Перед Сашей стояла мама.
— А куда девался Геркулес? — спросил Саша.
— Убежал, — сказала мама. — Увидел меня и убежал. А спать, между прочим, полагается в постели. Вот справка от врача. Тебе разрешается, во-первых, завтра идти в школу, а во-вторых… — мама замолчала, и у Саши гулко-гулко забилось сердце, потому что он, кажется, догадался, что ему разрешается во-вторых, — а во-вторых, тебе разрешается выехать на Камчатку.
— Ура-а-а! — закричал Саша. — Ура-а-а! Значит, мы уезжаем к папе. Значит, завтра я в школу не пойду, а буду собираться в дорогу.
— Чудачок, — сказала мама. — Мы с тобой поедем весной. Раньше меня с работы не отпустят. А теперь пошли, я тебе остригу волосы, а то ты совсем как девочка.
Мама взяла ножницы и уже хотела подстричь его, но он остановил ее руку.
— Я не хочу стричься, — сказал Саша.
— Ты сам просил, а теперь не хочешь? — удивилась мама. — Сам говорил — мужчина должен носить короткие волосы.
— А у Геркулеса тоже были длинные волосы, — сказал Саша.
— Откуда ты это знаешь? — спросила мама.
— Знаю, — ответил Саша. — Я не буду стричься.
— Тогда давай укладывайся спать, — сказала мама. — А то завтра проспишь.
— Мне надо подождать Петра Петровича, — ответил Саша. — Мне это очень надо.
— Ты ложись и жди, — сказала мама. — А когда Петр Петрович вернется, я попрошу, чтобы он к тебе заглянул.
Но Петр Петрович пришел поздно, Саша уже спал. А утром, когда Саша уходил в школу, Петр Петрович еще спал. Поэтому по дороге в школу у Саши было скверное настроение: неотправленное письмо все время напоминало о себе. Попробуй тут повеселись!
Глава четырнадцатая
— Огоньков пришел, Огоньков пришел! — закричали ребята и бросились к нему навстречу.
А потом, когда кончились первые минуты встречи, когда ребята похлопали его по плечу и узнали, что ему делали уколы, вдруг в наступившей тишине раздался ехидный голос Гошки. Он один не подошел к Саше.
— А, пришла наконец наша девица-красавица златокудрая! — сказал Гошка.
Трое или четверо мальчишек захихикали. А остальные промолчали, они видели, как Саша побледнел. Еще секунда, еще полсекунды, и он опять смолчит и оставит Гошкины слова без ответа, и все пойдет по-старому. И тогда он, затравленный, как Пушкин был затравлен французским офицером Дантесом, решил восстать.
Саша подошел к Гошке. Тот встал ему навстречу, а Саша сильно толкнул его в грудь, и Гошка от неожиданности снова сел.
— Я ни за что не остригу волосы, — сказал Саша. — Потому что так нравится моей маме.
И столько в нем было решимости и отваги, столько стойкости, ровно столько, сколько было во всех тех взрослых людях, которые совершали подвиги на войне или на работе.
А потом Саша достал из портфеля конверт, который ему подарила Маринка, вытащил оттуда две марки и протянул Гошке.
— Вот тебе то, что я обещал, — сказал Саша.
Тут же вокруг них образовалась толпа ребят, им всем было интересно посмотреть, что Саша дал Гошке.
— Осторожнее, осторожнее, — сказал Гошка. — Марки-то ценные. — Потом он повернулся к Саше: — Завтра я тебе принесу в ответ две марки, они будут не хуже твоих.
— Мне не надо, — сказал Саша. — Я еще пока не начал собирать марки.
Мальчишки увлеклись марками и прослушали звонок.
В класс вошла Александра Ивановна.
— Это что за безобразие! — сказала она. — Почему вы не на местах? Никакой дисциплины.
Они, как стая испуганных воробьев, тут же разлетелись по своим углам, и только Саша остался стоять около Гошки.
— А, Огоньков, здравствуй, — сказала Александра Ивановна. — Поправился, значит?
— Поправился, — сказал Саша.
— Ему уколы делали! — выкрикнул Гошка.
— Болеть плохо, — сказала Александра Ивановна. — Но если уж заболел, то нужно быть терпеливым. Не бояться уколов, принимать горькие порошки…
— А он смелый! — снова выкрикнул Гошка.
— Помолчи, Сапегин, — сказала Александра Ивановна. — А тебе, Саша, мы все очень рады. Только теперь придется тебе подналечь на учебу. Садись на свое место. Ты не забыл, где оно?
Все рассмеялись, и Саша тоже рассмеялся. Смешная Александра Ивановна! Разве можно забыть свое место? Саша прошел через весь класс и сел за парту.
— Ребята, вы помните, какой сегодня день? — спросила Александра Ивановна. — А то ведь Саша Огоньков этого не знает.
— Помним, помним! Сегодня нас принимают в октябрята!
— Да, сегодня вас принимают в октябрята, — сказала Александра Ивановна. — Теперь вы будете не просто ученики первого класса, а ленинцы-октябрята. А Владимир Ильич Ленин был такой правдивый человек, он так любил правду, что даже в шутку никого не обманывал. Это вам всем надо запомнить на всю жизнь.
Саша посмотрел на Александру Ивановну, и ему вдруг показалось, что она знает, что на самом донышке его кармана лежит неотправленное письмо Петра Петровича, а ее бывший любимый ученик, а ныне капитан дальнего плавания Игорь Добровольский ждет это письмо.
Ему захотелось вскочить с места, и опрометью броситься к Петру Петровичу, и рассказать ему все, а потом уже спокойно вернуться в школу. Он выскочил из-за парты, чтобы уйти.
— Ты что, Огоньков, опять за старое? — удивилась Александра Ивановна.
— Мне нужно домой, — ответил Саша.
— Что такое произошло? — строго и недовольно спросила Александра Ивановна.
— Я не могу вам рассказать, но мне нужно домой.
— Может быть, у тебя что-нибудь болит? Ты сядь, успокойся.
Саша мог соврать, что у него заболела голова или живот, но ему так снова не хотелось врать, так ему было противно врать. Он снова встал.
— Огоньков, я тебя слушаю, — сказала Александра Ивановна.
Саша посмотрел на ребят: они притихли и ждали, что он ответит. Ему было страшно-страшно. Если бы кто-нибудь знал, как ему страшно! Вот бы стать взрослым — им все легко и просто, они знают, что хорошо и что плохо, и никогда не мучаются, если надо в чем-то признаться. Он совсем сник, но потом он сделал над собой еще одно героическое усилие и тихо-тихо сказал:
— Петр Петрович, наш сосед, написал своему сыну письмо. У него сын капитан дальнего плавания и сейчас плавает около Южного полюса. Но он не успел написать адреса на конверте: уронил очки на пол и они разбились. А без очков он ничего не видит. Тогда он позвал меня, чтобы я написал адрес. Он диктовал адрес по буквам, а я не знал, как они пишутся. Я стал писать вместо них палки. А потом он заклеил письмо и отдал мне, чтобы я тут же отнес и бросил его в почтовый ящик.
— И ты бросил его в почтовый ящик? — спросила Александра Ивановна.
— Нет, — ответил Саша. — Вот оно. — Он вытащил письмо из кармана и протянул Александре Ивановне.
Александра Ивановна взяла конверт и попыталась прочитать то, что написал Саша, но у нее ничего не получилось. Вот ведь какой этот Саша Огоньков, вечно с ним что-нибудь случается! Потом она вспомнила Игоря Добровольского, того самого Игоря, которому было адресовано это письмо, и подумала, что у него тоже всегда случались какие-то истории.
А потом она вспомнила десяток других мальчишек и девчонок, которые прошли через ее руки, через ее старые, грубые, рабочие руки, и эти руки до сих пор еще помнят тепло их кожи и нежность волос, и все они выдумывали какие-то истории. И сейчас вот этот герой, Саша Огоньков. Но ведь главное было в том, что Саша Огоньков сделал самое трудное — он признался. Будут в его жизни еще и ошибки и трудности, и пот и соль, но в одном он уже окреп: он полюбил правду. И это было самое главное.
В классе было тихо-тихо. Александра Ивановна подняла голову.
Вот они сидят перед ней: двадцать девять учеников. И у всех у них разные глаза, разные волосы, разные носы. Говорят, нет на свете двух одинаковых носов или двух одинаковых рук. Удивительно.
«Нет, нет, — подумала Александра Ивановна. — Глаза-то у них разные и руки разные, а вот в характерах много общего: сейчас они все ждут, что я скажу. И всем им очень хочется, чтобы я простила Сашу. А какие глаза у Огонькова, я не помню. Стара стала, теряю наблюдательность».
Она подошла вплотную к Саше и посмотрела ему в глаза.
— На, возьми это письмо, — сказала она. «А глаза-то у него синие, мои любимые». — Сегодня его отдашь Петру Петровичу и передай от меня привет.
И все в классе вздохнули, а Саша наконец сел на свое место.
Глава пятнадцатая
Домой Саша возвращался с Гошкой. Они шли и разговаривали. У Гошки пальто было нараспашку, чтобы все-все встречные видели, что у него слева на груди краснеет звездочка октябренка.
А у Саши пальто было застегнуто на все пуговицы, его не приняли в октябрята. Он понимал, что, прежде чем его примут в октябрята, он должен сделать очень многое. Он понимал, но все равно у него было печально на сердце.
— Смотри-ка, идет снег, — сказал Гошка. — Значит, скоро зима.
— А на Камчатке уже зима, — ответил Саша. — А снег там соленый на вкус.
— Ловко ты придумал, — засмеялся Гошка. — Соленый снег. Опять врешь.
— Я так полюбил правду, — сказал Саша, — что теперь даже в шутку никогда не буду врать. А снег там соленый от морской воды. Ясно?
— Ясно, — неуверенно ответил Гошка.
Все в этом мире загадочно и неожиданно. Эта теперь Гошка тоже понял. Соленый снег где-то на Камчатке или чудесные марки, которые ему принес сегодня Сашка. Или вот сам Сашка: еще вчера все думали, что он последний трусишка. А сегодня убедились, что он просто храбрец.
— Я прекрасно все понял, — сказал Гошка. — Прекрасно. Позволь, Саша, я пожму тебе руку.
— Ну что ты, — растерялся Саша.
— Нет, позволь, позволь. — Гошка схватил Сашину руку и начал ее трясти. — Позволь, позволь…
Потом они долго шли вместе и молчали. На них часто оглядывались взрослые, потому что они были очень серьезные и этим привлекали внимание. А один взрослый им даже подмигнул: «Мол, выше голову, ребята!»
И они ему улыбнулись.
ГОЛУБАЯ КАТЯ
Рассказ
Теперь, когда я вспоминаю об этом, мне все кажется пустяком. Но тогда я здорово переживал и считал себя предателем. Хуже нет, когда ты сам себя считаешь предателем.
Но лучше я расскажу все по порядку.
Значит, мы жили с сестрой в одной комнате. Сначала это была моя комната, но когда Катька подросла, ее подселили ко мне. Конечно, мне это не понравилось. Ведь она была младше меня на целых пять лет.
— Только попробуй что-нибудь тронь у меня! — сказал я. — Сразу вылетишь.
— Я не трону, — прошептала Катька.
Она стояла на пороге моей комнаты, прижимая к груди куклу.
— Этого еще не хватало! — сказал я. — Здесь не детский сад.
Я думал, Катька начнет меня уговаривать, чтобы я впустил ее с куклой, но она молча убежала.
— Как тебе не стыдно! — сказала мама. — Видишь, она к тебе тянется. Она тебя любит, а ты…
Я недовольно хмыкнул. Я не переносил нежностей.
— Честное слово, Вадик, я ничего не трону. — Катька вернулась уже без куклы. — Честное-пречестное.
— Я тебе не Вадик, — сказал я, — а Вадим.
До этого дня я мало ее замечал, зато теперь стал аккуратно придираться: искал повод, чтобы от нее избавиться.
Но она была тише воды ниже травы: не таскала моих книг, не трогала тетрадей. Ни разу не прикоснулась к коллекции марок!
Стыдно признаться, но я подглядывал за ней.
Как-то я вернулся из школы раньше обычного, подкрался к дверям нашей комнаты и увидел около моего стола Катьку и ее дружка Яшу.
Вот-вот они должны были нарушить мой запрет, вот-вот чья-нибудь рука, Катькина или Яшина, должна была протянуться к моему столу. И я с криком: «А-а-а, попались, голубчики!» — готов был ворваться в комнату.
Но Катька вовремя спохватилась и отвела Яшу в свой угол.
— Ты ничего не трогай, — сказала она строго. — Вадик не разрешает.
— А почему? — удивился Яша.
— Это не твоего ума дело, — ответила Катька. — Лучше поиграем в кубики.
— В кубики надоело, — сказал Яша.
— Ну, тогда давай в вопросы и ответы.
— Давай, — согласился Яша.
— Кто самый сильный из всех мальчишек? — спросила Катька.
— Вадька, — привычно ответил Яша.
— Сколько раз я тебе говорила, что не Вадька, а Вадим! — возмутилась Катька.
— Ты сама называешь его так, — возразил Яша.
— Так то я. Он мой брат, — ответила Катька и спросила: — А кто быстрее всех бегает в нашем дворе?
— Вадим, — выдавил Яша.
— Когда мы вырастем, то будем вместе путешествовать.
— А где вы будете путешествовать? — спросил Яша.
— Сначала мы поедем в Южную Америку, — сказала Катя. — В эти… в леса, которые называются джунгли.
— Там дикие звери, — сказал Яша.
— Да, — тихо и мечтательно ответила Катька. — Там тигры, леопарды и гремучие змеи. Но мы с Вадиком ничего не будем бояться.
* * *
Собственно, эта история началась, когда мы вернулись с дачи.
В тот год Катька должна была идти в первый класс, и поэтому мы вернулись в город раньше обычного. Надо было успеть подготовить ее к школе.
Только мы приехали с дачи и разгрузили вещи и мама тут же впопыхах убежала на работу, как в дверь позвонили. Я открыл и остолбенел. Думал, мама вернулась, а передо мной — Свиридова. Моя одноклассница.
Она раньше никогда не заходила, хотя жила в нашем подъезде.
— Здравствуйте, — сказала Свиридова.
Она здорово изменилась, загорела и выросла.
— Привет, — ответил я.
— К вам можно? — спросила Свиридова.
— Конечно, — ответили.
Мы прошли в комнату, и Свиридова села в кресло, положив ногу на ногу.
— Я видела из окна, как вы приехали, — сказала Свиридова. — И решила зайти к тебе. Никто из наших еще не вернулся.
Тут в комнату вошла Катька, поздоровалась, выразительно прошептала: «Вадик» — и показала глазами.
Я посмотрел, и мне стало нехорошо.
В самом центре комнаты стоял Катькин горшок. Я загородил его и подтянул слегка ногой к дивану. А в горшке лежали какие-то драгоценные камни, которые Катька привезла с дачи, и они грохнули.
Свиридова посмотрела на мои ноги, но, по-моему, горшка не увидела.
— Нина, а ты где была? — спросила Катька елейным голоском у Свиридовой. Видно, она решила ее отвлечь.
— В пионерском лагере, — ответила Свиридова. — Жалко, что тебя с нами не было, Вадик.
А я в это время снова двинул горшок к дивану, но не рассчитал: горшок перевернулся, камни посыпались на пол, а моя нога угодила прямо в горшок.
Свиридова громко рассмеялась, и я тоже начал хохотать и ударил по горшку, как по футбольному мячу.
Свиридова совсем закатилась, и Катька тоже начала смеяться. А я на нее разозлился. Ее горшок, а она еще смеется.
— Вот что, горшечница, — сказал я Катьке, — бери сей предмет и выкатывайся.
Катька вся сжалась, но не уходила.
Теперь это стыдно вспоминать. А тогда я так разозлился, что схватил этот проклятый горшок, стал совать его Катьке в руки и кричал:
— Возьми, возьми и проваливай!
У Катьки задрожали губы, но она сдержалась, не заплакала, взяла у меня горшок и вышла из комнаты.
Свиридова после этого тут же ушла, и я остался один.
Не знаю, сколько я так сидел, но, когда вышел из комнаты, Катьки дома не было. Сначала я решил, что она спряталась, и я позвал ее, притворяясь, что ничего такого особенного не случилось:
— Кать, отзовись, а то влетит!
Никто не ответил. В квартире было тихо.
Я вышел на лестничную площадку и снова несколько раз окликнул Катьку.
Никакого ответа.
Выбежал во двор и спросил у старушек, которые там сидели, не видели ли они Катьку. Они ответили, что не видели.
Побежал обратно домой, ругая ее на ходу: «Ну, попадись мне только, мелюзга, я тебе покажу!» Я все еще сам себя обманывал, что ничего особенного не произошло.
Когда я ехал в лифте, то подумал, что сейчас увижу ее около наших дверей. Зажмурил глаза, думаю: открою, когда Катька меня окликнет. Лифт остановился, но Катьки не было.