиона майор Козух так и сказал:
— Будем тебя, лейтенант Висляков, в партию принимать. Ты из рабочих, плотный такой, солдаты тебя боятся — значит уважают.
Так и сказал Козух: «Боятся — значит уважают». Или наоборот, уважают — значит боятся, Вислый уже не помнит, как правильно. Может, и то и другое.
На десять утра в их части был назначен инспекторский смотр. Для этого из дивизии прибыл сам генерал Кутайцев. Генерал имел такой большой и выпуклый живот, что под сшитой на заказ генеральской шинелью впереди вполне мог спрятаться некрупный солдат. От этого ноги генерала Кутайцева в галифе с красными лампасами и хромовых сапогах казались совсем тонкими. Однако передвигался генерал на этих ногах удивительно легко, казалось, ветерок гоняет по плацу небольшой дирижабль, туго накачанный воздухом.
Личный состав зенитно-ракетной бригады подивизионно выстроился на плацу, в центре которого расположился духовой оркестр. Оркестр по штату в ракетной бригаде не предусмотрен и поэтому являлся коронной фишкой командира бригады полковника Сивашова.
Организовать, обучить и натренировать оркестр сам полковник Сивашов поручил лейтенанту-двухгодичнику Мальцеву из третьего дивизиона по прозвищу Паренек. Зачем этих двухгодичников вообще в армию берут? Зарплата такая же, как у Вислого или у Баса, а какой же Паренек офицер? Так, чмо болотное какое-то и все. Сидит по вечерам в клубе, брынчит какую-то муть на пианино. Хотя может и блатняк спеть под гитару, хоть по виду и не скажешь. Правда, странный какой-то блатняк, ни Вислый, ни Бас раньше такого не слышали.
«Шел я в карцер босыми ногами,
Как Христос и спокоен, и тих,
Десять суток кровавыми красил губами
Я концы самокруток своих».
Лось как услышал, завелся, выпил водки, стал зубами скрипеть, а потом вдруг сказал:
— Я беру над Пареньком шефство. В физическом смысле. Если кто не понял, то будет иметь дело со мной.
Потом попросил Паренька еще раз спеть и сделал несколько замечаний по тексту. Например, заметил, что в карцере курить строго запрещено, видно, что автор не настоящий зэк. Еще в куплете, где поется:
И во Внуково спьяну билета не купить,
Чтоб хотя б пролететь надо мной, —