Глава 1. Дастарьян
Осень не лучшее время для прогулок верхом, думал я, подгоняя Марта, чьи копыта без малого битый час месили грязь просёлочной дороги, которая уже давно должна была привести нас к небольшому хутору, облюбованному себе под жильё Серафимой-травницей, знахаркой, способной вылечить своими настойками да отварами почти от любой хвори.
— Давай, дружок, попроворней. Всю душу мне эта дорога вымотала. Да и дождь нас догоняет. Приятно тебе будет мокнуть? Мне вот совсем неохота.
Март недовольно фыркнул. Дескать, не у тебя ноги в холодной мерзкой жиже вязнут. Молчи уж, хозяин, раз не хватило ума в такую скверную погоду дома остаться.
— Хочешь сказать, я сам себе проблема?
Конь покосился на меня, легонько заржал, словно хохотнул. Вот уж язва четвероногая. Упёртая своенравная скотинка. Но умный гад и только мой. Никого к себе больше не подпускает. Преданный до конца. Из таких передряг меня вытаскивал. Можно сказать, что благодаря ему, я и жив-то по сей день. Так что пусть насмехается. Он же по-доброму. По-дружески. Чего от друга не стерпишь?
Дождь почти догнал нас, первые тяжелые капли коснулись моих рук и лица, упали на круп сердито тряхнувшего гривой Марта, когда за поворотом показался стоящий особняком хутор, обнесённый высоким добротным забором из обструганных заострённых кверху брёвен.
Серафима встречала меня у распахнутых настежь ворот. Увидев её, конь призывно заржал, радуясь концу пути, ну и здороваясь, конечно.
— Доброго здоровья, бабушка. Принимай гостя.
— Дома тебе не сидится, охломон несчастный, — проворчала старуха в ответ на моё приветствие. — А я стой туточки под дождём. Пошевеливайся, Дастарьян.
— И я рад тебя видеть, Серафимушка.
— Скорей говорю. Сейчас как хлынет!
Я едва успел завести Марта на конюшню, как небо словно прорвалось.
Травница ждала меня в доме, а я никак не мог высунуть нос из своего укрытия. Распряг коня, обтёр, напоил, засыпал Марту овса. А напор дождя всё не спадал.
Махнув рукой, выскочил из конюшни под тугие струи дождя. До дома несколько шагов, но и их хватило, чтобы испытать на себе холодное недовольство разъярённой стихии.
— Ещё и дождь этот ко всему прочему, — расстроено бурнул я, сбрасывая с плеч насквозь промокший плащ.
Серафима посмотрела на меня внимательно. Невесело усмехнулась. Устало вздохнула.
— Садись к столу, мальчик, — велела, указывая мне на широкую деревянную лавку, покрытую пёстрой тряпичной плетёнкой.
В доме травницы такие вот покрывала лежали повсюду: и на полу, и на лавках с лежанками. Серафима плела их долгими вечерами из нарванного на стёжки разноцветного полотна большим деревянным крючком.
— Сперва поешь. Потом поговорим, — чувствовалось, Серафима тянет время. Она бы с радостью и вовсе избежала предстоящего разговора. Но, поймав мой потяжелевший взгляд, обречённо махнула рукой, смиряясь с неизбежным. — Всё так плохо?
— Сама ведь чуешь. Не зря на воротах стояла.
— Чую, внучок. Только помочь ничем не могу.
— Князь умирает. От моих снадобий проку уже нет. На тебя вся надежда.
— В хвори своей Рдын сам повинен! — сердито сверкнула глазами Серафима.
Но со своим гневом травница быстро справилась.
— А ведь я его предупреждала… — сказала чуть слышно, на меня не глядя. Потом подошла, коснулась моей руки, погладила, успокаивая, призывая прислушаться к её словам. — Не дозволено мне, внучок. Зря ты приехал. Пусть случится, что должно.
— Князь сына ждёт. Наследник уже в дороге. Вчера голубь прилетел. Оно для всех спокойней будет, если власть из рук в руки передать. Да и свадьбу сыграть надо. Потом долго нельзя будет. Родне невесты, которую везёт Льен, такое не понравится.
— Сына? — тонкие губы Серафимы искривились недоброй усмешкой. — Мало Радежу было войны, теперь вот Льен случится. Дурной наследник у князя, гонора много, ума не нажил.
— Ну, что ты бабушка. Княжич просто ещё очень молод. Помоги князю сына дождаться.
— Ты ведь сейчас по своей судьбе топчешься, Ян. Знал бы ты, на что себя обрекаешь. Оно того стоит?
От её слов, в правдивости которых сомневаться не приходилось, тоскливо сжалось сердце. И всё же.
— Радеж превыше всего, — сказал я то, что было для меня абсолютной непререкаемой истиной.
Серафима рассердилась. Её гневный взгляд скрестился с моим недоумевающим. В глубине потемневших глаз травницы отразилась такая боль, что у меня дыхание перехватило.
Но она тут же взяла себя в руки. Я даже подумал, не показалось ли?
— А в чём для него благо? — криво усмехнувшись, спросила старуха. — Кто о том знает?
— Без помощи Ассии Радеж не сохранить, — я старался донести до Серафимы свою уверенность в правильности принятого решения. — Помоги, бабушка.
— Знал, кого прислать, князюшка, — травница покачала головой, нехотя соглашаясь с моей просьбой. — Ладно. Будь по-твоему. Считай, месяц отсрочки у смерти для Рдына ты выпросил. И всё, за тем больше не приезжай.
— Льена ждут через три недели. К свадьбе всё готово. Успеем. Спасибо, бабуля.
— Мальчишка ты ещё. Вот радуешься, а того понять не способен, что Льен ведь тебя не пощадит. Слишком уж ты для него независим. И влияние твоё на ближайшее княжеское окружение не шуточное. Властью своей новый правитель ни с кем делиться не захочет.
— Льен законный наследник.
— Законный. И что с того? Не в отца он, в мать беспутную. Зидин сынок, ничего в нём от князя нет, разве что самоуверенность да упрямство ослиное. Если уж что решит… Неспокойно у меня на сердце. Будь осторожен, внучок.
Я взял в свои ладони морщинистую руку, прижался к ней щекой. Серафима погладила меня по склонённой голове и, обреченно вздохнув, велела обождать на улице, пока она над нужным зельем колдовать будет.
Через час мы с Мартом покинули хутор. Отдохнувший конь больше не упрямился, резво переставлял ноги, разделяя моё стремление вернуться домой до наступления ночи. Вскоре свернули с просёлочной дороги на широкий мощённый булыжником тракт, ведущий к столице. По нему мой умный конь и сонного доставил бы меня к родному порогу. Так что я вполне мог расслабиться, погрузившись в нахлынувшие на меня воспоминания.
Князь Рдын, мой приёмный отец, и травница Серафима, позволившая называть себя бабушкой, были единственными близкими мне в Радеже людьми. Своих родителей я никогда не знал. Какого я рода-племени не ведал. Первое из моих воспоминаний — дорога, посреди которой стою я, восьмилетний малец, потерявший память, а на меня несётся чудовище — князь на взмыленном коне и в весьма прескверном настроении. Вполне мог и раздавить, но видно у судьбы были на меня свои планы. Резко осадив коня прямо у моих ног, Рдын спешился и подхватил замершего меня на руки.
Кто его знает, чем я привлёк его внимание? Может тем, что не заорал, не бился в истерике? Так я просто не мог, потому что от страха онемел, к тому же вообще плохо понимал, кто я, где и что со мной происходит. А может и на самом деле князь посчитал меня ответом Неба на свою просьбу о помощи? Как-то он сказал мне, что моё появление на ещё миг назад совершенно пустой дороге никак иначе истолковать и не возможно.
Вскоре рядом с держащим меня на руках князем остановилась всадница, жена правителя княгиня Зида. Брезгливо скривившись, женщина спросила:
— Ты где это подобрал? …Рдын?! Я к тебе обращаюсь.
Не спуская меня с рук, князь повернулся к жене и злорадно ухмыльнулся.
— Вот, Боги послали в ответ на мои молитвы. Ты же не спешишь родить мне сына. Усыновлю этого найдёныша.
— Да ты совсем рехнулся!
— Прикуси язык, женщина. Знай своё место.
— Что? — просипела княгиня, серея лицом.
— Что слышала. И если к следующей весне не родишь, объявлю его наследником.
— Тебе не позволят.
— Кто? Кто рискнёт спорить с волей Богов?
— Ты не можешь…
— Я всё могу. И ты меня слышала, Зида.
Князь усадил меня впереди себя и, запрыгнув в седло, тронул поводья, понукая коня неспешно двигаться вперёд. Потерявшая дар речи княгиня молча ехала рядом. Отряд сопровождения, соблюдая небольшую дистанцию, двинулся вслед за нами.
Так я попал во дворец правителя Радежа, который, и правда, усыновил меня.
Не прошло и года, как Зида родила князю наследника. Рдын был очень доволен.
— Ты принёс мне счастье, мальчик, — сказал он мне. И, не смотря на уговоры Зиды, наотрез отказался отослать меня из столицы куда подальше.
Я вырос во дворце. Нельзя сказать, что особо обласканный князем, с рождением сына он не особо интересовался мной. Но ещё в первый год моей жизни в Радеже правителем было дано распоряжение обучить меня всем премудростям ратного дела и наукам, до которых проявится мой интерес. Меня и учили. А учеником я оказался хорошим, старательным и любознательным. Так что князь, будь ему до того дело, вполне мог бы мною гордиться.
С Серафимой-травницей меня свёл приключившийся со мной несчастный случай. Как-то в конце зимы я провалился в полынью на пруду, где местная ребятня собиралась погонять палками плоский обточенный со всех сторон камень с детский кулак величиной. Любимая зимняя забава чуть не стоила мне жизни. Из воды меня быстро вытащили, благо, согласно статусу, за мной всегда следовал приставленный ко мне охранник. Да и сам я старательно барахтался, хватаясь за крошащийся под руками лёд. Но ледяная купель обернулась для меня жесточайшей простудой. Вот тогда-то во дворце и появилась Серафима.
Об этой женщине ходили разные слухи. Поговаривали о её даре провидицы, случалось травнице время от времени делать неизменно сбывающиеся предсказания. Но только тогда, когда сама хотела. По принуждению и князя б не уважила. А вот лечить никого не отказывалась, самых безнадёжных больных выхаживала. И меня от горячки избавила, а когда надсадно кашлять начал забрала на свой хутор, долечивать.
В доме бабки Серафимы я прожил почти полгода. И не потому, что хворал. От кашля через пару недель и следа не осталось. По одной ей ведомой причине Серафима принялась обучать меня своему делу.
— Ты, внучок, вникай, приноравливайся, — говорила она мне, поясняя и показывая. — В жизни тебе это умение очень пригодится.
Ну, раз надо, так почему бы и нет? Уж не знаю, насколько я был к её делу способен, но всё, чему обучила, запомнил крепко.
А ещё отогрелся я сердцем на Серафимином хуторе. Если уж она называла меня внучком, то и я с радостью называл её бабушкой. Старуха со мной не нежничала, но и насмешка её обидной не казалась, и ругала всегда за дело. А иной раз таким теплом лучился её устремлённый на меня взгляд, что сердечко моё замирало. Ведь любому ребёнку помимо заботы, ещё и любовь требуется. А Серафима меня любила. Не жалела сироту приблудного, а именно любила, не знаю уж за что.
Но долго на своём хуторе оставаться не позволила.
— Нужно тебя, Янушка, во дворец вернуться. Через недельку приедут за тобой, — как-то вечером объявила она мне.
— Обязательно, ба? У тебя мне больше нравится.
— Судьба твоя тебя зовёт, внучок, — вздохнула Серафима.
И хоть странных слов её я не понял, но что ехать придётся сомнений не осталось.
— Ты меня забудешь? — затолкнув в глубь себя непрошенные слезы, спросил я.
— И не надейся, — засмеялась Серафима, взъерошив мне волосы на макушке. — Ты же мне внучок, да?
— Да!
— А кто же о родне забывает? Мы с тобой часто видеться будем.
Обещание своё травница сдержала. И во дворце время от времени навещала, и к себе на хутор брала.
А потом началась война. Дурная и страшная, как все войны на свете. И что самое горькое, горе пришло откуда не ждали. Сосед, родственник, родной брат княгини Зиды напал подло и неожиданно.
Князь Рдын был в бешенной ярости от подобного вероломства. Даже приказал запереть княгиню в её покоях, перенеся и на неё вину брата. Рдын со своей женой всегда плохо ладил. А узнав о напавшем на Радеж родственничке, просто взбесился. Потом, конечно, отменил свой приказ. Но осадок в душе остался, и подозрительность, пусть ничем и не подкреплённая.
Навязанная ему ближайшим окружением невеста с первой встречи не приглянулась князю Радежа. Он женился на Зиде по необходимости, приняв принцессу, как гарантию мира и дружеских связей с века в век посягающим на его территорию соседом. Гордая Зида не могла простить мужу холодного пренебрежения и втайне от него пила противозачаточное зелье, не желая рожать столь желанного ребёнка не оценившему её мужчине. Она не собиралась делать это до бесконечности, просто вершила свою маленькую месть, наслаждаясь переживаниями мужа. Он даже в храм ходил спросить совета Богов. А потом повёз её к Серафиме- травнице, она-то и раскрыла князю глаза на непотребство, творимое его княгиней. А вот ударить жену разъяренному супругу знахарка не позволила. Выпроводила Зиду, не церемонясь, из горницы, а князя удержала.
Мне бабка, как совсем взрослым стал, о том своём разговоре с князем рассказала.
— Не тронь женщину, которой предстоит родить тебе сына. Никогда. Слышишь? Никогда не поднимай на Зиду руку, — строго предупредила провидица едва сдерживающего себя князя.
— Как можно простить предательство?
— Слушай меня князь, по дороге домой судьба бросит тебе под ноги подарок. Подними его бережно, сохрани. И тогда исполнится твоё заветное желание. Но помни, как бы ни гневался, грех большой ударить женщину, родившую тебе дитя.
Вот так предсказала Серафима моё появление. Всё по слову её вещему случилось. Желание княжеское исполнилось, получил он законного наследника. Но с женой своей Рдын примириться так и не смог. После рождения Льена супруги стали совсем чужими.
Одинокая Зида всей душой привязалась к нуждающемуся в её заботе сыну. Она не знала меры в опеке и в баловстве, не прятала от ребёнка своей ненависти к его отцу. В том, что из избалованного княгиней Зидой мальчика, так и не удалось воспитать настоящего мужчину, достойного наследника правителю Радежа, была и её немалая вина.
Долгая то была война. Князь Рдын изворачивался, как мог, себя не щадил, забыл об отдыхе и праздниках. Терял друзей, болел душой об обнищавшем в конец простом люде. Может от того не стал разбираться, так ли велика вина княгини, по глупости или злому умыслу сболтнула она лишнего в перехваченном на границе письме, отправленном ею брату. Помутился у князя, видно, разум. Подло раненный женой в самое сердце, ворвался Рдын в её покои. Тяжёлой оказалась рука у князя. Упала Зида к ногам мужа и, бросив ему в лицо проклятие, умерла на руках своего убийцы, смутно начинающего понимать, что же он натворил.
Похоронив жену, князь вскорости занемог. Он не стал обращаться к лекарям, сразу понял, что за хворь с ним приключилась. Доверился только мне, когда сам с одолевающей его слабостью справляться больше не мог.
— Я пошлю за Серафимой?
— Не станет она меня лечить, сынок.
Так князь называл меня не часто и только наедине. Это признание моей важности в его жизни я очень ценил, в глубине души и сам желая назвать князя отцом. Я был ему всем сердцем благодарен за всё, что он сделал для безродного мальчишки, подобранного им посреди проезжей дороги.
— Сам за ней поеду.
— Нет. Предупреждала меня Серафима, а я, дурак, не прислушался к сказанному. От этой хвори мне не излечиться. Да и пусть бы, но война!
— Тогда придётся мне самому зелья варить. Полной силы в них не будет, Серафиминого дара во мне нет, но на время помогут, бабушка многому меня научила.
— А теперь я учить стану. Всему, что государю знать положено.
— Почему меня?
— А кого? Льен ещё совсем мальчишка. А ты воин. И не только. Твой полк один из лучших в войске Радежа. К твоему слову мои генералы прислушиваются. Ты справишься, Дас. Да и я буду рядом. А потом ты станешь Льену опорой, обучишь, чему я не успел.
Пришлось мне от его имени, да с его помощью, управлять, стонущим под бременем войны, Радежем. К власти я никогда не рвался, но если надо, так надо. Никто не оспаривал моего права, раз на то была княжья воля. С генералами и министрами общий язык легко находить выходило. И приказы мои выполнялись с точностью. Да и как иначе в военное-то время?